Fide Sanctus 2

ГЛАВА 19. «Казалось, что может; хотелось, чтоб смогла»

Хранитель

Грустно улыбнувшись, я посмотрел на бирюзовую точку у себя в руке, ласково подышал на неё, пролистнул несколько страниц Хроник и остановился на светло-зелёной.

– Готовимся встречать весну. В этом году она будет ранней.

– Ты уже подписал договор? – спросил Вокзал, разглядывая бирюзовую точку на моей ладони.

– Подписал, – спокойно ответил я. – Вступает в силу завтра. Просмотрев ближайшее будущее, меня как всегда не обнадёжили. Риск неуспеха опять высок – и я опять решил рискнуть.

Вокзал вздохнул так горько, а погладил моё плечо так заботливо, будто это я был его малой частью, а не он – моей. С момента подписания этого договора меня здесь жалели и пестовали решительно все.

Свят

13 февраля, суббота

– Что такое любовь? – спросила первокурсница, смешно сморщив нос. – Поучаствуете?

Стенд возле неё был усеян определениями любви; остальные «участники» на слова не скупились. Я рассеянно сбросил с головы снег. На волосах вырос целый сугроб, пока я шёл с дальней парковки.

– Мы словами не можем, – поспешно сказал Судья. – Само слово еле отыскали.

Знаю, кто может словами. Но она хлопнула дверцей машины и ушла в соседний корпус.

Всё-таки именно сегодня вручить ей сборник Рождественского, который я взял в библиотеке в январе, – потрясающая идея. Знаком показав первокурснице, что я пас, я обогнул стенд и пошёл в глубь здания. Жизнеспособности улыбки сегодня не мешали даже толчки чужих рюкзаков.

… – Я не могу выбрать что-то одно и не уверена, что надо выбирать, – говорила Уланова утром, сидя на табуретке с ногами. – Мне вот русский и английский одинаково нравятся. И так же одинаково нравятся язык слов и язык линий. Если бы я умела только рисовать или только говорить, я бы ощущала, что целую тонну не высказала. Ничто не сравнится с моментом, когда понимаешь, какой линии не хватает рисунку, – и ничто не сравнится с моментом, когда находишь самое точное слово для мысли.

В медовой бочке этого февраля была лишь одна капля дёгтя. Почему же она, мастерица словесности, никак не пробовала подобрать «самые точные» слова для своих чувств: особенно в дни, когда всё вокруг заражено розовым флёром признаний? Впрочем, банальные тоже подошли бы. «Я люблю тебя, Свят» прозвучит более чем роскошно. Нет: она пока хранила признание при себе. Как бы рьяно я ей любовь ни показывал; как бы ни старался эти слова призвать.

–Жарко, – перед сном бурчала она, пытаясь удобнее улечься в кольце моих рук. – Ну отодвинься! У тебя так батареи жарят, не то что в общаге.

– Точно, при первой же возможности пойдём ночевать в общагу, – сонно бормотал я. – Там тебе некуда будет отодвигаться на полуторке. Ну потерпи. Не буянь, любительница личного пространства.

Ещё чего придумала – отодвигаться. Не так уж тесно вообще-то.

Сдвинув рукав, я бросил взгляд на часы, которые Рома подарил мне на медиум. Лекцию «о продуктивном использовании времени», что шла в довесок к подарку, я тут же забыл, а вот часы мне понравились. До того шикарным был их вид и классной – гравировка «Е.С.» на обороте.

Поднявшись на третий, я свернул в нужный коридор, и меня нагнал Олег. Я кивнул и протянул ему ладонь, но он её не пожал – а преградил мне путь, криво ухмыльнулся и бросил:

– А чего молчишь? Ждёшь двадцать третьего февраля, чтобы подарить Артурио новость о победе?

В его взгляде был сухой, неприязненный вызов.

– Доброе утро, страна, – встрял Судья. – Такие новости путешествуют быстро. Этот общажный кретин знает тысячу кретинов и из своей, и из её общаги.

– Чёрт! – пробормотал Адвокат, кусая губу. – Стоило лучше скрываться!

Ладони зачесались; по нервам пробежал холодок. Делать непонимающий вид было уже глупо.

– Восьмого марта жду, – с иронией ответил я. – А тебе-то что? Я мало раз повторил, что тебя это не касается? Наводи порядки у себя в черновиках, отец небесный.

Олег искривил губы – так снисходительно, будто перед ним подтвердилось то, что он с рождения знал, – и молча зашагал к кабинету. Я хмуро пошёл следом. Улыбчивое настроение выветрилось мгновенно: как сухое вино на морозе.

За окном аудитории шёл крупный снег. Кивнув Артуру в духе «спасибо, что занял», Олег сел с ним и что-то сказал ему в ухо. Отвернувшись, я сел как можно дальше, вытащил телефон и напечатал: «После пары жду в машине, моя маленькая». Если бы я ещё в холле не решил написать это, я бы отправил галиматью, которую оставил на доске чужой препод. Лишь бы сейчас отправить ей хоть что-то – и поставить в конце любой галиматьи слово «моя».

Чёрт; я собирался не браться за слияние компаний хотя бы месяц: до того тяжеловесным был этот ход. Я ещё не продумал ни тезиса, а шланг уже вынюхал правду. С одной стороны, мне жутко хотелось поскорей представить им её как свою девушку: они знатно утрутся тем, что я железобетонно победил. А с другой стороны, прежде надо подстелить солому: избавить себя от риска разоблачения.

И конечно, общаться с ней при них нужно будет иначе: спокойно и даже прохладно. Скрывать, что влюбился сам. Пусть верят в победу и видят, что ей нужнее; что я просто «позволяю себя любить».

Грянул звонок, и в кабинет влетел препод – до того расторопный и лучистый, будто получил от первокурсниц сотню валентинок. Вытащив конспект, я уставился на строчку «Основы деятельности нотариата», и меня осенило. Нужно купить лояльность Варламова;купить его молчание! С ним всегда о чём угодно можно было договориться при помощи купюр!

– Но ни в коем случае не в издевательско-снисходительной форме, – вкрадчиво сказал Прокурор. – А то озлобишь. Сделай вид, что это нужно тебе. Мол, да, победа одержана, но ты остаёшься с ней, потому что это «легко, удобно, приятно – да и деваха небанальная». Но «правду ей знать незачем» – и потому ты взамен на молчание прощаешь долг. К тому же если речь будет идти об отпущенном долге, он точно не станет требовать доказательств признания.

И это будет очень кстати: потому что сраных доказательств не было. Это саднило в животе, как недозревший прыщ. Почему она не признаётся? Всё-таки признаться первому?

Но будет ли её признание «в ответ» считаться настоящим?

– А если она вообще не признается? – испуганно сказал Адвокат. – Если «в ответ» грянет тишина?

Я сдвинул брови, рассматривая пуговицы на старомодном жилете препода. А ведь тогда наступит новая эра паранойи на тему того, насколько сильны и искренни её чувства. Я ещё не реабилитировался после эры старой – и к новой такой эре нихрена не был готов. Нет, пожалуй, архивы Валентина пока перебьются без моих взносов. С самого начала, чёрт. У неё с самого начала было ещё одно имя.

Я говорил «моя Вера», а имел в виду «моя уязвимость».

Покосившись вправо, я уставился на Олега, и внутри заворчала тревога. И не думая открывать конспект, он украдкой читал под партой книгу Ялома «Мамочка и смысл жизни».

–Точно такой экземпляр лежит на подоконнике твоей кухни, – угрюмо сказал Судья.

Именно «Мамочку» сейчас читала и Уланова. Вот оно как. Была ещё одна причина не вводить её в эту сраную компанию. Они с Петренко по-прежнему брали в библиотеке одинаковые книги.

– Ты параноик, – сварливо припечатал Прокурор. – Он сегодня даже имени её не назвал.

Он называл его постоянно. Просто не всегда буквами и вслух.

Вера

– Тринадцатое февраля – и сегодня мы наряду с лекцией заполним ватман сочными дефинициями! – воскликнула преподавательница риторики, бренча яркими браслетами. – Он станет похож на многогранный сосуд со смыслами: ибо каждый носит в себе своё понимание того, что такое любовь!

Группа обменялась взглядами, в которых было больше надежд на скорый звонок, чем решимости отыскать «своё понимание». Хмыкнув, я перевела взгляд на ватман, перекочевавший к нам с соседнего ряда. Заголовком была крупная надпись «Love is…» В остальном лист пустовал: одногруппники дебютировать с определениями не спешили.

– Что будем писать, взорвалась бы у неё в сраке любовь к изобразительной самодеятельности? – В кошачьих глазах Майи плясали бесенята со злободневных открыточек.

– Давай я что-то нарисую, а ты напишешь, – предложила я, перебирая в голове варианты вензелей.

Пожалуй, нарисованное сердце будет обвито мятным плющом.

– Вот уж нет, – отказалась Ковалевская. – Я максимум под диктовку напишу – зато божественной дланью. Давай. Ты же столько знаешь из Шекспира. «Любовь не разберёт, чем пахнет роза»…

– Это Хайям.

Во взгляде Майи читалось: «Вот, ты и Хайяма знаешь». Подавив смех, я посмотрела в окно, за которым падал снег, похожий на сладкую вату. Будто осмелев перед финишной чертой, зима покрыла город густой пеленой, сквозь которую лишь изредка проглядывало солнце – словно чтобы жители не забывали: скоро придётся скинуть коконы и подставить весне заспанные лица. Итак, «Love is…»?

– Это когда уступаешь, даже если неудобно спать в обнимку? – предположила Верность Ему.

Новое имя шло былой «Верности Другим» не в пример лучше.

Верность Себе покачала головой и хмуро добавила:

– Это когда послушно валишь сквозь снегопад аж с дальней парковки?

Свят даже в такую погоду поставил машину как можно дальше от универа. Он и правда думал, что аргумент «там больше места» звучит убедительно? Это заботливое желание подарить Ауди «место» больше походило на желание другое: особенно с учётом того, что он всегда находил условно достоверный, но глуповатый предлог выйти из машины на пару минут позже меня.

Почему он не хочет, чтобы нас видели вместе? Зачем это утаивание?

Мы расстались с прежними людьми; причины что-то скрывать пропали. Я, к примеру, не только не хотела утаивать его – я и вовсе хотела кричать о нас так громко, чтобы дребезжали лунные кратеры.

Телефон на парте завибрировал; вынырнув из мыслей, я схватила его. Это опять было смс – и опять от «Санктуса». «А чего ты на сообщение не отвечаешь? О том, что я буду ждать в машине. Ничего, что молчать минимум невежливо, как бы?» Я моргнула и уставилась в экран; улыбка с лица исчезла. Мне казалось, или он прицепился к ерунде? «Ничего, что в сообщении не было вопроса, как бы?» – с досадой набрала я. – «Ты просто сообщил, и я тебя поняла».

– Чего наезжает? – поддакнула Верность Себе. – Ты на паре и, может, вообще ещё не прочла!

– Эгоистка! – рявкнула Верность Ему. – Он прав: это невежливо и неуважительно! Чем он заслужил неуважение?! Вы упрямые, заносчивые, конфликтные ослицы!

Это было первое серьёзное разногласие между Верностями, и что-то на окраине души испуганно похолодело. Отправив строптивый ответ, я тут же пожалела о нём. Может, стоило написать что-то более милое – и правда извиниться за молчание? Чего я не хотела, так это зря задевать его. Ещё свежа была смущённая мысль, как горячо и беспроблемно он простил меня за тот предательский отъезд к Шавелю.

Экран замигал, и я торопливо открыла новое смс. «Моим сообщениям скучно парировать? Это заявление ниже пояса. Плохо справляюсь с ролью спутника. Горю по всем кратерам».

А теперь это звучало так, будто «это заявление» – моё. Какая муха его укусила?

Кто-то на паре взбесил – а он сюда это льёт? Писал бы там на доске своё бесиво.

Я даже видела мимику и жесты, с которыми он говорил бы это вживую. Кривая усмешка, прищуренный взгляд; брови сдвинуты, пальцы постукивают по рулю. Его глаза вроде и горели бы расслабленным ребячеством, но на самом их дне было бы довольно прохладно.

«Я уже сказала, почему не ответила. Дело не в “скучно”»,–отправила я, отмахнувшись от обвинений Верности Ему. Ответ пришёл тут же: «Ладно. Не надо ничего объяснять. Забей».

Верность Себе зашлась возмущением, и я с досадой набрала: «Зачем ты сначала запросил объяснения, а потом показал, что они не нужны, и великодушно простил? И за что вообще простил-то?» Но поколебавшись, удалила смс, не отправив его. На носу День влюблённых: незачем ссориться. Нужно выкинуть из головы. Он просто обиделся на мелочь – как иногда делаем все мы.

«Быстрее бы домой, да, малыш? И неважно, куда. Везде дом, где мы рядом», – пришло ещё одно смс. Он снова был безупречно ласковым. Но теперь меня это почему-то нервировало.

– Ну у тебя и характер! – ужаснулась Верность Ему. – Кто тебя выдержит?..

Отложив телефон, я хмуро посмотрела на ватман о любви и перевела взгляд на мохнатый снег.

– …и есть сила риторики, – окрылённо болтала преподаватель. – Владеющий словом владеет миром! Если вы умеете подбирать слова, вы наладите связь с каждым сердцем, направите любой ум!

Я мельком взглянула на её длинные ногти и сдвинула брови. Ещё одна владыка мира.

– А это не иллюзия всевластия? – громко встряла я. – В любом взаимодействии участвуют двое. Человек может не услышать даже виртуозно подобранные слова. Ты можешь вообще всё делать и говорить идеально – но ничего не выйдет: просто потому, что от тебя всегда зависит только половина.

Олег

5 марта, пятница

– …звёзды не будут благосклонны. Успехов Водолеям добиться не удастся. Ты слушаешь?!

На фоне в трубке шуршала любимая газета матери.

– Да, – машинально ответил я. – Успеха не видать. Всё понял.

– Необдуманные поступки и слова могут обернуться неприятностями! – радостно добавила она.

– Слушай. Пророчеств пока хватит. Я не очень соображаю: сегодня слишком рано встал.

Я искал ручку на столе, заваленном черновиками, и старался делать это тихо: в комнате спал сосед. Глеб работал барменом в круглосуточной кофейне три ночи в неделю. Иногда после работы он ходил на пары, а иногда предпочитал лечь и спать. Но я всё равно не понимал, как он выдерживает такой ритм жизни. Я сам подрабатывал только грузчиком и носильщиком. Нерегулярно, неофициально, только по крайней необходимости и далеко не от всей души.

– На восьмое марта чтоб приехал домой! – заорала мать. – Как псина подзаборная вечно шляешься где-то! Никуда твои «дела» не денутся! Уже пятое, а ты билеты ещё не брал?! Завтра их уже не будет!

«Домой», говорит. Аншлага пересмотрела; учится шутить.

– Кто тебе виноват, что ты рано встал? Чего орёшь? На свой день рождения не приехал и на мой праздник не явишься? Ну да, зачем я уже нужна теперь! Нужна была, когда кормила, одевала, портфель помогала собирать! Конечно – я же не могла отказаться от тебя ещё до рождения, как твой отец! Не отказалась и потом! А теперь что, когда всю свою жизнь тебе посвятила?! Буду сидеть одна!

На вершине небоскрёба сыновнего долга.

Решительно убрав телефон от уха, я потёр динамик о шершавое плечо толстовки.

– ОЛЕГ, ПЛОХО СЛЫШНО! Пропадаешь!

– Захожу в лифт! – Набрав воздуха, я энергично зашелестел: – ЖЖЖ… ШШШ…

– Всё, пока, не слышу! Фырчит что-то невозможно! – крикнула мать и отключилась.

Лучше пошелестеть, чем снова извиняться за то, что тебя обосрали.

– Кто ей поможет, если не ты? – смущённо пробормотал Внутренний Спасатель. – Ты ей обязан. Она дала тебе жизнь, и ты должен делать, как она хочет.

– Ещё чего! – отрезал Внутренний Агрессор, сверкнув кошачьими глазами. – Дать тебе жизнь решила она сама! Ты ей не отец и не муж! Почему ограждать её от любой грусти и трудности всегда должен ты? Она ещё не старая и не беспомощная. Просто не хочет сама искать себе занятия, а грубо требует, чтобы её развлекал взрослый сын, – и страшно винил себя, если не развлекает!

Пожалуй, все удачные строки, что когда-то осели на листах, были заслугой именно Агрессора.

Внутренняя Жертва обиженно плакала, и Спасатель смотрел на неё с бесноватым огнём в глазах. Этому утру не хватало только драки на Корабле, что застрял во Внутреннем Бермудском Треугольнике.

Взяв «Искусство любить»1, которую решил перечитать после Ялома, я хмуро затолкал её в рюкзак. За спиной открылась дверь, и по комнате полетел сквозняк.

– Дядь, слушай! – пробасил третий сосед.

– Чего ты орёшь?! – шёпотом рявкнул я, покрутив пальцем у виска. – Глеб спит!

– После ночных смен его из пушки не разбудишь, – равнодушно ответил Илья.

– Это не значит, что нужно запойно орать у него над головой. Что хотел?

– У тебя не будет на пару дней тридцать…

Какой тупой вопрос я задал. Сегодня же пятница. Что он может хотеть?

Я нехотя обернулся. Илья стоял у встроенного шкафчика, сложив на груди руки в татуировках; в его взгляде горели нетерпение и злость. Он слишком любил налаживать дела при помощи чужих денег.

– А чего у своего дилера не попросишь отсыпать в залог? – Я отвернулся и застегнул рюкзак.

– Рустамыч по предоплате, – оскорбился Илья. – Это крутая инвестиция. Дай хотя бы пятнадц…

– Нет у меня, сказал!

Этим «не благословлённым звёздами» утром не хватало услышать только про «Рустамыча».

– Пусть бы скуривал и продавал всё там! – Агрессор ударил кулаком по борту Корабля. – Нехрен распылять тут свои луговые травы!

Не глядя на «мамкиного инвестора», я наспех обулся и вышел в наполненный людьми коридор. Если бы только «луговые травы». По вторникам и пятницам Гатауллин распылял здесь не только траву, купленную в общаге на Бульваре Ленинского Комсомола, – но и поганые кривотолки, что носил оттуда же. Он начал торговать в январе – когда нужно было дать на аборт залетевшей от него первокурснице – а потом втянулся в этот бизнес через игольное ушко насыщенных трипов.

* * *

12 февраля, пятница

– Говна кусок! Думает, сел в Ауди, обзавёлся батей завом, так всё можно!

Гатауллин яростно застирывал в раковине джинсы; его зрачки были такими узкими, словно ему в лицо направляли солнце. Рядом на подоконнике сидел его патлатый кореш.

– Да он не видел, что ты там идёшь, не фони, – примирительно бросил патлатый. – Ты ж не Сергей Зверев, тебя и спутать можно с кем.

– Забейся, Дэн! – Багровый от злобы Гатауллин встряхнул мокрые джинсы, пятна с которых никак не сходили. – Всё он видел! Специально окатил, червь! Это она его натравила! Долбаная сука!

– Камон, Рус, ты палишься. Говорил, тебе ровно, что и как певичка Намба. А сам пасёшь их каждый вечер и каждое утро, как узнал, где они паркуются, чтобы потереться на прощание.

– Соси ты у вахтёра! Мне срать, кто трахает эту шлюху! Я просто пробую товар на месте, дебил!

– А, ну да, ну да. Что-то до февраля ты пробовал товар не возле гаражей, а за полем.

Сплюнув пену от пасты, я меланхолично прополоскал рот и уставился в зеркало над раковиной. По подбородку стекали и убегали к кадыку острые капли. Я с трудом узнал своё отражение – до того ошарашены были мысли.

Так вот оно что. Она всё-таки с ним? Он с ней? С февраля?..

Силы, что остались к вечеру, покинули тело мгновенно: будто я был тазом с водой, который выплеснули на траву после дачной стирки. Я доплёлся до комнаты, кинул на тумбочку щётку и пасту, сел на кровать и уткнулся в ноутбук, едва ли видя что-то на экране.

Артур решил, что даёт ему срок до весны, – а потом поднимет вопрос о пари. Когда Свят в январе сказал, что «полночи катался с ней по городу», я сначала растерялся так, что даже взялся его отговаривать. Но когда я рассказал это Артуру, мы поразмыслили и решили, что он врёт. Спонтанно сообразил, как попозерствовать; нашёл удобный контекст. Мы не восприняли это всерьёз, потому что были уверены: у него ничего не выйдет. Она максимум отлично проведёт время сама. А тут…

– Выходит, он вполне преуспевает и по второму условию, – злобно объявил Агрессор. – Слышал? «…каждое утро паркуются, чтобы…» Он привозит её в общагу после ночей у него. И ночей этих много. Это не разовая акция. До вашего мартовского дедлайна он может и успеть получить её признание – а может, и успел уже! Как ты мог не заметить по нему, что у него роман – да ещё и с ней?!

Чем чаще показываешь людям, что умеешь их читать, тем охотнее они учатся шифроваться.

…Это было три недели назад. Но помнилось так хорошо, будто белая немка заляпала грязью джинсы Гатауллина только вчера.

* * *

5 марта, пятница

Первый этаж общаги напоминал взорванный улей.

– ОЛЕГ! – заорала издалека староста второй группы. – Забери расписание кураторских часов!

Найдя её глазами, я протиснулся к ней. Едва я забрал первый лист, она сунула мне в руки второй.

– А это что? Привет, Полина.

– Доброе. – Она устало сдула с выпуклого лба светлую прядь. – Это список должников Еремеева. Он рвёт и мечет. Мол, никогда в его практике ему не встречались такие тупицы и наглецы. Классика.

– Кудашова, Ханутько… – пробурчал я, разглядывая список. – Допустим. А вот Стасевич сдавала перевод, это точно. А Елисеенко вообще первым всё занёс.

– Не поставил он ему. Говорит, «не он делал». Мол, его переводы в первом и втором семестрах уж слишком отличаются.

Внутренний Агрессор хмыкнул и побагровел.

– Короче, братец кролик, донеси до своих Ханутек, что англичанин настроен серьёзно. И зайди в деканат, тебя ядерная война искала. Бессмертный, что ли, – не вернуть ей оригиналы статей?

Полина суетливо пошла к выходу, распихивая локтями студентов. Сунув в рюкзак символы утомившей ответственности, я двинулся по её следам, пропуская вперёд тех, кто сильней спешил под мартовское небо. Солнце высовывало из-за тучи то один бок, то другой: будто дразнясь, не спеша показываться целиком. Весна в этом году не опоздала: был только пятый день марта, а она уже свежим муссоном влилась в каждый уголок города, будоража надежды и утепляя мечты.

Обогнув сквер, я вышел на улицу Пушкина, что пахла хлебозаводом и соединяла центр города и жилой сектор. На обочинах копошились дворники в ярких жилетках; в сточных решётках гудела вода. Толкаться в транспорте не хотелось, но и спешить не хотелось тоже; сил было немного.

– Говоришь, «бога нет»? – протянул Спасатель. – А кто тогда оставил Марину в корпусе юрфака?

…Свят небрежно сообщил о победе «по обоим пунктам» и «простил» Варламову долг. Не целиком великодушно: взамен на молчание о пари перед Верой. Артурио хорошо понимал принципы товарно-денежных отношений и правда молчал: хоть и ощущал себя моральным евнухом. К тому же в конце февраля умерла преподша, у которой некоторые из группы писали курсовые, – и их раскидали по другим преподам. Артуру достался… Рома Алексеич. Бинго; жизнь сработала как всегда. Опасаясь проблем с защитой, он вдвойне старался со Святом не ссориться: «Кто там знает, слушай. Может, Свят треплет, какие они с батей враги, а на деле они лучшие друзья».

Сейчас Артурио было сложно и дома – из-за отчима, и в универе. Мерзотный расклад; головы не поднять. Он постоянно срывался – и конечно, на мне, а не на сыне зава. Стало очень трудно общаться с ним, и я отошёл на дистанцию. Я понимал его состояние, да – но ни один, даже суперпонимающий человек не должен быть помойкой для эмоций другого. Из-за этого меня постепенно и незаметно накрыло напряжённое одиночество; теперь я уставал на учёбе в десять раз сильней.

Елисеенко делал вид, что влюблена только она; прямым текстом – с кривой усмешкой – заявил, что ей это всё «нужнее». Но то, конечно, была чушь. Любой зрячий за пару дней рядом с ними понял бы: он был на ней просто смертельно повёрнут. День и ночь, не жалея извилин, пёкся о двух вещах: как бы не дать ей верховодить и как бы не упустить её.

Какое там «ей нужнее»; пусть затирает это имбецилам.

– Всё, хватит думать о них, – взмолилась Жертва.

– «О них», ну-ну, – бросил Агрессор. – На первом и втором курсе он о Елисеенко не думал вовсе.

До конца февраля я был уверен: меня злят сами попытки Свята добиться победы. Сам факт пари; подлости, что творилась у меня под носом. А когда Уланова стала частью компании, не получилось долго отрицать факт другой. Да, эти мысли роились на краю сознания – и планами-то, по сути, не были. Так, размышления, фантазии; навскидку, не всерьёз.

Дождаться марта. Убедиться, что она послала Свята. Поставить в голове точку насчёт пари. И потом – когда это клеймо сползло бы с неё, и я не ощущал бы себя ещё одним атакующим в духе гонки, – узнать её номер. И начать с беседы, скажем, о книгах Ялома.

Из всего этого я только дождался марта.

Этим я не делился даже с Артуром – и вообще в глубине души завидовал ему. Да, он тоже явно ощущал в её взаимности к Святу какое-то личное оскорбление. И всё же оно было совсем иного толка. Он сердился на неё, как на брата, мать, отца, кореша, сестру.

А вот я лучше бы вовек не понимал, что меня в этом пари всегда злилона самом деле.