Пути непроглядные

Конь Рольвана рванулся вперед, почувствовав шпоры, и наконечник копья вонзился в незащищенное темя бегущего дрейва. Рольван наклонился вперед, пытаясь высвободить копье, но в тот же миг оказался атакован сразу с двух сторон. Волосатый, словно дикий зверь, гигант налетел, замахиваясь топором; Рольван принял удар на щит, и топор намертво застрял в нем. Рольван не успел ударить в ответ – другой дрейв в это время, поднырнув под копье, нанес колющий удар под ключицу. Кольчуга частично защитила его, но левая рука со щитом, на котором все еще висел, держась за свой топор, волосатый дрейв, сразу повисла, и бок намок от крови. Щит вместе с топором оказался в руках у дрейва. Монах взвился на дыбы прежде, чем Рольван сумел что-либо сделать. Ржание походило на лошадиный боевой клич, когда окованные железом копыта размозжили голову волосатого. Второй дрейв, упавший на четвереньки, уже вскочил и изготовился для нового прыжка. Выхваченный взамен брошенного копья меч Рольван обрушил ему на голову. Потом развернул коня и направился туда, где пеший Торис с огромным сверкающе-алым мечом кромсал на куски обступивших его противников. Помощь ему не понадобилась: когда Рольван подъехал, веселый гигант как раз добавил к пятерке трупов у своих ног последний, шестой.

– Ух, хорошо! – воскликнул он, вытирая лицо мокрой от крови перчаткой и улыбаясь до ушей. – Собачьи дети, они убили моего коня!

Ответить Рольван не успел: подняв обеими руками меч и оглушительно крича, Торис уже мчался в гущу новой схватки. Рольвану ничего не осталось, кроме как последовать за ним.

Через несколько минут все было кончено. На вытоптанной, залитой кровью траве в беспорядке были разбросаны тела. Отряд Рольвана уменьшился почти наполовину. Из дрейвов остались в живых всего двое. Их связали, примотав для надежности к двум растущим вблизи нечаянного поля сражения стройным соснам, и оставили под присмотром молодого Альдранда.

Для юноши это было его первое сражение. Отец Альдранда, верно служивший тидиру Дейгу на протяжении многих войн, привез сына в столицу, как только ему подошел возраст становиться воином. Но, когда стало известно о новых нападениях на северо-восточном побережье, и тидир отправил туда Морака с частью дружины, отцовское сердце не выдержало. Вместо сражений с грозными канарцами юноша остался нести службу в мирном Эбраке и попал под присмотр Рольвана. Завершись сегодняшнее приключение по-другому, Рольван предпочел бы и сам погибнуть вместе с Альдрандом, лишь бы не смотреть потом в глаза его отцу.

Впрочем, юноша сражался храбро и умудрился не получить ни единой царапины. Теперь он пребывал в странном состоянии где-то посередине между отчаянным восторгом от своей первой битвы и ужасом от такого количества смертей, и помощи в заботе о раненых от него ждать не приходилось.

А заботиться было о ком. Кроме Альдранда, полностью невредимым остался лишь Крахнен – немолодой и прославленный своей свирепостью воин, чье имя и нелюдимый нрав любого могли заставить подозревать дрейва в нем самом. Но только на первый взгляд. Крахнен был набожен до такой степени, что Рольван, неудавшийся монах, нередко прятал от него глаза. Особенно в такие моменты, как сейчас, когда тот первым по окончании сражения делом падал на колени и принимался возносить благодарственные молитвы.

Но пока Крахнен молился, Рольван бормотал проклятия, при помощи коленей и здоровой правой руки помогая удерживать в неподвижности Эранда, раненого в живот. Тот глухо стонал и дергался, не осознавая, что происходит, пока Игарцис из Ллистра, сын эрга по рождению и лекарь божьим даром, вытаскивал из его развороченных ударом топора внутренностей куски кольчуги. Сам Игарцис почти не пострадал: в самом начале сражения ему дротиком вскользь оцарапало щеку, но царапина уже запеклась и не кровоточила. Окажись дротик отравленным, он был бы мертв.

– Есть надежда? – спросил Рольван, когда Игарцис принялся зашивать рану.

– Бог знает, – последовал такой же короткий ответ.

Позже, наложив бинты и вытерев от крови руки, лекарь улыбнулся.

– Может, и выживет, – сказал он. – За бога ведь сражался! Позволь осмотреть теперь твою рану, командир.

– Нет. Здесь хватит серьезных ран для тебя, а с моей и Твилл справится, – и Рольван улыбнулся вполне искренне: – Я ее не чувствую, клянусь.

– Повезло тебе, что не правая рука.

– Повезло, – согласился Рольван.

Поднялся и очутился лицом к лицу с собственным слугой, стоявшим наготове с флягой воды, бинтами и корпией в руках и с самым терпеливо-недовольным, на какое только мог осмелиться, выражением на лице. За спиной его Рольван увидел приближавшегося Ториса, мрачного и с головы до ног залитого кровью. Пошел навстречу. Слуга обреченно вздохнул и побрел следом.

– Вот ты где, командир! – воскликнул Торис. – Ты слышал – эти ублюдки убили моего коня и моего слугу. Только представь – прослужил мне восемь лет и только что умер на моих руках! Да сожрут демоны их жалкие души! И вот я ранен, а мой слуга мертв, и что мне делать?!

– Воспользуйся моим слугой, – предложил Рольван, терпеливо выслушавший всю тираду.

– Ни за что, ты ведь и сам ранен!

– В таком случае подожди, пока Твилл позаботится о моей ране, и тогда он займется твоими.

Такой порядок показался Торису вполне справедливым, и Твилл наконец получил возможность снять с Рольвана разорванную кольчугу. Рана оказалась неглубокой, хоть и кровоточила сильно, и сухожилие не было перерезано – во всяком случае, так уверил Рольвана слуга, а он в таких делах до сих пор не ошибался. Хотелось верить, что не ошибся и теперь.

Чуть позже Рольван с туго перебинтованным плечом вернулся к пленным. Он потерял убитыми восьмерых из двадцати двух, девятерых, если считать Эранда. Надежда на его выздоровление была слабой, но пока что Рольван не собирался причислять его к мертвым. Восемь убитых, и это не считая слуг, что сражались и гибли в этой схватке наравне с господами. Не стоит и говорить, что на милосердие пленникам рассчитывать не приходилось.

Те, впрочем, не ждали милосердия. Даже не слишком хорошо знакомый с их обычаями Рольван знал, что последователи старой веры приучены не бояться смерти. По ту сторону земных врат они намеревались продолжить те же деяния, что и при жизни, веря, что там найдут и врагов, чтобы с ними сражаться, и диких зверей, чтобы на них охотиться, и, конечно же, изобилие яств и напитков для бесчисленных пиров, которыми вознаградят себя за все беды, случившиеся с ними в этом мире. Потому и в бой они всегда кидались с радостью и умирали без печали; так, во всяком случае, говорилось о них в песнях.

И все же они были не бесчувственны, и под пытками вполне могли выдать некоторые полезные сведения – к примеру, местонахождение знаменитых дрейвских сокровищ или имена предателей при тидирском дворе. Одно это уже было достаточной причиной, чтобы взять пленников с собой и предать в руки палачей. К тому же Рольван помнил приказ: одного или двух нужно доставить в Эбрак для публичной казни.

Вот только восемь из тех, кто не один год были его братьями по оружию и по чаше на пиру лежали мертвыми, изрубленными в куски дрейвским оружием. И кроме усталой ненависти Рольван не чувствовал больше ничего, даже боли от раны. Да еще предчувствия, бывшие с ним всю дорогу – они, если подумать, никуда не делись. Не лучше ли в таком случае послушать сердца и предать смерти этих двоих?

– Они что-нибудь говорили? – спросил он, оттягивая решение.

– Молчат, как покойники, командир, – Альдранд успел уже прийти в себя и отвечал теперь с достоинством, как один бывалый воин – другому. – Глядит только по-нехорошему, вот этот, волосатый. А второй и не глядит.

Кивнув, Рольван подошел ближе. Волосатый, что глядел по-нехорошему, был молод, не старше, наверное, Альдранда, и казался в сравнении с ним настоящим заморышем, низкорослым и худым настолько, что, если бы Рольван не видел собственными глазами его звериную ловкость в бою, никогда бы не поверил, что тот вообще способен сражаться. Длинные вьющиеся волосы цвета ржавчины торчали во все стороны, как будто мальчишке нахлобучили на голову разоренное птичье гнездо. Из-за них почти не было видно лица, одни лишь дикие, горящие ненавистью глаза. Казалось, протяни только руку – и звереныш вцепится в нее зубами.

Второй пленник, напротив, выглядел удивительно спокойным. Он был совершенно сед, кожу цвета старого ремня изрывали глубокие морщины, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже сейчас, безоружный и связанный, он казался опасным, и опасность эта не заключалась в силе мускулов и умении владеть тем огромным мечом с искусно выделанной, покрытой золотом и украшенной резной волчьей головой рукоятью, что лежал сейчас у ног Альдранда, немало довольного такой добычей. Опасностью веяло от самой фигуры старого дрейва, от его полузакрытых глаз, от его молчания, равнодушного, как будто собственная судьба волновала его не больше, чем начавший накрапывать мелкий дождь – проще говоря, совсем не волновала.

Чем дольше Рольван смотрел, тем сильнее хотел немедленно, от греха подальше, покончить с обоими пленниками. Никогда не знавший за собой излишней кровожадности, он сам удивлялся такому желанию. И чем эти двое, в самом деле, могли быть опасны?

Сзади, тяжело ступая, подошел увитый бинтами Торис. Помолчал, приглядываясь, затем предложил:

– Прикажи развязать их и вернуть мечи. Пусть сойдутся со мной в честном бою, не дело это – так их убивать.

– Это же дрейвы. Разве не ты проклинал их нынче ночью?

– Это не то. Они воины! И умереть должны, как воины!

– Иными словами, любой, кто сумел наделать в тебе дырок, заслуживает твоего уважения, Торис? Даже если это дрейв? – Рольван сухо рассмеялся. – Увы, нам придется взять их с собой. Они могут знать что-нибудь, что окажется полезным. Так что, прости, но сегодня тебе больше не придется драться. Надеюсь, ты не в обиде?

– Ну, хорошая драка всегда на пользу, – рассудительно заметил Торис. – Но на сегодня, так и быть, мне хватит. Только знаешь, командир, они хоть и воины, а все же дрейвы. Если решат по дороге нам головы заморочить или еще какие демонские выходки…

– Как только что-нибудь такое заметим – убьем, – согласился Рольван. – Но пока я никакого волшебства от них не видел и не поверю, пока не увижу.

– Вороны-соглядатаи тебе не в счет? – Торис ухмыльнулся и зевнул. – Прах с ними. Дело к вечеру, а нам еще мертвых хоронить.

– Значит, не будем терять времени, – сказал Рольван, отворачиваясь от дрейвов. – Похороним павших и в путь. Заночевать я хотел бы подальше от этого места.

За все время пленники не издали ни звука – ни мольбы, ни проклятия. Но слышали, без сомнения, каждое слово.

Глава третья, необратимая

Во главе всех дрейвов стоит один, самый искусный в науках и колдовстве; ему повинуются беспрекословно. По смерти ему наследует наилучший из достойных. Если таковых несколько, спор решается голосованием, если же не согласятся, то и оружием. Избранный должен доказать перед всеми свою силу и благоволение богов, и тогда только получит он почтение, положенное Верховному дрейву.

    Патреклий Сорианский, «О народах»

Оборотни? Пой, да не завирайся! Сам подумай, ну как может человек стать зверем? Представил? То-то же! Что? Дрейвы? Вспомнил тоже! Это же когда было, да и враки все!

    Из трактирного разговора

И тогда он поклялся небом и землей, поклялся собственным сердцем, что не заснет в постели и не выпустит из рук меча, пока не добудет голову убийцы.

    Книга легенд и сказаний Лиандарса.
    Автор неизвестен

В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за вновь заслонивших небо туч. Ехали медленно: на носилках, сооруженных из тонких осиновых стволов, стонал и метался в беспамятстве Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы – он ничем не мог помочь.

Пленники оставались по-прежнему безмолвны, только младший все кидал по сторонам свои яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего – беспрестанно бормочущий молитвы Крахнен.

Дождь то переставал, то принимался моросить снова, несильный и нехолодный, но раздражающий. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в молчании этом особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв. Он думал о тех, кто остался лежать под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в этот поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, представлялись им законной дичью, да и были ею. Но и загнанный зверь иногда разворачивается и кидается на своих преследователей. Рольван знал, что удивляться тут нечему, но все же ощущение несправедливости случившегося грызло его сильнее с каждым шагом, и он с трудом удерживался, чтобы не отдать приказ убить пленников.