Лгунья-колдунья

– Прекрати орать на Динь! – прошипела Осенева, сидевшая напротив сладкой парочки. – Так нельзя! Просто она у тебя очень чувствительная и реагирует на все гораздо сильнее нас.

– Почему сразу у меня? – окончательно рассвирепел плейбой. – Двух дней не прошло, как я ее трахнул из жалости, и вы нас уже поженили! Да если бы я женился на всех, кого трахал, у меня бы уже тысячный гарем был!

– Тони? – Квятковская подняла залитое слезами лицо. – Что ты такое говоришь, Тошенька?

– Антон, – на скулах Вадима вспухли желваки, – если ты немедленно не прекратишь…

– То что? – Тарский вскочил, перешагнул через бревно и заорал: – Что ты мне сделаешь? Побьешь? А я в Оленегорске сниму побои, а в Москве отнесу заявление в милицию! Достали вы меня все! Сначала бухтели, чтобы я был поласковее с этой липучкой – ладно, стал поласковее. Ей понравилось. Зато прилипла теперь намертво – не оторвешь. А я ведь ехал сюда не ради этой бледной немочи, а ради тебя, Ленка!

– Напрасно.

– Да если бы я знал, чего это будет стоить, плюнул бы на все и умотал на Канары! Все равно все бабы устроены одинаково, и если ты, Осенева, возомнила себя особенной – то позволь тебя разочаровать, ничего в тебе нет, кроме гонора и выпендрежа! А могла бы покайфовать, да еще как! Впрочем, подробности можешь уточнить у своих подружек, они, думаю, с удовольствием поделятся впечатлениями.

– Ты что имеешь в виду, урод? – Вадим начал медленно подниматься.

– За языком следи, а? – побагровел Борис.

– Да пошли вы все на…!

Этой изысканной фразой Тарский решил поставить точку в дискуссии.

Для придания точке весомости следовало в ускоренном темпе покинуть место дебатов, иначе можно было огрести кое-чего более весомого.

И Антон, презрительно усмехнувшись, спортивным шагом направился к избушке. Впрочем, попой он не вилял, а значит, к спортивной ходьбе метод его передвижения отнести было нельзя.

Он просто быстренько свалил.

А в беседке главным действующим (вернее, бездействующим) лицом была тишина. Причем не благостная тишина храма, а пульсирующее напряжением затишье перед взрывом.

Который вскоре и бабахнул. Горько, навзрыд плакала Дина, возмущенно галдели Ирина и Нелли, оскорбленные намеками Тарского, Лена с трудом удерживала на месте рвущихся хорошенечко напинать паршивцу мужчин.

В целом все было очень мило.

Веселье продолжалось минут сорок, а потом постепенно утратило интенсивность. Осталось только ощущение гадливости.

Лене нестерпимо захотелось погрузиться в ароматную ванну, украшенную пышной пенной шапкой. Закрыть глаза и впасть в нирвану, очиститься душевно и физически.

– Это же надо было так испортить всем настроение! – Путырчик крутил в руках пластиковый стакашек, тщетно надеясь, видимо, что сила верчения выдавит из стенок хоть пару капель релакса. – И зачем мы только этого урода с собой взяли! Я сразу был против!

– Кто ж знал, – Нелли тяжело вздохнула. – Он вел себя вполне нормально, кадрил Ленку…

– Это я виновата, – прохлюпала Динь. – Тошенька из-за меня так разозлился. Но я, честно, думала, что он тоже в меня влюби-и-ился!

Видимо, девушка обладала неиссякаемым источником слез. Очередные ручейки заструились по промытому руслу. Но успокаивать ее никто не спешил. Все немного подустали опекать плаксивую и пугливую библиотекаршу, к тому же доля правды в ее нытье была.

В общем, вечер, начавшийся так душевно, закончился плачевно.

– Пойдемте-ка спать, – Вадим поднялся со своего места, – поздно уже.

Он обнял жену за плечи, и Плужниковы направились к избушке. Остальные потянулись следом. Но тянуться пришлось недолго, поскольку флагманы вдруг резко остановились, едва открыв дверь.

– Эй, чего встали-то? – заерзал оказавшийся в арьергарде Венечка.

– Вы только посмотрите на этого наглеца! – Вадим сжал кулаки, словно пытался расплющить искомого наглеца.

– Ни фига себе! А ну, пошел вон с кровати! – петухом выскочил вперед архивариус. – Это постель девчонок, они там по очереди спят!

– А сегодня посплю я, – Тарский, удобно устроившийся на единственной кровати, лениво приподнялся. – Хватит бабье баловать.

– Сейчас я тебя за ноги выдерну, – Вадим направился было к кровати, но Ирина схватила мужа за руку:

– Не надо, не пачкайся об эту мразь. Все равно он уже изгадил собой постель, никто после него не ляжет. Пусть дрыхнет здесь, а мы давайте сегодня поспим на свежем воздухе. Дождя не будет, там прояснилось, да и потеплело слегка. В беседке нашей сухо, так что в спальниках не замерзнем. В Москве еще духоты нахлебаемся, а сейчас давайте спать под звездами.

– Охренеть, как романтично, – фыркнул Тарский, поворачиваясь ко всем спиной.

Глава 9

– Все-таки милашка Тони воспитывался в курятнике, – Лена мстительно пнула валявшийся у порога избушки обломок коряги странной формы, автоматически отметив, что прежде этого черного уродства здесь не было.

– В смысле – петух? – хмыкнул Борис. – Похож, конечно, слишком уж смазливый, но он вроде бабами интересуется. Или, думаешь, он «би-»?

– Сам ты «би» озабоченный! – Лена чувствовала, как внутри поднимается черная, удушливая волна гнева, готовая смести все светлое, что было в душе девушки. – Ни о чем, кроме секса, думать не можешь!

– Ты чего вызверилась? – отбил пас злобы Марченко. – Сама же сказала, что Тарский в курятнике воспитывался!

– Я имела в виду старинное правило курятника, которое Антоша соблюдает неукоснительно – клюй ближнего, гадь на нижнего!

– Фу, Лена, – смутилась Динь. – Ты чего материшься?

– Во-первых, я не матерюсь, а сквернословлю, – огрызнулась Осенева. – Разница пусть небольшая, но есть. Во-вторых, прекрати изображать из себя воспитанницу Смольного, о'кей? Надоело уже с тобой нянчиться, пылинки сдувать! Все равно слезы бесконечные, ты из Сейдозера море сделала своими слезами!

– Лена, ты что?! – В подтверждение слов подруги широко распахнутые глаза Квятковской немедленно налились слезами. – Почему?! Я… я думала, ты самая добрая, самая лучшая, а ты…

Она развернулась и, всхлипывая, бросилась за угол избушки.

Наверное, Дина надеялась, что, как это было всегда, за ней немедленно бросится кто-то из девушек, дабы утешить и поддержать.

Напрасно.

Там, у порога избушки, лесным пожаром разгорался скандал. Покраснев от ярости, недавние друзья орали друг на друга до хрипоты, до покраснения глаз, до брызжущей слюны. И причиной вселенского ора вовсе не была выходка Тарского или грубость Лены. Ее, причины, по сути, не было. Все орали на всех, вспоминая малейшие обиды или досадные недоразумения. И больше всего походили сейчас на стаю бесноватых павианов, а не на гордых представителей человеческого рода.

Когда накал злобы достиг апогея, на берег Сейдозера внезапно свалилась тишина. Мгновенно так бухнулась душным облаком, накрыв собой все. И всех.

Люди замерли в тех позах, в которых застал их обвал тишины. На их лица вкрадчиво вползло да так там и осталось равнодушие манекенов.

Затем они выпрямились, одновременно повернулись в одну сторону – к Полярной звезде – и, подняв лица вверх, запели. Странными, горловыми какими-то голосами, причем на совершенно незнакомом им языке.

Незнакомом потому, что этого языка давно уже не существовало. Цивилизация, которая общалась на нем, исчезла с лица Земли много веков назад, оставив после себя лишь обрывочные сведения да название – Гиперборея.