3030. Без прошлого нет будущего

– А у тебя как дела? – с хрустом откусив огромный кусок, поинтересовался Миша.

– Вкусно?

– Да. Хорошо-о-о, – с наслаждением протянул сын.

– Ну, тогда у меня тоже все хорошо. Завтра в школу с собой возьми, – Анна Олеговна протянула ему вторую грушу.

Простое человеческое

Наташа сидела рядом с дедушкой на мешке свежесобранной картошки. Погода стояла безветренная и теплая, хотя вчера осень рьяно заметала листвой остатки летней зелени и сеяла холодный дождь поверх еще не освобожденных от урожая грядок. Дедушка достал булочку и яблоко. Вдохнул ванильный аромат, а затем, вынув немного заржавелый перочинный ножик, разрезал яблоко пополам.

– Кусай сначала булочку, а потом яблоко. И долго жуй. «Так мама учила меня», – с доброй улыбкой прошептал дед.

Наташа уже пробовала шарлотку. Ингредиенты были те же, но вкус действительно разнился. Да что там разнился – булочка с яблоком казались самым изысканным, что она пробовала за свои шесть лет. Возможно, на аппетит повлияли долгое пребывание в поле и трудотерапия – так называла мама поездки в деревню. Воздух здесь был плотным, наполненным ароматом свежевспаханной земли, что забрызгала нос красками чернозема. Брызги сока освежили детское личико. Наташа довольно вытерла их рукавом, смешав черноту и сладкие капли в боевой раскрас копателя картошки.

– Дедушка, а почему чужая бабушка собирает нашу картошку? – вскочив с дедушкиных рук, с удивлением и гневом спросила девочка.

– Она не чужая. Здесь все свои, – ответил дедушка. Вторую половинку яблока он отдал лошади, которая, отпахав половину поля, заслуженно ожидала угощения.

– Милая, – подхватила мама, – в послевоенное время был сильный голод, а твой дедушка, узнав, что мужа этой женщины убили на фронте и она осталась одна с двумя детьми, помог ей прокормить их.

– А нашей семьи голод не коснулся? – гордо спросила Наташа.

– И нашей семье было непросто. Они переехали в эту деревню в военное время, а родились за Бугом, в Польше. Местные помогли обосноваться. Но у нас было две курицы, а у Агафьи ни одной, вот он и поделился. А когда ее дети подросли и поступили в институт, твой дедушка, он работал портным, перешил единственную рубашку на два воротника и манжеты. Под пиджаком были голые спина и живот, зато свежие накрахмаленные детали гардероба придавали опрятный вид. Нелегкое было время. С тех пор и приходит к нам баба Агаша на сбор урожая, помочь собрать хотя бы одну корзину.

– Мой дедушка поляк или белорус? – девочка сверлила маму глазами, горящими от миллиона новых вопросов.

– Твой дедушка – человек. Все люди – братья.

– Но-о-о-о-о, – громко прозвучал призыв к работе, и все засуетились, оставив беседы и размышления позади, присыпая их плодородным черноземом.

Обратная сторона сырника

Некоторые блюда имеют свою сезонность, и в этом есть своя магия. Осень для меня – время румяных сырников. В то хмурое ноябрьское утро я стояла у плиты, скучая по летним солнечным дням. Перевернув сырник, я вдруг увидела обратную сторону одного детского воспоминания.

Нас с сестрой, по обыкновению, привезли на осенние каникулы к бабушке с дедушкой. Янина Тимофеевна сразу же отправила Владимира Степановича за творогом, чтобы побаловать внучек своим коронным блюдом. Но что-то пошло не так, и дедушка вернулся из магазина с глазированными творожными сырками, которые не так давно появились на прилавках. Их было полкило.

– Как же я из этого сырники приготовлю, Володенька?

– Ох я, старый дурак, подумал, что творожные сырки еще лучше для сырников.

Сидя за столом, попивая чай и уплетая сырки, все долго смеялись над дедушкой. После мы частенько рассказывали этот случай знакомым.

Только в тот обычный день, когда у ног бегали дети, а муж с остывающим кофе сидел в телефоне в ожидании завтрака, в момент переворачивания уже подрумянившегося сырника, вдохнув сладкий аромат, я осознала, что Владимир Степанович просто очень любил Янину Тимофеевну. Как же он довольно и гордо улыбался, когда она, пусть и слегка бухтя на его оплошность, отошла от плиты и села рядом с ним и внучками завтракать.

Это была не оплошность. Это был поступок.

Иерихонская роза

Лика недавно переехала из Нижнего Новгорода в Анапу в надежде стать счастливее благодаря большему в этом городе количеству солнечных дней. Однако, несмотря на ясный осенний день, сегодня она была в еще более понуром состоянии, чем обычно. Семинар, закончившийся час назад, ни к чему не мотивировал, а наоборот, вогнал в еще большую депрессию. Лику расстроил даже не коуч, не имеющий жизненного опыта и оторванный от реальности, а похожие на стадо овец слушатели, которые с вожделением внимали каждому слову шарлатана, даже конспектируя никчемное сотрясение воздуха. Когда специалист добился высот, это нужно для какого-то мирового замысла. Но массовые профанство и некомпетентность, неспособность анализировать говорили о перерождении человека разумного в новый, для Лики неприемлемый, вид.

Стряхнув со скамьи сухую листву, Лика села и погрузилась в глубокий самоанализ. Она напоминала себе иерихонскую розу, которая изо дня в день катится по пустыне, озадаченная лишь выживанием. «Может, я такая же овца, как и остальные, только с осознанием всей этой печальной картины?» Лика вспомнила, как в ее школьные годы юное стадо издевательски насмехалось над пожилым преподавателем, который не имел таланта к вещанию в массы, не обладал красноречием и был крайне скромным, не умеющим постоять за себя человеком. Однажды, объясняя новый параграф, он упомянул, что у него дома есть несколько изобретений и сейчас он работает над вечным двигателем, но ученики включили в телефоне аудио звонка на перемену и выбежали из класса, а после уроков еще и закидали педагога снежками, когда тот спускался по ступенькам школы. Дети смеялись, мол, вытеснили сумасшедшего ученого из школы. Они думали, что он уволился из-за них, и гордились этим. На самом деле он умер, так и не поведав никому тайны своих открытий, а человечество осталось, возможно, без меняющих мир изобретений. Конечно, можно с этим поспорить, сказать, что если бы высшим силам было угодно приоткрыть завесу над его трудами, то это бы произошло невзирая ни на что. Ведь даже черный квадрат может быть объектом восхищения, если это угодно свыше.

– Извините, – раздался голос. – Вы не подскажете, где-то в окрестностях здесь был памятник Елизавете Юрьевне Пилипенко…

– Кому? – эхом раздался смущенный вопрос.

– Однажды я приезжала сюда и наткнулась на памятник, небольшой, но, как оказалось, очень важный. Приехав вновь через столько лет, я хочу отыскать его. Жаль, что мало кому известна судьба Елизаветы Юрьевны, она же мать Мария.

– Прошу прощения, но я ничем, к сожалению, помочь вам не могу.

– А вы почитайте, девушка, про нее в этом вашем Интернете, обязательно почитайте. О таких людях надо помнить. Елизавета Пилипенко обладала удивительной энергией. Она организовала общежитие для одиноких женщин в Париже, открыла дом для выздоравливающих туберкулезных больных, из психиатрических лечебниц вытаскивала небезнадежных и выхаживала их… Так сразу и не перечислить всех ее заслуг! Несмотря на то что родилась в обеспеченной семье, стольким людям помогла.

– Ну, ничего удивительного. Если ты обеспечен, помогать другим легко. А как найти возможность, средства и силы, если сам еле выживаешь?

– Милая, вы заблуждаетесь! Помощь начинается с малого, а дальше силы сами приходят. Мать Мария не только помогала нуждающимся, она спасла сотни заблудших душ, а для этого деньги не нужны. Она обладала большим сердцем – вот в чем было главное ее преимущество. Несмотря на все сложности, она не поддавалась отчаянию, а ее улыбка освещала серость бытия. По одной из версий, она погибла в сорок пятом году в газовой камере, добровольно пойдя на смерть вместо другой узницы.

– Как странно… Вместо того чтобы спасать мир, обладая такой неиссякаемой энергией и волей, она, такая нужная человечеству, отдала жизнь, чтобы осталась жива простая женщина. Как неразумно.

– А вы почитайте, почитайте о ней в Интернете. Не так все просто в этой жизни, как вы рассуждаете. Да и кто-то только размышляет, а кто-то дело делает.

Слова пожилой женщины укололи девушку в самое сердце. Из глаз Лики покатились слезы. Иерихонская роза зацвела.

– Я помогу вам, – прозвучал полный жизни голос Лики, – я пойду с вами.

Пестрые листки

Осенний сквер был тих, как полагается мудрецу. Голые ветви деревьев напоминали кладбищенские кресты. Все вокруг говорило о завершении жизненного цикла. Одинокая женщина неподвижно сидела на скамье, держа в руках лотерейный билет. Она поражалась своей глупости и печалилась о том, что к исходу своих дней так и не познала мудрости. Первое знание, которое постигает человек: молчание – золото. Именно это и привело ее к сегодняшнему, как ей казалось, исходу.

Несколько часов назад она, отмыв до сияния фойе концертного зала, сидела у себя в подсобке, разделяя чаепитие с излюбленной шваброй, как вдруг в надежде спрятаться к ней вбежало юное создание.

– Выход на сцену – соседняя дверь.

– Простите, что потревожила. Я не могу выйти на сцену, не выдавайте меня.

– Что случилось? – неожиданно для себя поинтересовалась уборщица.

Надо сказать, что она вела достаточно молчаливый образ жизни, и ее это абсолютно устраивало.

– Я боюсь сцены. Точнее, боюсь, что меня не будут слушать.

– Но я же тебя слушаю, хоть ты ничего интересного еще не сказала. Зачем вообще ты здесь, если боишься? Путь в эти стены неблизкий и нелегкий.

– Вы правы, трудилась я много. Но играть в таком большом зале должна впервые. И… весь мой труд ради этого дня вспоминается лишь храпом измотанного работой отца, лежащего на диване у меня за спиной.

– Так слушатели же не за спиной твоей, а перед тобой…

– Это и пугает… что я услышу храп в лицо.