Роковой год цесаревича Николая

Кузены ударили по рукам – и началась великая битва на зеленом сукне.

Ники играл артистично, эмоционально, зрелищно – в стиле великого Менго. Движения его были свободны и легки, удары сопровождались остроумными сценками, отработанными на друзьях-гусарах. Закрутив шар, цесаревич изображал крайний ужас, убеждая публику в лице Сандро, что в шар вселился дьявол и его срочно нужно остудить при помощи интенсивного обдува. Приберегая коронный прием напоследок, Ники воплощал лучшие техники из величайшей научной монографии «Благородная игра в бильярд – невероятные и превосходные удары, которые вызывали восхищение у большей части государей Европы, изложенные господином Менго, бывшим капитаном от инфантерии на службе Франции»[2 - «Noble Jeu de Billard – Coups Extraordinaires et suprenants, qui on fait l'admiration de la Majeure partie de Souveraines de l'Europe, executes par M. Mingaud, Ancien Captaine d'Infanterie au Service de France» – книга Менго, содержавшая в себе подробные описания около 40 ударов, в том числе и дугообразных, была опубликована в 1827 году во Франции и затем многократно переиздавалась в разных странах.], вызубренной цесаревичем от корки до корки. Будь в бильярдной публика – овации сотрясали бы мощный Гатчинский замок до основания!

Сандро же играл сдержанно и даже, на первый взгляд, небрежно. Быстро прицеливался и без лишних рассуждений бил по шару. Темные глаза великого князя казались непроницаемыми, как ночь в дождевых лесах Амазонии.

– Уж не забыл ли ты про наши ставки? – насмешливо вопрошал цесаревич время от времени.

Сандро только усмехался в ответ, отправляя очередной шар в лузу крайне скучным, немодным, набившим оскомину прямым ударом.

– Дамы и господа! – торжественно объявил Ники, адресуясь к группе китайских ваз в дальнем углу бильярдной. – А сейчас – внимание, барабанная дробь! – представляю вашему уважаемому вниманию секретный прием Менго, также известный как массовый удар! Смотрите и учитесь!

Отсалютовав вазам, Ники ловко повернулся на каблуках, наклонился над бильярдным столом, поднял кий почти вертикально и – красивейший удар в лучших традициях Менго!.. Однако вместо того, чтобы отправить шар вращаться по закрученной дуге, кий соскользнул с гладкой слоновой кости и позорно вспахал зеленое сукно, как сбитый военный дирижабль. Ники огорченно охнул – на бильярдном столе зияла здоровенная дыра.

– Так красовался, что забыл основы, – не преминул съехидничать Сандро. – Не натер кий мелом перед таким сложным ударом!

– Детская ошибка, – признал Ники. – Не гожусь я на роль верховного главнокомандующего армией бильярдных шаров. Поздравляю с победой, друг! – Он пожал Сандро руку. – А мне теперь остается только надрызгаться!

3 января. Петербург – Гатчина

Вообще-то у императорской семьи имелся собственный поезд. Его начали строить сразу после катастрофы под Борками. Тот страшный октябрьский день 1888 года навеки врезался в память Ники и всех его близких! Взрыв на путях – невыносимый грохот и скрежет – стены царского вагона складываются – все вокруг вертится, пестрит, крутится – все кричат и плачут – перепуганное лицо маленькой Ксении – ужас в глазах Папа… Пол уходит из-под ног, Ники куда-то летит, инстинктивно сжимая в руке серебряный стакан, из которого за мгновение до этого спокойно пил горячий чай с лимоном… Потом – темнота, тупая боль в левой ноге, на которую свалился обломок крыши вагона, и острая боль в правой руке, обожженной чаем… Спустя вечность, а может быть, и секунду, Папа, как атлант, поднимает крышу, придавившую детей, Ксения заливается слезами – у нее поврежден позвоночник, Ники растерянно улыбается – нога в порядке, рука тоже, а осознание случившегося и шок придут позже… Дети императора стоят посреди пожухлого поля, хлещет ледяной дождь, Папа помогает вытаскивать стонущих раненых из-под разорванных вагонов, а лакей, только что подававший Ники чай, молча уткнулся лицом в увядшую траву…

После той катастрофы Папа и начал болеть. Вся его сила и богатырское здоровье остались там, на жухлом, жутком поле под Борками.

Он даже еще ни разу не прокатился на новом поезде, который построили взамен того взорванного. Новехонький состав из 10 вагонов скучал в тосненском депо с января прошлого года. Пылью покрывались сафьяновые стены царской опочивальни и тиковые панели царского кабинета; простаивали мощные паровые котлы и «ветродуи-холодильники», готовые поддерживать комфортную температуру в поезде в любое время года; ржавел потихоньку «горячий шкаф» для выпечки эклеров, тускнели золоченые двуглавые орлы над окнами, телефонные провода между вагонами передавали тишину.

Конечно, на этом роскошном поезде мог ездить и Ники – у него там даже был собственный вагон. Но цесаревичу совершенно не хотелось выгонять этого грандиозного железного коня из стойла ради какой-то ерунды. Вы же не будете вызывать Лохнесское чудовище из глубин таинственного шотландского озера только лишь для того, чтобы замшелое длинношеее лизнуло вашу почтовую марку для наклейки на конверт?

Потому третьего января Ники и Сандро в 11:29 запрыгнули в обычный пассажирский поезд, следовавший по маршруту Гатчина – Санкт-Петербург, и очень даже уютно устроились в одном из синих вагонов первого класса, которые в народе назывались почему-то «берлинами». Желтые вагоны второго класса именовались «дилижансами», зеленые вагоны третьего класса – «шарабанами», а самые дешевые серые вагоны четвертого класса никаких специальных названий не имели, а если и имели, то цесаревичу они были неведомы. Что ему было делать в шумном крестьянском вагоне, пропитанном суровыми, крепкими ароматами?

То ли дело – первый класс. Здесь глубокие мягкие кресла с подлокотниками и едва заметный аромат кёльнской воды, во всем вагоне навряд ли наберется с десяток пассажиров, и все они на одно лицо – чопорные, надменные, в костюмах с иголочки, думающие о самых скучных вещах, которые только бывают на свете – финансах, резолюциях, заседаниях…

К счастью, попутчик Ники был совсем другим. Кузены отлично провели время в дороге – травили морские байки, сравнивали разные яхты и спорили, в какой стране устрицы вкуснее. Ники, проводивший каждое лето у дедушки – датского короля Кристиана IX, настаивал, что нет ничего лучше лимфьордских устриц – чуть соленых, с утонченным ореховым привкусом. Сандро же горячо доказывал, что южноафриканские устрицы, имеющие раковину в форме стакана и пятнистую расцветку, дадут фору любым европейским деликатесам, и это единственное, ради чего он готов вернуться в душный, опасный Каптоун, криминальную столицу африканского континента.

Цесаревич и оглянуться не успел, как они с Сандро уже оказались на Литейном, где стоял Преображенский полк, – Ники служил в нем эскадронным командиром. В полку сегодня было еще веселее, чем обычно.

Во-первых, на завтрак подавали все самое любимое: пюре из цветной капусты, фюме о наве[3 - Крепкий рыбный бульон, сваренный с вином.], стерлядь по-русски, молодую дичь, пирог Елизабет[4 - Вероятно, вишневый пирог.] и кофе.

Во-вторых, столовую заполнили гости: балагур и остряк Александр Николаевич Огарев, бывший преображенец, а ныне гренадер[5 - Александр Николаевич Огарев (1839(47,50?) – 1902) – штабс-капитан Лейб-гвардии Преображенского полка (1877), полковник, генерал-майор (1896); в 1893 назначен командиром 7-го гренадерского Самогитского Генерал-адъютанта графа Тотлебена полка; в 1895-1901 командир Лейб-гвардии 1-го стрелкового Его Императорского Величества батальона.], приехал из Москвы на пару дней; из Царского Села пожаловал взвод Гусарского полка[6 - Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк.], а вслед за ним подоспели и желтые кирасиры[7 - Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк (Жёлтые или Царскосельские кирасиры).] – все здоровенные, длинноносые и рыжие, в отличие от блондинов-преображенцев.

По случаю столь представительного собрания Костя[8 - Великий князь Константин Константинович Романов поэтический псевдоним К. Р. (1858–1915) – член Российского Императорского дома, президент Императорской Санкт-Петербургской академии наук (1889), поэт, переводчик и драматург. 23 апреля 1891 года произведен в полковники и назначен командующим лейб-гвардии Преображенским полком.] – главный преображенец, приходившийся Ники двоюродным дядей, но старше его всего на десять лет, – прочел свои новые стихи:

О, радость утра ясного весной!
Ты ласточек навеяна крылами.
Вы, незабудки, споря с небесами,
Так празднично убрались бирюзой.

О, летний день! Сияя над землей,
Ты теплыми даришь ее лучами
И мака знойными во ржи цветами
И жаворонка песней заливной.

О, золотистость осени печальной!
Скорбь увяданья, грусти красота
И журавлей отлет зарей прощальной.

О, зимней ночи жуть и нагота!
Зловещий ворон в белизне хрустальной
И лунный свет, и глушь, и немота…[9 - К. Р. «Времена года».]

Сонет завершился в полной тишине – а потом все одновременно стали кричать «браво» и поздравлять Костю с очередным шедевром.

– Какая публика! – с гордостью шепнул Ники кузену. – Одно слово – офицеры!

После пары бокалов шампанского возвышенно-литературное настроение собравшихся сменилось на азартно-безрассудное. Ники ввязался в настоящее бильярдное побоище – и позорно продул, прямо на глазах у товарищей! Новоявленный москвич Огарев, беззлобно подтрунивая над театральными жестами цесаревича, разбил его в пух и прах. Секретный прием Менго и тут не помог! Ники начал подозревать, что именно за этот удар-фальшивку Менго и угодил в парижскую тюрьму.

Насколько радостным был день в полку, настолько же тоскливым оказался вечер дома, в Гатчине. Папа опять сильно раскашлялся – и это за три дня до праздника, когда император по традиции должен в одном мундире идти на Иордань и принимать на морозе Крещенский парад![10 - Праздник Крещения (6 января по старому стилю) состоял из нескольких частей: Литургии, Крестного хода, Водоосвящения, Церковного парада. Уже с самого утра на Дворцовой набережной и на Морских улицах выстраивались полки военных и оркестры. В Зимнем дворце проводилась Литургия для членов Царской Семьи – она проходила в церкви Спаса Нерукотворного образа. В это время в Зимнем дворце собирались все самые именитые жители города. После окончания Литургии царская семья, гости и представители духовенства шли Крестным ходом из церкви по Иорданской лестнице на Дворцовую набережную, к Иордани. В столице таким местом была Нева у Зимнего дворца, напротив Петропавловской крепости. Во льду вырубалась обширная полынья, над ней сооружался временный деревянный храм с широкой террасой и открытой галереей. На террасе священники совершали молебен, а на галерее размещали знамена гвардейских полков. Их приносили для освящения водой из проруби – так называемой Иордани. От "иорданского" подъезда Зимнего дворца к реке и далее по льду строились сходни, и мостики покрывали коврами и украшали флагами и гирляндами. Вдоль них шеренгами стояли гвардейские части в зимней парадной форме, но без шинелей и перчаток – такова была традиция. После Обедни в Зимнем дворце высшее духовенство во главе с митрополитом выходило на Иордань – служить молебен с водосвятием. Затем появлялись сам Император и Великие князья. Высший иерарх опускал в воду крест. В это время из пушек Петропавловской крепости и на Стрелке Васильевского острова давали салют 101 залпом. По совершении водосвятия митрополит окроплял святой водой всех присутствовавших, а также полковые знамена. После этого Император принимал Крещенский парад – мимо него церемониальным маршем проходили войска, присутствовавшие на Иордани.]

А уж как только цесаревич увидел на столе почту, накопившуюся за день, то остатки игривого настроения улетучились, как пузырьки из выдохшегося шампанского. Десятки посланий, как всегда, требовали немедленного ответа; но сегодня сверху обычной стопки лежало письмо, надписанное знакомым изящным почерком, который сразу вогнал Ники в хандру.

Наследник неохотно распечатал конверт.

«Дорогой мои? Ники,

Поздравляю с Новым годом, желаю всяческих благословении?, сердечно благодарю тебя за прелестный флакончик духов. Очень тронута, что ты подумал обо мне. Сегодня я отправляю очень длинное письмо Pelly[11 - Кодовое имя немецкой принцессы Алисы Гессен-Дармштадтской.]. Все это время мы не касались некоторого предмета, но сейчас, когда брат помолвлен[12 - Эрнст Людвиг, великий герцог Гессенский (Эрни), осенью 1893 года обручился с принцессой Викторией Мелитой Саксен-Кобург-Готской, которую в семье называли Даки (в переводе с английского – «уточка»).], настал момент выказать свою любовь и доброту. Ведь для нее теперь, конечно, многое изменится в доме; и, хотя она очень рада за них, еи? придется нелегко. О, если бы ты мог приехать сейчас, под предлогом повидать молодую чету, – это могло бы помочь делу.

Писал ли ты снова, и каков был ответ? Жаль, что ты игнорируешь меня, ведь если кто и помогал вам, то это была я; и именно со мной одной она говорила на эту тему. Впрочем, главное, чтобы ты добился успеха – только этого я желаю и об этом молюсь. Так что не думай, что я обижена, просто не забывай своего старого друга, который желает вам обоим счастья и который глубоко огорчен, что ваши юные сердца испытывают столько печалей. Она будет чувствовать себя вдвойне одинокой и несчастной, видя их счастливыми, тогда как ее собственное сердце и жизнь разбиты. Кто знает, не станет ли это последней каплей в горькой чаше, которая переполнит ее через край, и тогда ты придешь еи? на помощь.

Как утопающий, я хватаюсь за каждую соломинку, и все же не теряю надежды, ведь пока есть любовь – есть и надежда. Твое постоянство и терпение в конечном итоге, возможно, дадут ей силы преодолеть свое первоначальное решение. Дай Бог, чтобы этот год, наконец, соединил вас обоих в совершенном счастье.

Крепко любящая тебя,

тетенька Элла».

Забавно было называть Эллу тетей, ведь она была старше Ники всего на четыре года. Но так повелось с самого начала, когда эта потрясающе красивая принцесса из немецкого Гессена вышла замуж за родного дядю Ники – великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора, и стала великой княгиней Елизаветой Федоровной. Одно время цесаревич был даже немного влюблен в нее, потому что… ну вы когда-нибудь видели ее профиль?

Потом подросла младшая принцесса Гессенская, и цесаревич перенес свое юношеское увлечение с замужней Эллы на ее не менее очаровательную сестру Алису, которая в 1889 году приехала на шесть недель в Петербург. Ники тогда признавался Сандро: «Она мне чрезвычайно понравилась; такая милая и простая, очень возмужала, если можно так выразиться; удивительно похожа на милую тетеньку, я то и дело путал обеих»[13 - Письмо цесаревича Николая Александровича великому князю Александру Михайловичу от 19 марта 1889 года.].

Ники имел глупость сообщить то же самое тетеньке Элле на обледеневшем балконе Зимнего дворца; тем вьюжным февральским вечером 1889 года цесаревич поджег бикфордов шнур, и все осадки мира не в силах были его потушить. Элла загорелась идеей брачного союза своей сестры и наследника российского престола. В ту же секунду она объявила Ники, что сделает все, чтобы эта свадьба состоялась, несмотря ни на какие препятствия…

Несмотря даже на то, что эти двое, потанцевав немного в Петербурге, без особых сожалений распрощались друг с другом и вернулись к обычной жизни. Ники было двадцать, Аликс – шестнадцать, возраст мимолетных влюбленностей и быстрых разочарований. Как записал в дневнике сам Ники, «желание жениться продолжалось до завтрака, а потом прошло».

Да и у Аликс наследник российского престола не вызывал серьезного интереса, поскольку ради свадьбы с ним ей пришлось бы сменить веру, на что она никогда бы не согласилась.

На этом можно было бы поставить точку… Если бы не Элла.

Тетенька знала, как зацепить наивную молодежь. Она превратила сватовство в захватывающую шпионскую игру. Придумала кодовые имена наследнику и принцессе – Пелли-1 и Пелли-2, – и стала их секретным связным. Ники то и дело получал от Эллы письма с подробным рассказом о страстных чувствах Аликс к нему; тем временем Аликс с изумлением узнавала все новые подробности о необычайно сильной любви цесаревича к ней.

Поначалу игра казалась веселой, потому что была тайной. Но вскоре эта бесплодная переписка наскучила цесаревичу. Через год он уже едва помнил, как выглядит Аликс; а Элла все продолжала забрасывать Ники письмами о его будущей свадьбе с «милой Пелли». Даже в Восточном путешествии не было ему покоя – послания от великой княгини регулярно приходили на корабль «Память Азова», на котором он рассчитывал спрятаться от настойчивой тетеньки: «Вкладываю в свое письмо этот маленький конверт и цветок, который Pelly положила в мои? бювар, – писала Элла. – Когда будешь в Иерусалиме, помолись за нее, чтобы она нашла в себе силы решиться…»