Царские слуги

– Это она, – восхищенно воскликнул первый всадник. – Моя принцесса в башне! Как в той книге, Иван, помнишь?

Иван кивнул. Они с царём понимали друг друга с полуслова. Ведь Фёдор тоже обожал красивые рыцарские романы.

Царевна Софья и наставник Полоцкий

Царевна Софья Алексеевна (регент при младших братьях Иване и Петре: 1682–1689)

Софья Алексеевна – поистине выдающаяся особа, успешно руководившая большим государством целых семь лет. В те времена царевны почти ничем не отличались от монахинь. Никаких перспектив – ни в личной жизни, ни в общественной. Вокруг царских дочерей создавалась атмосфера таинственности и святости. Софья – единственная из кремлевских девочек – получила наилучшее образование, доступное в ту эпоху. Ее наставником был талантливый поэт и богослов Симеон Полоцкий, которого называют представителем европейского барокко. Учитель занимался науками с сыновьями Алексея Михайловича, но взял в класс и 10-летнюю царевну, оценив ее способности.

Симеон был почти уверен, что царь согласится на его предложение, но все же… Все же Алексей Михайлович был непредсказуем. Как-то раз государь вспылил из-за мухи, угодившей в его чернильницу и испортившей письмо боярину Матвееву, в котором царь просил главу Посольского приказа достать ему датский телескоп. Алексей Михайлович накричал и на муху, и на изляпанную бумагу, и на старца Симеона, скромно стоявшего в сторонке; бросил чернильницей в витражное окно, едва не разбив бесценные цветные стекла, туда же швырнул перо с мухой на кончике. Потом государь, как всегда, многословно перед всеми извинялся – и перед Симеоном, и перед «божьим созданием» – пострадавшей мухой. К вечеру в знак примирения прислал монаху с царского стола леденцов и конфектов два блюда по полуфунту, да ягод винных и фиников по фунту на блюде. Симеон в ответ преподнес Алексею Михайловичу очаровательные стихи «От избытка сердца уста глаголят», оформленные в форме сердца и посвященные рождению царевича Фёдора. Происшествие с мухой было забыто навсегда.

Но после сегодняшней беседы Симеон сам мог оказаться на месте несчастной мухи. Он хотел просить о небывалом, невозможном, не виданном на Руси – и Алексей Михайлович, несмотря на всю широту своих взглядов, мог взорваться.

В царских палатах было темно и тихо. Мелькали озабоченные тени слуг, по углам негромко переговаривались доверенные бояре, на Симеона внимания никто не обращал – все знали, что вход к царю ему позволен в любое время.

Монах нерешительно постучался в приоткрытую невысокую дверь, покрытую чудной резьбой с заморскими единорогами, и услышал слабый голос: «Ну что там опять? И покоя-то мне нет ни ночью, ни днём…»

– Ваше величество, – робко проговорил Симеон, заглядывая в опочивальню, – я новые вирши принёс… Но вижу, нездоровится вам…

– Заходи, почтенный старец, – вяло обрадовался Алексей Михайлович. – Виршами меня излечишь.

Государь уютно устроился на высокой, богато изукрашенной кровати с балдахином. Кровать была короткой – доктора рекомендовали спать полусидя, чтобы во время сна кровь к голове не приливала. Белели в полумраке пышные подушки, подрагивали огоньки свечей в красном углу, заставленном иконами.

Возле кровати деловито раскладывал инструменты царский лейб-медик, англичанин Сэмюэль Коллинз. Монах отвесил эскулапу уважительный полупоклон и обратился к царю-батюшке на западный манер:

– Ваше величество, дозвольте зачитать новейшее сочинение – оду царевне Софии.

– Позволяю, позволяю, сказал же, – добродушно ответствовал Алексей Михайлович и тут же повернул бледное лицо к врачу: – Ну скорее, Сэм, сейчас голова моя бедная лопнет!

– Да, сир, – кивнул Коллинз и сделал аккуратный надрез на сгибе локтя государя.

Царская кровь – не голубая, алая, как московский закат, – хлынула в золотой сосуд, умело подставленный Коллинзом.

Алексей Михайлович утомленно прикрыл глаза другой рукой и потребовал:

– Читай, старец!

Симеон встал в позу декламатора – как он когда-то учил своих воспитанников в Полоцкой братской школе, – и размеренным голосом начал:

– О благороднейшая царевна Софиа, // Ищеши премудрости выну небесные…

Монах читал свои стихи, а сам краем глаза следил за государем.

Кровопускание и эликсир поэзии пошли царю на пользу. Пухлое лицо Алексея Михайловича разгладилось, в темных зрачках вновь разгорался интерес к жизни. За этот вечно любопытный огонек в глазах Симеон бесконечно уважал русского государя. Монах был искренен, сравнивая в хвалебных одах царя с солнцем.

Но сегодняшнее сочинение в честь царевны Софьи преследовало другую цель. Симеон дошел до самых главных строк:

– Увидевши же, яко и книга писася новая, // Яже «Венец веры» реченная, // Возжелала ту еси сама созерцати // И еще в черни бывшу прилежно читати, // И, познавши полезну в духовности быти, // Велела еси чисто ону устроити.

Алексей Михайлович вскинулся с подушек, чуть не опрокинув золотой сосуд:

– Погоди, старец! Софья читала твою новую рукопись «Венец веры»?

– Истинно так, ваше величество, – монах торжественно наклонил голову.

– Где же она ее взяла? – с недоумением спросил царь.

– У своего брата, царевича Алексея, – степенно ответствовал Симеон. – Я дал ему задание заучить из «Венца веры» пятнадцать стихов.

– И что же? – не мог поверить государь. – Девчонка смогла пробраться через эту книгу?

– Истинно так, ваше величество, – Симеон собрался с духом и перешел к делу. – Собственно, именно по этому поводу я и хотел вас просить. Дозвольте царевне учиться вместе с наследником.

– Кому позволить? Софье? – Царь изрядно растерялся. – Так она же девчонка. Ей бы в тереме сидеть да с сестрами церковные ризы расшивать, а не книги читать.

– Ваше величество, я вижу в царевне Софье большие дарования, – твердо сказал Симеон. – Она перечитала всю мою библиотеку, самовольно учит греческий, тайком выполняет все задания, которые я даю наследнику. Когда мы занимаемся с царевичем Алексеем, царевна тут как тут, прячется за расшитой завесой, думает, я ее не вижу… Ваше величество, дозвольте взять царевну на обучение. Да и царевичу Алексею сестра на занятиях поможет – вместе отрокам учиться легче.

– Но ей ведь всего десять лет, – государь все никак не мог прийти в себя. – Неужто уже и греческий осваивает?

– Истинно так, ваше величество.

– А зачем? Зачем ей вся эта наука? – Алексей Михайлович пожал пухлыми плечами. – Будущее ее нам известно. Замуж ее не выдам, мне соперники на престол не нужны. И что же? С няньками да бабками в тереме она Гомера будет обсуждать?

– Мудрая советчица никакому царю еще не помешала, – возразил Симеон со всей почтительностью. – А вашу дочь не зря зовут Софией – "мудрой".

– Но чтобы царевна училась наравне с царевичами – такого никогда не было… – сомневался Алексей Михайлович, подставляя могучую руку доктору для перевязки.

– Не было, ваше величество, – согласился Симеон. – И потому вас запомнят как царя, который делает невозможное. А я уж сложу об этом красивую оду, не беспокойтесь. Превознесу вас выше императора Константина Великого.

– Выше самого Константина? Хм… – Царь явно заинтересовался. – Коллинз, а ты что думаешь?

– В Англии юные леди получают наилучшее образование, которое могут оплатить их родители, – отозвался врач, собирая чемоданчик. – Дочери аристократов читают в оригинале Платона, на досуге увлекаются новомодным Шекспиром.

Алексей Михайлович задумчиво погладил бороду и со вздохом откинулся на подушки:

– Ладно, старец, дозволяю взять Софью на занятия. Посмотрим, что из этого всего выйдет.

Иван V и доктор Блументрост

Иван V Алексеевич (годы правления: 1682–1696)

Иван 14 лет правил совместно с Петром Великим. Ивана официально называли «старшим царем», Петра же именовали «младшим». Все документы они подписывали вместе, на торжественных церемониях тоже были вдвоем. Их даже короновали на двойном троне. Однако Иван с рождения страдал тяжелыми болезнями, поэтому не мог быть полноценным государем. Он находился под постоянным наблюдением придворных врачей, в том числе доктора Блюментроста, и все равно едва мог ходить и говорить. Тем не менее, Ивану удалось обзавестись женой – Прасковьей Салтыковой, а впоследствии и дочерьми.

Разговор предстоял тяжелый.

Доктор Блументрост в последний момент спохватился и водрузил на лысину растрепанный парик, более всего похожий на лохматую болонку. Парик был жарким и неудобным, но дарил некое ощущение официальности. Вроде как сам доктор тут и не при чем, он всего лишь исполняет роль мойры, древнегреческой богини судьбы, безжалостной Атропос, перерезающей нить жизни. Доктор тягостно вздохнул. Ему было жаль царицу Прасковью Федоровну. Бедная глупенькая девочка.

Собравшись с мыслями, доктор поплелся на женскую половину царского терема.