В лесу, на море, в небесах. Подлинная история избушки на курьих ножках

Между тем разбойный человек зашел внутрь и принялся шарить по всем углам. При этом он отчетливо думал черные мысли о том, как разорит ведьминское гнездо, добудет сокровища, а всю эту рухлядь пожжет вместе с избой. Из сокровищ у яги в тот момент имелись три стеклянные голубые бусины, которые она на шелковом шнурке повесила на грудь, да с десяток вышитых рушников, которыми снабжала ее добрая, но не слишком умная поповна, не понимавшая, что ей не с руки якшаться с нечистью.

Так что разбойный человек ничего стоящего (по его мнению) не нашел, со злости собрал все пузырьки, вытащил их из избы, грохнул оземь и принялся топтать ножищами. Все, как есть, склянки разбил, аспид! Только избушка надумала дать ему под зад когтистой лапой и прогнать пинками вон, как от разбитых пузырьков стал подниматься густо-зеленый приятно пахнущий дым и окутал все вокруг. Вскоре дым развеялся, но только злоумышленника на поляне больше не было, а торчал вместо него какой-то голый сухой чурбан.

Тут и баба-яга вернулась с травами. Выслушала избушкино взволнованное квохтание и очень огорчилась. Во-первых, жалко ей было склянок, потому что их теперь придется покупать на базаре, а денег яга копить не умела. Во-вторых, понимала старуха, что ни в жизнь она не сможет повторить состав того дивного зелья, которое разбойного человека в чурбан обратило.

Но погоревала не долго. Делом надо заниматься – сигнализацию совиную вокруг поляны заводить, оберегать верную избушку и хитрые снадобья от новых приключений.

Сливки

Что за боярыни заглядывали в старые времена к бабе-яге! Лицом белые, статью дородные, идут, что утицы плывут, с ними в сопровождении всегда брат в шапочке, куньим мехом отороченной, хлыстом пощелкивает да сенная девка. Поклонятся, бывало, в ноги со своей просьбой, и с перстов длинных драгоценные кольца снимают, почтительно старухе из рук в руки передают. А сейчас что?

Сидит перед ягой барынька, тонкая, как ивовый прутик, зато платье на ней колесом. Грудь голая выставлена, едва косынкой прикрыта – страм один. И вертится вокруг барыньки молодой щеголь с перетянутой талией – секретарь называется. Барынька к яге не подходит, брезгует, значит. Щеголю на ухо пошепчет, а тот уж все ведьме передает. Да и шепчет-то на языке, который прежде немецким назвали, а теперь франсе зовут. Думает, яга не понимает. Думает, яга только то, что на русском ей секретарь говорит, разумеет. Да не на такую напали! Все старуха смекает, все соображает. Соображает, что беда у барыньки обычная – муж ее не любит и по чужим аманткам бегает. Соображает, что можно бы и помочь, а с другой стороны, тянет ягу сыграть шутку и над барынькой, и над мужем ее разлюбезным.

– Что ж, -говорит яга, – могу помочь я твоему горю. Вот тебе пузырек с каплями. Каждый день выпивай перед завтраком три капли, разведенные в стакане неснятых сливок. А еще придерживайся особой диеты. И вернется к тебе муж, еще в ногах валяться будет. – А диету всю секретарю в подробности пересказала, и тот ее в блокнотике карандашиком записал.

Что дальше было, того избушка сама не видела. Но баба-яга все ей поведала.

Как вернулась барынька домой, первым делом призвала к себе кухарку и велела ей отныне на завтрак печь исключительно оладьи, пироги и – тут секретарь сверился с книжицей – сдобные гречишники.

– Да яиц с маслом не жалей! – прикрикнул он на кухарку. И кофий черный барынька пить перестала, а исключительно со сливками. И мясо утиное да гусиное полюбила. И заморский овощ – картошку – наворачивать стала. И за столом салаты разные овощные не уксусом да прованским маслом поливать стала, а подкладывала к ним ложку самой густой сметаны.

В общем, в скором времени почувствовала барыня, что корсет уже так туго не затянешь, как прежде, а потом и грудь у нее налилась, зад вырос, бедра раздались, в походке появилась плавность, а в движениях какая-то кошачья повадка. На балах щеголи вокруг нее вьются, адъютанты букеты за ней носят, заслуженные генералы комплименты говорят, даже министры за корсаж украдкой поглядывают и улыбаются масляно. Весело барыне на балах!

А вот мужу ее невесело. Вроде умом он понимает, что в галантный век полагается ему не страдать, а радоваться успехам жены на амурном поприще, только он что-то не радуется.

И случилось, как предсказывала баба-яга: после одного из приемов в женином будуаре пал он перед ней на колени и взмолился:

– Пожалей ты меня!

– А что такое? – удивляется барынька.– Чем ты, мон ами, не доволен?

– Да перестань ты, – начал было муж, но слова в горле у него застряли и как-то само собой вымолвилось, – Да перестань ты уже полнеть!

И барынька засмеялась.

А закончилось все вполне себе мирно. Нарожала барынька ораву ребятишек, и все они выросли дородные да румяные. Во всяком случае, так баба-яга избушке рассказывала. А зачем ей врать? Врать ей и вовсе не за чем.

Эта самая любовь

Конечно, не всегда бабе-яге все удавалось. Случались и грустные происшествия. Вот, например, забежала к ней местная девчонка за приворотным зельем. Сидит, слезы глотает, рассказывает, как люб ей сын мельника Михаил, а у него невеста есть – конопатая Авдотья из соседнего села, дочь местного старосты.

– А уж какой он красивый, – всхлипывает глупая девчонка, – волос черный кольцами завивается, глаза карие ласковые, плечи широкие. Как он танцует с вывертом на гулянках, как соловьем разливается на вечерках!

Ну, чем ей поможет баба-яга? Приворотное зелье у нее, конечно, есть. Но предназначено оно исключительно для боярских женок-дур, которых старуха завсегда объегорить рада. А настоящего, чтобы сердце смягчило, и душу к душе преклонило – нет его у яги, да и быть не может. Не подвластны настоящие чувства травкам луговым да болотным. Только мороки лживые умеют эти снадобья наводить.

Объясняет это девке баба-яга, а та не верит. Думает, ведьма нарочно над ней куражится или цену заламывает. В общем, ушла обиженная.

Избушка тоже пригорюнилась. Квохчет: "Почто обидела девку? Не будет ей теперь ни сна, ни покоя. Пойдет она поутру к омуту, да и объявится потом у водяного новая приемная дочка – слезливая водяница".

– По-моему, все по-другому станется. – Ворчливо возражает старуха. – Даже если б и влюбился в нее мельников сын, добра от этого никому бы не было. Не пошел бы он против отцовой воли, все равно женился бы на конопатой Авдотье и тоже весь век страдал. А с девчонкой ничего худого не случится. Погорюет, да и перестанет. Сыщет ей мать на селе какого-нибудь годящего парня, вот, хоть Василья или Семена, нарожает она ему ребятишек, к сорока годам станет бабкой, а коли доживет до пятидесяти, залезет на печь да и будет там дни пролеживать, на родных ругаться, что нет у них почтения к старости.

Так по-яговьиному все и вышло. Только избушке отчего-то казалось, будто история стала еще грустнее. Уж лучше бы у водяного появилась новая приемная дочка.

Липовые куколки

Ножи в последнее время хороши стали. Лезвия острые, рукоятки удобные – так и тянет их в дело пустить. А какие дела у яги с ножами могут быть? Корешок какой из земли аккуратно извлечь, лук зеленый для тюри пошинковать, да мягкую горбушку свежего хлеба срезать – вот и всё. Разве что выучиться резать из дерева потешные игрушки? Велела старуха лешим заготовить удобных липовых чурбачков, и принялась те чурбачки строгать-портить.

Первое время старалась бабка вырезать ложки. Смех получался, а не ложки – кривые, косоротые уродцы, как на подбор. Избушка исподтишка хихикала. Потом яга пробовала всякую лесную животину изобразить. На удивление, получилось лучше. Заяц, почти как живой, только левое ухо отчего-то вперед загнулось. Наловчившись на зверях, яга затеяла делать человечков. Долго мучилась, но, наконец, вышла у нее женщина – просто загляденье, прям, совсем настоящая.

– А бабе одной скучно. Мужика надо бабе, – сурьезно сказала яга избушке и следующую неделю вырезала уже мужика, которого легко было признать по широким плечам и кривоватым ногам, а больше ничем он от куколки-женщины не отличался.

Весенней ночью лежали липовые куколки на столе, и снизошло на избушку вдохновение. Наполнилась она ночным звездным воздухом, мечтами и сказками наполнилась она и вдохнула в куколок жизнь. Дрогнули деревянные тела, задышали, задвигались.

Утром яга встала, а куколки сидят на столе, смотрят друг на друга деревянными глазами и держатся за руки. Обрадовалась яга и стала им из лоскутков одежду кроить. Только те не хотят одежду, не даются одеваться, знаками показывают, что не по нраву им. Так голенькими и остались.

Мужчина и женщина получились забавные и длинными осенними вечерами развлекали и ягу, и избушку. Правда, говорить они не умели, только смотрели жалостно и руками старались изъясниться со своими создательницами. Впрочем, это нисколько не мешало бабе-яге, которая думала, что прекрасно их понимает. А еще куколки очень любили танцевать, и при свете лучины им вторили две длинные тонкие тени на стене. Ночью куколки спали, обнявшись, на лавке, покрытой полосатым ковром.

Есть куколки ничего не ели, и пить не пили, питаясь, как говорила ученая старуха, солнечным светом и воздухом, как питаются все деревья. Большое они развлечение доставляли избушке и ее обитательнице.

А однажды зимним утром не проснулись. Яга горевала, и долго деревянные тельца, постепенно рассыхаясь и покрываясь трещинами, валялись на лавке, пока бабка не бросила их в печку, где они превратились в золу и дым.

И тут избушка призадумалась. Кто они были, эти мужчина и женщина? Хорошо ли им жилось, безъязыким и непонятым? О чем пытались они рассказать своим танцем? Не тосковали ли, не мучились ли своей подневольной жизнью?

А, может, все было не так и грустно? Может, им было довольно того, что они сидят рядом, взявшись за руки, и танцуют при свете лучины, пока две тени на стене вторят им, переплетая тонкие тела?

Наливное яблочко

Зашел как-то вечером водяной к бабе-яге в гости, принес иноземную диковину похвастаться. А диковина такая: серебряное блюдо, а к нему яблоко, будто настоящее, да только вырезанное из молочно-зеленого нефрита. Яблочко катится по кромке блюда, а само блюдо показывает, что хошь.

– Прям-таки, что хошь? – сомневается баба-яга. – А, ну-кась, пусть покажет лешего.

И точно – показывает блюдо лешего, который из кустов за бабами, малину собирающими, подглядывает, выжидает момент громким угуканьем их напугать до полусмерти.

– Так, – говорит баба-яга, – а соседку мою с черного болота показать может?

И в блюде вмиг появляется крючконосая беззубая физиономия противной-препротивной ведьмы. Склонилась она над котлом и варит в нем корешки какие-то. Никак зелье новое? Ай, любопытно! Нет, не зелье. Похлебку себе на обед варит. Ничего полезного…

– А теперь пусть покажет твое диво самого Кощея, – командует баба-яга.

Зеркало на минутку замутилось и вот кажет дивную картину: потемневшую улицу каменного города, слугу, держащего фонарь, балкон, на балконе едва заметна женская фигура, закутанная в черное кружево. Под балконом – Кощей! Как есть Кощей, в длинном плаще (чтоб мослы свои спрятать – догадалась баба-яга), в шляпе с пером (чтоб лысина не видна была, смекает старуха), в руках гитара, поет что-то, жаль, не слышно, приятным голосом или козлетоном каким. Эта картинка самая завлекательная выходит.

С тех пор повадились водяной и яга вечерами встречаться и за Кощеем подсматривать. А картинки одна другой интересней. То Кощей в пудреном парике какой-то дамочке, затянутой так, что непонятно, как дышит, в заморский прибор-мелкоскоп что-то показывает, а сам под столом ей белую ручку пожимает. То Кощей в парчовом халате лежит на пышных подушках. В правой руке у него трубка, от которой провод к медному кувшину тянется, а в левой – пышнобедрая черноглазая красавица. То Кощей по горам скачет на вороном жеребце, а через седло у него что-то, в ковер закутанное, мотыляется. В общем, насыщенную жизнь ведет бессмертный старик, аж завидно.

И, уж не знаю, сколько бы вечеров провели водяной и яга, наслаждаясь похождениями неугомонного Кощея, да только однажды появилась в блюде особо завлекательная картина. Прелестный город под яркими голубыми небесами показала диковина, и весь город прочерчен зелеными каналами. А по каналам ходят диковинные длинные лодки с загнутыми носами. И вот сидит на скамеечке, обитой малиновым бархатом, прекрасная девица в лазоревом, шитом серебром, платье и черной полумаске, а Кощей, весь в белом, стоит перед ней на одном колене и ей на палец кольцо с рубином надевает.

У яги с водяным аж дыханье от любопытства сперло. Но тут Кощей повернулся к ним, вперился взглядом, будто увидел что-то и подмигнул. И с тех пор блюдо стало показывать только какие-то пейзажи неинтересные. В крайнем случае, дальние острова, населенные нецивилизованными дикарями. Поломалось, стало быть, заморское диво.

Пятница, тринадцатое