Офелия

– Я думал, они иногда высовываются… – В голосе мальчишки скользнуло разочарование.

– Она и высовывается. Но не все время же.

Питер взял за хвост самую большую рыбину, сделал шаг к ограждениям на самом краю.

– Кев, отец запрещает сюда ходить. Потому встань не так близко к воде, – попросил он.

Кевин послушно отступил на пару шагов, присел на корточки и поправил очки. Питер вдруг занервничал: как подозвать русалку? Будет ли она есть? А не укусит ли она самого Питера? «Мы-то ее зовем Офелией, но знает ли она сама об этом?» – задумался он. Рыбья тушка свисала из стиснутого кулака, раскрыв рот. Как будто рыба сама подзывала русалку на трапезу. Питер встал на колени возле ограждений, склонился над водой, держась одной рукой за низкие перильца.

– Офелия, – позвал он неуверенно. – Я тебе поесть принес, выходи.

– А разве они что-то слышат? – удивился Кевин.

– У нее уши есть, – не отводя взгляда от поверхности воды, отозвался Питер. – Они же не просто для красоты, наверное.

Он ждал, что голодная Офелия выметнется из глубины прямо перед ним, как делают дельфины в зоопарке. Ему было немного страшно, но он замер и продолжал ждать. Правая рука, держащая рыбу на весу, устала, и Питер перехватил чешуйчатый хвост левой.

– Смотри! – шепотом воскликнул Кевин, и, когда Питер повернулся, он указал ему вперед и левее: – Возле островка… Это она?

Русалка почти сливалась с белым камнем острова. Держась одной рукой за край, высунув из воды голову так, что все, что ниже носа, было скрыто под поверхностью, Офелия наблюдала за мальчишками. Уши, похожие на мятые рыбьи плавнички, слабо подрагивали. При свете дня Питер разглядел, что они у русалки не белые, а розоватые, к кончикам ярче.

– Какие у нее глазищи жуткие… – восторженно прошептал Кевин.

Офелия не отрывала взгляда от рыбы в руке Питера, покачиваясь в воде вверх-вниз, будто ей очень хотелось броситься, схватить пищу, но она не решалась. Длинные белоснежные волосы струились по поверхности темной воды, свивались с лентами платья русалки.

– Иди сюда, – позвал Питер тихо. – Иди. Кушать.

Тонкие белые пальцы отпустили край островка, Офелия быстро и бесшумно ушла под воду и вынырнула так же беззвучно на несколько метров ближе. Мальчишка покачал рыбой из стороны в сторону, опустил ее ниже к воде. Девочка-цветок снова нырнула.

– Питер, она не… – предупредительно начал Кевин и осекся.

Русалка вынырнула прямо перед Питером. По плечи высунулась из воды, склонила вбок аккуратную головку – как будто прислушалась. Мальчишка застыл, соображая, что делать. Ему очень хотелось бросить рыбу и отпрыгнуть на безопасное расстояние, но он не мог отвести глаз от невероятной, нечеловеческой красоты, до которой и было-то – руку протянуть еще совсем немного…

Питер как очарованный смотрел на медленное колыхание воланов и лент, на тоненькие косточки ключиц, выпирающих под алебастровой кожей, на то, как несмело тянутся к рыбине маленькие ладони с удлиненными пальчиками. Под водой за толстым стеклом русалка казалась больше, чем была на самом деле.

– Бери, – прошептал Питер. – Не бойся, это тебе…

Алые точки зрачков дрогнули, взгляд прозрачных, как черное стекло, глаз сместился к лицу Питера. Мальчишке стало не по себе, во рту мгновенно пересохло. «Если я разожму пальцы и прыгну назад, она меня не схватит, – пронеслось в голове. – Быстро разожму и отпрыгну, если… если…»

Бело-розовые ушки русалки приподнялись, Офелия приоткрыла рот и чуть раздула ноздри. Питер нервно сглотнул. Пальцы затекли, рыба в руке казалось тяжелой, как камень.

– Пи-ит? – жалобно протянул Кевин за спиной.

Белоснежные ладони, сложенные чашей, осторожно коснулись рыбьей головы, и Питер улыбнулся: есть! В ту же секунду кто-то грубо схватил мальчишку за шиворот и отшвырнул назад.

– С ума спятил? – прогремел мистер Палмер, возвышаясь над испуганно скорчившимся на земле Питером. – Ты совсем рехнулся?

– Папа, я ничего не сделал, – севшим голосом пролепетал Питер. – Я ей еды купил, пап…

– Мистер Палмер, здрасьте, я Кевин Блюм. – Мальчишка шустро втиснулся между отцом и сыном и протянул хозяину поместья ладонь. – Знаете, я очень рад познакомиться, очень-очень! Простите, мы действительно ничего плохого не хотели, мы кормили русалку. Пит сказал, ей забыли купить рыбы, вот мы и проявили ответственность.

– Ответственность… – сквозь зубы процедил Леонард Палмер, наблюдая, как светлое пятно исчезает в глубине пруда.

Питер наконец-то сел, зашарил руками в траве в поисках отлетевших с рубашки пуговиц. Кевин, бледный и говорливый в сто раз больше обычного, нес какую-то чушь про то, как он мечтал увидеть хоть одного оттудыша и как здорово, что мистер Палмер поймал и привез такую интересную зверюшку, и…

– Она не зверюшка, – пропыхтел Питер, поднимаясь.

– Она смертельно опасная тварь, – произнес отец таким тоном, что Питеру захотелось сей же момент сигануть в пруд и утонуть. – Мистер Блюм, я очень рад с вами познакомиться. И я очень надеюсь вас увидеть в гостях при более удобных обстоятельствах. А пока прошу нас извинить, Питер проводит вас до ворот и тут же вернется домой.

Кевин снял очки, протер их расстегнутым рукавом рубахи и тут же водрузил обратно на острый нос с легкой горбинкой. Посмотрел на Питера, поникшего и напуганного, и вдруг звонко, чеканя слова, проговорил:

– Мистер Палмер, если вы накажете Пита, это будет неправильно. Вы знаете своего сына лучше меня. И точно знаете, что он никогда не ушел бы с уроков просто так. Он исправлял вашу ошибку, сэр. Вы не покормили русалку, и Пит потратил все деньги, чтобы купить ей рыбу. Мы спешили, как могли, чтобы довезти рыбу свежей. И Питер подманил русалку поближе, потому что я его об этом попросил! У меня слабое зрение, и… И если вы хотите наказать Питера, накажите меня и себя!

Питер смотрел на приятеля открыв рот. Он не ожидал, что тихий при взрослых, жадноватый Кевин за него так яростно вступится. Леонард Палмер, похоже, был обескуражен. Он сунул руки в карманы брюк, кашлянул, пытаясь скрыть неловкость. Взгляд его остановился на бумажном пакете с оставшейся рыбой.

– Что ж… В чем-то вы правы, юноша. – Мистер Палмер склонился, поднял рыбу и забросил ее в воду. – Но все же я прошу позволить нам с сыном разобраться самим.

– Пит, не провожай. Я помню дорогу.

Кевин улыбнулся, вытащил из своей сумки учебники и тетрадки Питера, протянул их приятелю.

– До встречи завтра? – промямлил Питер, исподтишка косясь на отца.

– Ага. И спасибо. Знаешь, ты классный друг!

Питер дождался, пока темные кудрявые вихры Кевина скроются среди кустов жасмина, тяжело вздохнул и поплелся за отцом в дом.

Глава 8

Дверь в отцовский кабинет закрылась, замок щелкнул, словно зубы хищного монстра. – Сядь.

Отец указал на кресло, и Питер торопливо в него плюхнулся. Коленки дрожали, тело, предчувствуя наказание, полнилось мерзкой ватной слабостью. Подмышки рубахи пропитал едкий пот, и Питеру было ужасно стыдно, когда он представлял себя со стороны: толстый трясущийся вонючий трус. Хорошо, хоть штаны сухие.

– Папа, прости, – торопливо произнес Питер, глядя в пол.

Он панически боялся отца, когда тот злился. Нет, Леонард Палмер никогда не бил никого из своих детей. Не запирал их в темном сарае, не заставлял отжиматься как в армии или бегать вокруг дома до изнеможения. Просто в его голосе и глазах в такие моменты оживал чужой человек. Страшный человек, который прошел войну, – и война осталась в нем. Про войну Питеру рассказала мама, сам бы он не понял, что так жутко проглядывает в его сильном и сдержанном отце в редкие минуты гнева. Он боялся войны. Слишком глубоко въелась мамина мантра, которую он слышал каждый день с самого детства: «Никакой войны здесь. Это далеко, умоляю – не зовите». Слишком хорошо запомнился разрушенный Ковентри. Альбомы черно-белых фотографий, на которых мертвых было куда больше, чем живых. Для Питера – благополучного, доброго, сытого, с рождения живущего в тепле и изобилии, – война была самым страшным из всего, что он только мог себе вообразить. Она не шла ни в какое сравнение с «русской угрозой», с вторжением оттудышей и уж тем более – со школьными проблемами или страшилками из книг. Питер видел войну на фото. Знал о ней по рассказам взрослых. Трогал руками цветы, растущие на месте жилого дома в Ковентри. И помнил, что война сделала Уилла Мерфи безумцем, и он убил себя. Война была для Питера материальной.

– Папа, я виноват. Накажи меня, но только не злись, пожалуйста. – Голос сорвался, мальчишка всхлипнул от нахлынувшего страха и умолк.

Он смотрел в пол прямо перед собой. Видел отцовские начищенные ботинки – дорогие, купленные прошлой осенью в Лондоне, когда мистер и миссис Палмер ездили на какой-то модный спектакль в театр, название которого Питер не запомнил. Ботинки, которые отец почему-то не снял при входе в прихожую, и светлые брюки, в которых он ходил дома.

– Посмотри на меня.

В голосе Леонарда Палмера не было гнева. Сдержанность – и только она. Спокойный тон, которым папа Питера, Агаты и Ларри обычно разговаривал по телефону со своими коллегами. Не страшный. И Питер несмело поднял взгляд от начищенных длинноносых ботинок к отцовскому лицу.

Отец не злился. Волновался, нервничал, то и дело касаясь то усов, то чисто выбритого подбородка. Но не злился, нет. Когда человек злится, он может только говорить сам. Или кричать. Мистер Палмер же был готов к диалогу с сыном и ждал, когда Питер успокоится. И, заметив, что сын на него смотрит, он заговорил первым:

– Давай поговорим как взрослые люди. Ты уже не такой маленький, чтобы тебя просто наказывали. В двенадцать лет стоять в углу несолидно и нелепо. Ты меня слушаешь?