Зов Дикой Охоты

XXXV

– Прости меня. – Её голос дрогнул. – Я не могу исцелить твои танцующие руки.

Тиллард нашёл в себе силы тепло улыбнуться ей:

– Я знаю, моя королева. Сила очищающего огня велика. Ты уже спасла их однажды, а теперь спасла и меня самого.

– Но твоё волшебство… – Риана нежно сжала его руки между ладонями.

– У меня остался мой голос.

– Если я действительно Ши, я должна суметь.

– Мы не можем больше, чем нам дано. Твоя Сила в другом, моя леди, – мягко возразил он, а потом с горечью усмехнулся: – Не знаю уж, к добру ли ты спасла меня. Знаешь, что станут говорить теперь? Что я искушаю тебя тёмной магией… и не только ею…

Ночь в лесных омутах глаз всколыхнулась и заледенела, идругой голос сказал со сдерживаемым гневом:

– Мне всё равно. – Она упрямо покачала головой и снова стала чуть больше похожа на человека. – Кто-то должен быть способен исправить то, что сделал Сотар, если я не могу. Жрицы Матери?

Менестрель не ответил.

– Жрицы Матери смогут? Морна – величайшая целительница. Мы должны пойти к ней, Тиллард!

– Этого жрецы и ждут, моя леди, – тихо ответил он. – Сотар не знает наверняка, жива ли Морна, но подозревает. Он не добился от меня ответа под пыткой, но я не могу допустить, чтобы добился теперь, косвенно.

– Прошу тебя, пойдём к ней! Прошу.

– Нет.

– А если я прикажу тебе? Ты ведь дал мне присягу и не посмеешь нарушить приказ.

Тиллард усмехнулся её упрямой заботе и покачал головой.

– Тогда это будет тот приказ, который мне придётся нарушить, моя королева. Да, Морна – единственная, кто способен исправить то, что он сделал. И если мы отправимся к ней и она исцелит меня – Сотар узнает. Не исключаю, что он изыщет способ проследить за нами однажды, и тогда… всё будет потеряно.

Тёплые ладони Рианы уносили боль. А увидеть её слёзы – впервые – было невыносимо. Он подался вперёд, вложил свою Силу в слова и попытался донести до неё:

– Моя королева, эти руки всё ещё могут служить тебе. Всё, что я умею, по-прежнему для тебя. Заверши плетение своих чар. Сделай то, что нужно. Возможно, тогда и для жриц Матери снова будет место в Кемране.

Она решительно кивнула, услышав за гранью его слов тщательно скрываемую надежду.

Тиллард был благодарен своей королеве, когда она ушла. В неверном свете свечей он размотал повязки и решился наконец рассмотреть свои изуродованные руки – обожжённую кожу, странно изогнувшиеся кости. Эти руки всё ещё могли бы держать клинок, но им было уже не станцевать по струнам, не извлечь ни единого волшебного звука из арфы и лютни, не сплести музыку Дорог Ши. Сотар знал, что делал, когда не лишил его надежды до конца – вечного напоминания, непре-одолимого искушения. Но поддаваться этому искушению менестрель не смел,не должен был, несмотря ни на что.

В одиночестве Тиллард позволил себе то, чего не мог позволить при своей королеве. Отдавшись другой, не физической боли, он горько оплакивал своё утерянное волшебство…

Два дня он не желал, не мог видеть никого, даже Риану. А через два дня наступила Ночь Дикой Охоты, последняя ночь года, самый противоречивый из Восьми Дней Силы – опасный и вместе с тем знаменующий собой естественное завершение цикла. В Кемране, почти полностью утратившем своё волшебство, Священные Дни и мистические ночи накануне, разумеется, ощущались чуть иначе, чем в других землях. Но ночь, в которую открывались тропы умерших, в которую по земле бродили призраки, в которую Бог с ликом Охотника и его свита забирали всё отжившее, расчищая путь для новой жизни, по-прежнему имела свою силу и здесь.

Эту ночь было принято праздновать с близкими или в уединении, и именно уединение Тиллард принял сегодня с радостью. Как и всякий Священный День, этот пробуждал в нём его Силу Ши. Она развернула крылья, переполняя его, и наполнила сердце непреодолимым зовом Дорог. Невозможность отозваться вдохновению, воплотить его была мучительнее пытки ядовитой сталью и священным огнём. Ночь Дикой Охоты была ночью прощаний, смертью всего исчерпавшего себя. Но он не мог заставить себя окончательно распрощаться с надеждой и волшебством своей музыки.

Менестрель зажёг свечу и поставил её у закрытого окна, как того требовал обычай. Говорили, что по таким огням потерянные души находили дорогу домой. Стёкла содрогались от ударов ветра, но Тиллард не задёрнул плотные занавеси, а вглядывался в ожившую образами ночь, хотя знал, что это было опасно даже для него. Дороги, открытые мёртвым, были не для живущих, и тот, кто позволял себе забыть об этом, платил высокую цену. Дикая Охота, как и всякая необузданная природная сила, была безжалостна. Впрочем, некие различия всё же существовали. У смерти была рука разящая – прекрасные и ужасающие Всадники, чей горящий нездешним запретным знанием взор пронзал саму суть, похищал помыслы о привычном, вырывал саму душу из тела. Достаточно было увидеть их раз, и если даже посчастливилось задержаться среди живых – жизнь переставала быть полной, ведь они уносили с собой часть сущности.

Но у смерти была и милосердная рука – те, кто забирал боль и страх и пресекал страдания, те, кто помогал заблудившимся, потерянным призракам найти дорогу домой, те, кто озарял клубящийся мрак мягким звёздным светом и выводил к Спирали Перерождений. В вечном слиянии, дополняя друг друга, разномастные Всадники свиты Охотника неслись над спящими землями, и Мир содрогался от призрачной поступи сонма сотканных ночью коней.

Тиллард вздохнул и раскрылся власти этой ночи, отпуская прежние ошибки, отдавая свой страх, свои сомнения, свою боль. То, что тяготило сердце, он позволилим забрать, умирая и обновляясь, как и всякое проявление Мира сегодня. Но кое-что из этого он оставил себе – то, что побуждало бороться и давало силу продолжать путь.

А когда ближе к рассвету Дикая Охота умчалась за недосягаемые даже для Фэйри призрачные пределы, менестрель позволил себе выйти на Дороги Ши – так велика была его тоска по волшебству.

Он увидел тропу в осеннем жемчужном тумане и древние деревья в рваных золотисто-карминовых облачениях и пошёл по ней с лёгким сердцем. Он не слышал привычного перезвона далёких голосов, рождавшихся в той же дали, откуда было родом его вдохновение, но воздух всё же был пронизан родным дыханием чудес. Тиллард вкушал каждый свой шаг, наслаждался каждым вдохом. А потом он услышал тихий, призрачный перестук копыт, заставивший его замереть. Менестрелю показалось, что в тумане он уловил очертания псов с тёмными звёздами глаз, но он не был уверен. В следующий миг навстречу ему выехал Всадник на сотканном ночью скакуне. У коня были крылья из трепещущего воздуха, а в глазах плескалось непокорное пламя.

Тиллард замер, зная,кто стоял перед ним. Смерти он не боялся, ведь он был бродягой, любившим всякую интересную дорогу. Он никогда не пересекался ни с кем из свиты Охотника вот так, в своих снах-путешествиях. Причина этой встречи могла быть только одна. Так рано…

Между тем Всадник чуть поклонился в седле и тихо проговорил:

– Пусть ночь раскроет тебе свои желанные объятия, менестрель.

Голос у него был мягким, почти доброжелательным, хотя потусторонние отзвуки, вплетавшиеся в богатое, многогранное звучание, могли и пугать. Должно быть, он был из тех, кто воплощал собой милосердную руку смерти – как Риана.

Тиллард поклонился в ответ.

– Пусть она осыпет вас своими драгоценностями, – ответил он ритуальной фразой. Ему было не по себе – не страшно, просто не по себе. И ведь так многое ещё осталось незаконченным, и он нужен был своей королеве! Поэтому он посмел сказать: – Тебе, бесспорно, лучше знать, но всё же… кажется, мне ещё рано выходить к Спирали Перерождений.

Он почувствовал на себе пристальный взгляд, хоть и не видел лица своего собеседника.

– Я здесь не для того, чтобы забрать тебя с собой. Я стою на твоей дороге и не открываю тебе свою. – В его голосе менестрелю послышалась лёгкая улыбка, которая в следующий миг сменилась сдерживаемой печалью: – Зов невыносимо терзает сердце желанием, в том числе и моим собственным. Но я не смею отзываться,не должен отзываться. Скажи ей, что я не оставил её. Крылья хищных птиц уже окрепли. Напомни ей, что моя нагая, неприкрытая плотью дикая магия может привлечь к ней охотников.

Тиллард знал, о ком говорил Всадник – не усомнился в этом ни на миг. Он склонил голову и ответил:

– Я передам всё, что ты сказал.

– Ты можешь защитить её так, как мне сейчас не дано. Я почти завидую тебе, менестрель. – Он тихо рассмеялся.

Когда Тиллард поднял голову, туман над дорогой рассеялся, а вместе с ним исчезли и конь, и его Всадник.

XXXVI

Верховный жрец Сотар не мог спать в эту ночь. Он заперся в своих покоях, наглухо закрыл ставни и с содроганием прислушивался к воющему за окнами ветру. В этом вое он отчётливо различал призрачное конское ржание, замогильное взлаивание псов, режущий клич хищных птиц. Вся его Сила не могла выжечь из его сердца страх.

В такие мгновения он понимал, как много ещё предстоит совершить, чтобы древняя магия потеряла свою власть над людьми. Он был служителем Отца, ноэтот Отцов лик не мог принять, не мог служить ему. Он был охотником на Фэйри, но против этих Фэйри не мог сделать ничего. Впрочем, на счастье многих, они никогда не поддерживали ни Двор Оживших Кошмаров, ни какой-либо ещё Двор, и не вмешивались ни в дела людей, ни в дела прочих Ши. Но были ли они действительно беспристрастны, как сама смерть, или всё же имели свои пожелания – об этом не знал никто, даже другие Фэйри. Тем сильнее был страх перед ними в их чуждости…

Не спал и король Вальтен. В одиночестве он вглядывался в огни свечей, и его сердце тяготилось не страхом, а смутным ожиданием. Он хотел разделить жутковатое волшебство этой ночи со своей королевой, но она предпочла уединение. При всём его уважении к ней и её желаниям какая-то непреодолимая сила влекла его сегодня к Риане, не давала ему покоя. Таким же могучим было для него разве что притяжение к древнему волшебству. В конце концов Вальтен сдался этой глубинной тяге и направился в личные покои королевы. Само её присутствие утоляло жажду его сердца, и сейчас король не хотел от неё ничего, кроме простой возможности быть рядом с ней, испытать снова это удивительное безмолвное общение, которое они разделяли. Почему-то сейчас это казалось особенно важным.

Илса встретила его у дверей. И хотя пожилая ведьма справилась с собой, взгляд у неё был такой, словно она увидела перед собой одного из призраков Дикой Охоты. Вальтен не сумел улыбнуться ей искренне, а неискренне не стал. Как и большинство кемранцев, он был сдержан в проявлениях эмоций и достаточно прямолинеен. С тех пор как Илса выдала ему и Сотару тайну Тилларда и таким образом вынудила его отдать менестреля жрецам, король испытывал к ней стойкую неприязнь и ничего не мог с этим поделать.

– Моя леди Риана просила… об уединении, – тихо, но очень твёрдо проговорила ведьма.

– Я уважаю её волю, но мне необходимо увидеть её, – ответил Вальтен.

– Мой король, она не…

– Я должен её увидеть. Сейчас.

Мягко отстранив Илсу, он надавил на дверь и прошёл в комнаты. Ведьма схватила его за руку в попытке удержать:

– Подожди, мой король, прошу!

Несколько удивившись её жесту, он осторожно высвободил руку и прошёл к внутренней двери покоев. Когда он постучал, Риана не отозвалась. Тревога всколыхнулась в нём, и Вальтен позволил себе то, чего, возможно, не позволил бы в другой день – он вошёл в покои королевы, не дождавшись ответа… и замер на пороге.

Окно было распахнуто настежь, и дождь хлестал прямо в комнату. А на окне, на самом краю, стояла Риана. Безумный неистовый ветер играл с её распущенными волосами, напоминавшими сейчас тёмные крылья, путался в широких длинных рукавах мокрого насквозь платья. Королева раскинула руки, ни за что не держась, и выкрикивала, почти выпевала что-то в беснующуюся ночь своим низким колдовским голосом. Магия вилась за ней тяжёлым шлейфом, окутывала её плотным плащом, густо наполняла сам воздух вокруг неё. Вальтену показалось, что, протяни он руку – и чужие заклинания заискрят на его пальцах.

– Риана… – выдохнул он в изумлении и странном диком восхищении ею, густо замешанном на страхе – не перед ней, аза неё.

Она не могла различить его тихий голос в воющей буре и, должно быть, скорее ощутила его присутствие, потому что резко обернулась, и…

Это было её лицо и вместе с тем не её. Дикая магия преобразила черты, наполнила нездешней тёмной красотой, и искристая ночь выплёскивалась из лесных омутов её глаз, не сдерживаемая стеклом привычного взгляда. Вальтен отшатнулся от неожиданности наваждения, но восхищение его было так сильно, что затмевало собой всякий страх, прежде чем тот мог бы родиться.

«А если бы кто-то из Ши вдруг решил прийти на твой зов и помочь?»

– Кто ты? – выдохнул он, шагнув ей навстречу.

Риана отпустила нити волшебства, пошатнулась и бессильно упала в его ждущие руки. Когда она подняла голову, наваждение исчезло – её лицо снова было почти привычным, разве что полыхало безумием мистической ночи.

– Забудь, что видел, прошу тебя, – прошептала она, касаясь его лица, заглядывая в его глаза и боясь обнаружить там… страх.

Да, она боялась испугать его – Вальтен вдруг понял это очень отчётливо.

– Я не смогу забыть, моя леди, – мягко проговорил он, силясь снова различить в её чертах то, что увидел только что.

Или всё ему только показалось, было навеяно Ночью Дикой Охоты? Что за колдовство выплетала сегодня его ведьма из Валлы? Это не могла быть магия Ши, ведь защитный знак Сотара по-прежнему висел на её груди. Но тогда как?..

– Не спрашивай меня ни о чём, мой лорд, прошу тебя, – тихо попросила Риана. – Я всё открою тебе в свой срок. Верь мне, прошу. Моё колдовство не направлено ни против тебя, ни против нашего народа.

– Ты не Подменыш Фэйри, не Блуждающая Тень Двора Кошмаров? Это всё, что мне нужно знать, если о другом ты мне пока не расскажешь.

Она вздрогнула и покачала головой. Вальтен чуть улыбнулся ей и вздохнул. Верить означало не пытаться узнать раньше срока. Он не обещал ей любви, но он обещал ей доверие. Тяжело было не спрашивать, когда столько хотелось узнать, но в густом от волшебства воздухе он действительно не чувствовал зла или какой-либо для себя опасности. Привкус был чуждым, незнакомым, и вместе с тем бесконечно родным для его истосковавшегося по чудесам сердца. И возможно, именно это чувство родства побудило Вальтена довериться своей супруге сегодня.

В её глазах он прочёл благодарность за молчание… и тщательно скрываемую печаль.

Немного не здесь… немного не с ним…

XXXVII

Он больше не приходил к ней в снах-путешествиях, как она ни звала его, как ни искала. В ночь накануне Праздника Светлого Прощания она провела ритуал в лесу, но не пришёл ни Всадник, ни её конь, ни их туманные псы. Она надеялась, что хотя бы в эту ночь – вих ночь – он не сможет противостоять её зову… но ошиблась. И тогда сердце Рианы охватила тоска. Сны-путешествия были частью её жизни, которую она воспринимала как нечто естественное для неё, неотделимое. Но отнять это неотъемлемое оказалось так просто…

На следующий день Тиллард рассказал ей освоём сне. И пусть одиночество и тоска по верным ей не исчезли, это напомнило Риане не только об опасности, раскрывшей над ней свои крылья. Она помнила и об обещании, которое Всадник дал ей перед её отбытием в Кемран, перед её окончательным поворотом в лоно человеческой жизни: он был рядом. Всегда.

Видеться с Морной Риана пока не могла, хоть и скучала по мудрости жрицы, хоть и отчаянно хотела просить её о помощи для менестреля. Жрецы Сотара следили за ней и за Тиллардом, и девушка боялась невольно вывести их к сокрытому чарами лесному поселению.

В обществе Илсы она больше не находила поддержки, хоть пожилая ведьма и пыталась всячески загладить свою вину. Ну а Тиллард… Видеть его тщательно скрываемую боль и быть не в силах помочь было невыносимо, тем более что отчасти она была виновата в том, что её друг потерял своё волшебство. Он сохранил свой весёлый нрав и по-прежнему обучал её магии Ши, но что-то очень важное в нём дало трещину, которую не могло исцелить ни её тепло, ни даже волшебство, которое они понемногу ткали вместе.

Надвигалась зима, и с приходом холодов всё реже удавалось отлучаться на прогулки по пустынному каменистому пляжу, и того реже – на поездки в лес. Король Вальтен составлял ей компанию, но хотя его общество приносило тепло сердцу Рианы, при нём она не могла проводить лесных ритуалов. Его сердце действительно повернулось к ней, и тем тяжелее было охранять от него тайну, тем невыносимее было не рассказать ему всё, тем сильнее хотелось закончить начатое – во многом ради него. Он верил ей, тянулся к ней, и в нём не было страха – несмотря на то что она почти выдала себя в Ночь Дикой Охоты. Риана понимала, что Вальтен заслуживал доверия, но тайну Морны раскрыть ему не могла, потому что поклялась жрице, а раньше времени рассказать о своей природе боялась. Но она дала себе обещание, что обязательно расскажет ему всё о себе, как только завершит плетение волшебной нити, прежде чем отведёт его к Древу.

Король вполне справедливо не понимал, почему Риана выбрала скрываться от него. Непонимание порождало отчуждённость, тем более что девушка не могла отдавать ему то, что предназначалось для создания её тонкой дороги жизни. Чародейство требовало от неё Силы, тепла, музыки волшебства – всего, что составляло её саму. Сейчас она не принадлежала себе и потому не могла дарить себя. Вальтену не нужно было быть магом, чтобы чувствовать, что его супруга всё это время была не здесь и не с ним. Она надеялась лишь, что эти свои чувства он не истолкует неправильно. Страх потерять его доверие гнал её даже больше, чем желание исполнить задуманное. Но чем больше она спешила, тем меньше её оставалось для чего бы то ни было – иликого бы то ни было – ещё, кроме её чародейства. Сама себе она напоминала героиню из старой сказки, давшую обет молчания, чтобы завершить спасительное колдовство.

Вся её жизнь словно замерла в ожидании чего-то важного, и как могла, королева спешила закончить. Уединиться от людей совсем она не смела, ведь приходилось участвовать в делах королевства. Вальтен продолжал вести скрытую войну, в которой каждый шаг требовал от него всех его сил, и в этой войне ему нужна была поддержка Рианы. Но каждую минуту её непреодолимо тянуло в покои, к её колдовскому рукоделию. Каждый свободный миг, каждую последнюю капельку своей Силы она вливала в своё волшебство – в дело, которое приходилось скрывать ото всех. Иногда труд казался невыносимым, особенно когда сердце поддавалось тоске и одиночеству. Но когда не оставалось уже ни радости, ни сил – оставался страх и оставалась цель. Земля печали должна была петь, рана в сердце принявшего еёпо-настоящему человека должна была зарасти, и волшебство должно было вернуться к её драгоценному другу.

Риана не могла спокойно ни есть, ни пить, ни общаться с прежней лёгкостью. Она была одержима своим делом и мыслью завершить его до весны – ради тех, кто был дорог ей… ради того, чтобы освободиться наконец от своего долга, исполнить до конца свою роль в этом узоре судьбы. Сама того не замечая, она всё больше отдалялась от людей, всю себя отдавая своему чародейству, угасая для тех, кто окружал её. Жизнь текла своим чередом где-то рядом, но Риана участвовала в ней всё меньше, на долгие часы запираясь в своих покоях, выплетая, выпевая дорогу к спасению мечты.

А не замечая саму себя и собственную жизнь, она тем более не могла заметить, как за её спиной понемногу прорастали семена сомнений и лжи.

XXXVIII

Вальтен не мог уснуть. Тревожные мысли вились над ним тёмными хищными птицами, не давая покоя. Он уже устал гнать их от себя – они всё равно возвращались.

Это была не первая такая ночь, когда он ждал свою королеву, а она либо приходила ближе к рассвету, усталая и безмолвная, либо не приходила вовсе. Немного не здесь… Немного не с ним…

В городе и в замке говорили разное. После того как Риана выступила против жрецов в центральном Святилище, кто-то из людей Сотара – а Вальтен не сомневался в том, что это было делом рук старика, – распространил слухи о том, что королева, возможно, не так верна своему возлюбленному супругу, как казалось поначалу. Ведь разве ради простого слуги рискуют навлечь на себя гнев Самого Отца?

Люди не понимали, почему их любимая королева вдруг изменилась, почему потускнел её огонь. Кто-то боялся, что её подтачивал недуг, кто-то – что она была заколдована, а кто-то смел шептаться, что она былаодержима. Разные слухи доходили до короля, и все он с гневом отрицал. Но с каждым днём оставаться верным самому себе было всё сложнее. Риана не доверила ему свою тайну и отдалилась от него. Её недоверие больно ранило, но доверяла до конца она, похоже, только одному человеку – не Илсе даже, а Тилларду. И когда менестрель составлял ей компанию в её редких прогулках, она, казалось, получала куда как больше радости, чем от общества его, Вальтена. Тёмные сомнения закрадывались в его сердце, и как он ни гнал их от себя – он не мог избавиться от них до конца. Если бы только она поговорила с ним напрямую, если бы только объяснила… Ведь он защищал её! Он понял бы всё. Он помог бы ей – если бы только не Тилларду, а ему она выбрала довериться. Горькая ревность не прибавляла мыслям ясности и отравляла его сердце, отвыкшее верить и впервые поверившее вновь.