Счастливый покойник

– Если бы я знала! – Варвара Власовна драматично взмахнула рукой.

– Вы до сих пор его не прочли?! – изумился Колбовский. – Но, полагаю, в нем – ответ на ваши вопросы.

– Я нигде не могу его найти, – Варвара Власовна пристально взглянула на него и отставила стаканчик. – Понимаете? Оно исчезло!

– Вы уверены? – Колбовский нахмурился.

– Разумеется, я уверена! Я тут же обыскала его кабинет. Потом мы с Глашей перевернули весь дом! Его нет нигде. Оно пропало!

– Ульяна Петровна или кто-то из прислуги не мог прибрать?

– Нет, – Варвара Власовна сжала губы. – Никто бы не осмелился взять хоть что-то из бумаг Петра Васильевича – будь он живой или покойник. Вы понимаете, что это значит?

– Понимаю, – Феликс Янович кивнул. Дело казалось все более скверным, а под сердцем саднила знакомая заноза.

– Вы пойдете со мной в полицию? – умоляюще спросила Гривова.

– Да, я пойду с вами, – обреченно согласился Колбовский. Он знал, что теперь эта ноющая боль в груди не уймется, пока вся история с Гривовым не ляжет перед ним на сукне стола как сошедшийся пасьянс.

?

Если и было чувство, которое вело Феликса Яновича по жизни, то это было обостренное чувство справедливости. Оно было даже выше, чем вера в закон, которая тоже являлась одним из столпов его личности.

Именно острое до болезненности чувство справедливости делало Феликса Яновича с одной стороны крайне уязвимым, с другой – давало ему невероятную жизненную устойчивость, которую способны дать только две вещи – принципы и вера.

Матушка Феликса Яновича была глубоко верующий и православной. Но ее ранняя смерть и воинствующий цинизм отца изрядно уменьшили роль религии в жизни юного Феликса. А вот принципы, которые заставили в свое время его деда – чистокровного польского шляхтича – поднять на своей родине мятеж против русского императора, в обрусевшем внуке дали очень своеобразные всходы.

Долгое время отец Феликса относился к сыну с плохо скрываемым разочарованием. Сын, как ему казалось, характером и сутью был слишком похож на мать – женщину мягкую, податливую и молчаливо-книжную, похожую на повзрослевшую без страстей Татьяну Ларину. После ее смерти Ян Андреевич не раз делал попытки повлиять на сына в плане воспитания, но его взрывной характер приводил к тому, что приходилось слишком много времени посвящать решению собственных проблем. Однако все изменилось после того, как он ради воспитания мужественности забрал сына из гимназии и, несмотря на протесты деда с материнской стороны, определил пятнадцатилетнего Феликса в кадетский корпус.

Феликсу без особых усилий давалась как учеба в гимназии, так и воинская муштра. Он был не слишком силен, но вполне здоров и крепок, а главное – очень легко принимал любые правила и не стремился нарушать дисциплину в отличие от других ровесников, которые видели в этом особое проявление удали.

Однако же через год в училище разразился скандал, главным героем которого стал именно юный Колбовский.

Один из преподавателей, оскорбленный довольно невинной шуткой кадета Косицина, в отместку устроил на него травлю. Косицина стали наказывать по малейшему поводу, доводя до истощения и истерик. И единственным человеком, который не стал закрывать на это глаза, стал другой кадет – Феликс Колбовский.

Хотя все сокурсники от души сочувствовали безвинно страдающему Косицину, таскали ему тайком пайку из столовой и ворчали в спальнях о бунте, вслух объявить о несправедливости решился только Феликс. Он дождался визита в училище великого князя Сергея, вышел вперед на общем построении и, глядя в глаза почетному гостю, четко и раздельно обрисовал ситуацию. Великий князь внимательно его выслушал, спросил фамилию, а затем, чуть скривив губы, ответил: «Понимаю». И добавил чуть в сторону: «Польская кровь бунтует!»

Разумнее всего в этот момент было признать поражение и вернуться в строй, однако же юный Феликс почувствовал, что мир словно застыл, заморозился от этой небрежно брошенной фразы. Несправедливость сказанного пронзила его как приступ боли или как отточенная дуэльная шпага. И он не ушел. Он продолжил настаивать, что говорит правду.

После этого случая Яну Колбовскому пришлось забрать сына из кадетов.

Тем вечером они сидели в темной гостиной своей квартиры в доходном доме Калашникова и впервые долго говорили – так, как должны говорить отец и сын. Старший Колбовский покаялся перед сыном за свою слепоту и впервые налил ему вина. Они говорили о законе и справедливости, о силе и власти, о великодушии и могуществе, и о том, в каких разнообразных комбинациях эти вещи не сочетаются в нашем мире. Феликс Янович запомнил тот разговор на всю жизнь. Возможно, еще и потому, что он, словно открыв новую главу их отношений с отцом, тут же ее и завершил. Не прошло и месяца, как Яна Андреевича заколол какой-то неизвестный офицер после ссоры в ресторане…

?

В кабинете урядника отчаянно пахло табаком и крепким перестоявшим чаем, что говорило о том, что Петр Осипович пребывает в крайне плохом настроении. Курил Кутилин редко, а на службе – лишь тогда, когда не мог себе позволить той маленькой слабости, которая была простительна безутешной вдове.

Поначалу Феликсу Яновичу почудилось, что сейчас инспектор досадливо сморщится и укажет им на дверь. Затягивать расследование было совершенно не в его интересах, особенно при столь напрашивающемся выводе. Однако же Кутилин вздохнул и переспросил.

– Значит, не знаете – от кого было письмо?

– Нет, – поджала губы Варвара Власовна.

– Но это легко выяснить, – торопливо заметил Феликс Янович. – По моим записям. Мы сделаем запрос по адресу. Если вы, конечно, даете свое добро на дополнительное расследование.

– Уже не могу не дать, – проворчал Кутилин. – Тут еще и свидетель объявился, будь он неладен.

Варвара Власовна громко охнула и прикрыла рот рукой.

Как выяснилось, дворник Захар накануне смерти Гривова поздним вечером как раз проходил мимо купеческого дома. Окно кабинета Петра Васильевича, где утром его нашли в петле, было приоткрыто, несмотря на прохладный вечер. Купец, как известно, любил свежий воздух. Дворник отчетливо слышал, как Гривов яростно ссорился с кем-то и, похоже, обменивался угрозами. Второй голос звучал приглушенно, потому Захар не разобрал – мужской или женский. Однако же он отчетливо слышал, как Гривов взревел: «Ты мне угрожаешь?!» А чуть позже долетела и еще одна фраза «Смерти моей хочешь?! Не надейся!»

Прослышав про смерть Гривова, Захар некоторое время мучился сомнениями. Наконец, укрепив дух исповедью и многократным крестным знамением, сутки спустя он таки оказался в участке. Где и рассказал на духу все, что знал. В свете этих показаний, а также слов вдовы про письмо и благостное настроение ее супруга, Кутилин не мог оставить дело на прежней точке. И, хотя Феликс Янович не готов был признаться в этом, его такой оборот дел лишь порадовал. Потому что иначе пришлось бы докапываться до сути тайком от старого приятеля, что было противно натуре начальника почты.

Как и предполагал Колбовский, найти отправителя пропавшего письма труда не составило. Все записи о полученной почте велись с неукоснительной аккуратностью. Отправив телеграмму, он уже через несколько часов узнал, что писал Кутилину не кто иной, как поверенный нотариус его пожилой сестры, проживающей в Саратове. Той самой далекой тетушки, с которой Ульяна Гривова – единственная из всего семейства – состояла в переписке. Оказалось, что госпожа Астафьева бывшая в девичестве Гривовой, на днях скончалась при трагичных обстоятельствах. Ночью к ней в дом пробрались грабители. Взять толком ничего не успели, но напугали старушку до смерти. У госпожи Астафьевой было слабое сердце, а в этом возрасте подобные потрясения бесследно не проходят. Завещания найдено не было, а потому Петр Васильевич как единственный живой родственник оказывался наследником всего состояния покойной сестры.

– Неудивительно, что он так обрадовался, – хмыкнул Кутилин, когда тем же вечером они с Феликсом Яновичем обсуждали положение дел.

Состояние госпожи Астафьевой оказалось весьма и весьма существенным. Хотя Гривов и сам не был бедным человеком, но за счет полученного наследства он превращался в одного из самых богатых людей Коломны.

Феликс Янович и Петр Осипович сидели дома уполицейского урядника. Они только что отужинали, и теперь пили чай с яблочным вареньем. Впрочем, если говорить начистоту, то Феликс Янович налегал больше на варенье, а Петр Осипович на чай, тайком от супруги сдабривая его самогоном.

Супруга Кутилина Марфа Андреевна всегда была рада обществу начальника почты, потому что при нем урядник пил только чай или компот из сушеных яблок. Она хлопотала вокруг них, расспрашивая Феликса Яновича о делах и сокрушаясь его очевидной для женщин неприкаянности. Госпожа Кутилина уже не первый год лелеяла мечту подобрать Феликсу Яновичу подходящую невесту, и, несмотря на все неудачи, не оставляла попыток.

– И все же это была не просто радость, – задумчиво сказал Феликс Янович. – Это было еще и облегчение – словно он избавился от какой-то ноши или гнета.

– Скажете тоже! От гнета! Любите вы поэзию, Феликс Янович, – благодушно пробасил Кутилин.

– Люблю, – как обычно в этих случаях, согласился Колбовский. – Но дела это не меняет.

– Главное, что теперь у нас есть очевидный мотив, – размышлял вслух старший инспектор. – Отхватить такой кусок – это не шутка! Это прямо мечта!

– Полная финансовая независимость, – поддакнул Колбовский.

Наследники Гривова теперь оказывались не просто хорошо обеспечены, а обеспечены до конца своей жизни – если, конечно, им хватит благоразумия не пускаться в авантюрные предприятия и прочее мотовство.

Наследников по завещанию было трое. В первую очередь, конечно, сама Варвара Власовна, которой отходила половина капиталов мужа. Состояние, которое она получала в результате этих двух смертей – тетушки и мужа – сразу делало из безутешной вдовы завидную невесту. Учитывая, что Варвара Власовна выглядела куда моложе своих лет, была крепка здоровьем и обладала весьма решительным характером, не было сомнений, что она не будет долго страдать в одиночестве. Хорошую долю получал и сын Гривова, Федор, который сейчас был в отъезде. Меньше всех досталось дочери Гривова Ульяне, но и ее статус невесты с полученным наследством сразу взлетал на высоту колокольни.

– Может, хоть теперь мужа найдет, бедняжка, – вздохнул Кутилин, прихлебывая чай.

– Если захочет, – деликатно добавил Феликс Янович.

– Чего бы ей не захотеть-то?! – удивился урядник.

– А вы разве не помните той истории? С приказчиком Гривова? – удивился начальник почты.

История, про которую поминал Феликс Янович, случилась пару лет назад и нашумела не меньше, чем новость об ограблении аптеки, случившаяся за год до того. Приказчик купца Павел Щеглов сделал предложение Ульяне, и она благосклонно приняла его. Однако Гривов пришел в ярость, заявил, что не отдаст дочь за своего же служащего. И не просто уволил Щеглова, а, пользуясь своим влиянием в купеческой среде, добился, чтобы того нигде в Коломне больше не брали на службу. Помыкавшись, Щеглов уехал в Москву, где и осел. А Ульяна окончательно превратилась в затворницу.

– Ну, то дело давнее, – Кутилин, не отличавшийся душевной тонкостью, махнул рукой. – Даже если она питала какую-то душевную склонность к этому Щеглову, то вряд ли из-за этого захочет в девках весь век сидеть.