Икарова железа. Книга метаморфоз

Не «Билайн». Одно новое сообщение от абонента «Морковь».

Морковь?.. Что за бред… Заяц любит морковь… Это, что ли, учитель Зайца?..

Она ткнула одеревеневшими пальцами в горячие кнопки. Открыть сообщение.

«Спишь?» И все. Всего одно слово. С вопросительным знаком.

Она ответила: «Нет».

Доставлено.

«А она?»

Ледяной шар бешено запрыгал внутри и застрял в горле. Все было ясно. Все ясно. Но зачем-то она снова ответила. «Спит». Чтобы доказать, – вертелось у нее в голове. Чтобы наверняка доказать, чтобы точно, чтобы доказать точно…

«Позвони, – сообщила Морковь, – а то я скучаю».

«Сука», – написала она.

Без истерики?

Без обвинений?

…Не получилось. Зашла в спальню, включила свет, швырнула прямо в лицо телефон. Проснулся всклокоченный, припухший, нелепый, как во французской комедии. Заслонялся от света и от нее. Зачем-то прикрывал одеялом живот.

– Почему Морковь?! – визжала она. – Почему, почему Морковь?!

Отчего-то казалось, что это самый важный вопрос. Так и было.

– Потому что… как бы… любовь. Ну, любовь-морковь, понимаешь…

– Понимаю. Ты ее трахаешь. Ты трахаешь овощ.

Ледяной шар, распиравший горло, соскользнул вниз, и она, наконец, заплакала. Он тем временем натянул трусы и штаны. Отвернувшись. Как будто стеснялся. Как будто она у него там что-то не видела.

Она сказала: катись! Он послушно стал одеваться.

Догнала уже в коридоре, вцепилась в куртку, остался.

Без истерики, повторяла она себе, без истерики, криков и ультиматумов. Сели на кухне, даже налила ему чай, как будто все было в порядке, разговаривали, она держала себя в руках, спокойно спрашивала: как давно? как часто? насколько серьезно? и что, правда любишь?.. а меня? меня-то? меня?

Он ответил:

– Тебя тоже люблю. По-своему.

«По-своему». Она слишком хорошо его знала. Мягкий характер. Он просто не умел говорить людям «нет».

– По-своему? – хрипло переспросила она.

И вдруг швырнула – хорошая реакция, увернулся, – синюю Зайцеву чашку. Прямо с чаем, или что там в ней было. Осколки разлетелись по кухне, бурая жижа заляпала стену многозначительными пятнами Роршаха.

…Чужие, убогие, из телевизора, пошлые, готовые фразы поползли к языку, как муравьи из потревоженного сгнившего пня. Всю жизнь поломал… Столько лет отдала… Верни мою молодость…

– Тише… ребенок, – затравленно сказал он.

На пороге кухни стоял заспанный Заяц. Босиком. В одной майке.

Еще одна порция муравьев высыпана наружу. Она не хотела, но они лезли сами:

– О ребенке раньше бы подумал, кобель!.. Когда нашел себе эту!..

– Пап, ты что… – басовито произнес Заяц, а потом закончил по-детски пискляво: – Нас бросаешь?

«Голос ломается», – подумала она отстраненно, а вслух сказала:

– Ну что же ты. Ответь сыну, папа.

– Не смей, – белыми губами прошептал он, – …его впутывать.

Вскочил, пошел в коридор, снова стал натягивать куртку; молча, трясущимися руками, долго, гораздо дольше, чем нужно, застегивал молнию.

Она кричала:

– Если уйдешь, обратно не возвращайся!

И еще что-то кричала.

А Заяц сказал:

– Зачем он нам нужен, если он с нами не хочет.

Потом она ушла плакать в спальню, а он о чем-то беседовал с Зайцем, стоя в дверях. Потом он ушел. К своей. К этой. Куда еще он мог пойти в пять утра? Но вещи никакие не взял, только телефон и бумажник.

Она отправила ему SMS: «Придется выбрать – она или мы». Ответа не было. Тогда она написала еще: «С ребенком видеться не будешь вообще». Пришел ответ: «Гуля, это шантаж». Глотая сопли, она набрала: «А как с тобой еще, сволочь?»

С утра позвонила мать, безошибочным инстинктом стервятника учуяв свежее горе:

– Что случилось? У тебя голос плохой.

Все в порядке, сказала Гуля. Мать не сдавалась. Она все кружила вокруг да около, настаивая, предполагая, поклевывая, сужая круги, – пока не добралась до больного места.

– Игорь, да? – Она по-хозяйски погрузила клюв в Гулину рану. – Бабу, что ли, нашел?

Накатила усталость, сопротивляться не было сил, она все рассказала.

– Доигрались, – удовлетворенно сказала мать. – Вот если бы ты меня уважала…

– При чем тут ты? – застонала Гуля. – Господи, при чем же здесь ты?!