Не прикасайся!

– Нет, – довольно усмехаюсь, – ты бы мне еще раз дала.

Надя закатывает глаза и, цокая каблучками, уходит, оставляя меня в задумчивости валяться на диване. Надоело. Надоело оправдываться во всех интервью за то, что не беру талантливых спортсменов из простых семей. Надоело объяснять, что я работаю не на федерацию и не на медали, а на семейный бизнес. Надоело тыкать носом всяких «Мы приехали из Урюпинска, у нас такая талантливая девочка, пиздец как хотим на Олимпиаду» в расценки.

Тренировки закончились, народ разбрелся по домам. Я хотел посидеть над программами к будущему сезону, но Надя явилась меня отчитывать, заткнуть ее получилось только трахнув, и теперь как-то не до возвышенного катания под Рахманинова.

К черту. Поеду домой. Закажу что-нибудь пожрать и гляну какой-нибудь тупой боевичок. Все равно на работе делать уже нечего, через полчаса, конечно, на лед выйдет репетиция осеннего шоу, и можно задать жару бездельникам, но с другой стороны – хватит с них того, что приходится тренироваться в десять вечера, ибо какой-то идиот снял арену на час.

Но в последний момент, когда я уже закрываю кабинет, что-то заставляет резко развернуться и идти в раздевалку. Прокачусь перед дорогой, проветрю мозги. Может, гляну на начало тренировки, тем более, там есть на что посмотреть.

Группа уже толпится в «предбаннике», готовая высыпать на лед, а из противоположного конца выезжает заливочная машинка. Да твою же мать, и здесь не успел. Теперь придется ждать, пока подготовят лед.

Я вдруг вижу на катке одинокую фигуру и кричу:

– Какого хрена встала?! Сеанс кончился, сейчас заливка пойдет!

Девица то ли не слышит, то ли думает, что это не ей. Но как можно не замечать здоровенную машину и горящую на табло надпись «Идет подготовка льда. Просьба покинуть арену».

– Эй! Ты слепая?! – ору я, выезжая на лед и направляясь к девушке.

Она растерянно оборачивается, и я едва не лечу носом вперед, запнувшись о зубцы.

Она слепая. Блядь. Это Настасья Никольская.

Что она делает на льду? И почему я на нее пялюсь, как дурак, словно никогда не видел слепых симпатичных девчонок?

Она все еще точеная, как статуэтка. Худенькая, невысокая, с длинными русыми кудрями. В стильном спортивном костюме, в знакомых коньках, слегка потрепанных в той, прошлой жизни, где еще были соревнования и тренировки. Только одна деталь не вписывается в образ фигуристки: черные очки, закрывающие половину лица.

Я не видел ее с аварии. В последний раз приходил к ней в палату, но она практически сразу велела убираться прочь, и с тех пор я вычеркнул Анастасию Никольскую из своего окружения.

– Что ты здесь делаешь? – подъезжаю я и спрашиваю ее чуть грубее, чем хотел. – Сеанс кончился.

– Я поняла. Я не знаю, в какую сторону ехать.

– Ты с тренером?

– Да, с Инной, она куда-то ушла…

Сейчас ее сковывает страх. Она растеряна, не может сдвинуться с места, потому что понятия не имеет, где борт, где машина, где люди. Тренера нет в зоне видимости, и я мрачно думаю, что прибью Инну, едва увижу. Какого хрена она бросила посреди льда слепую девчонку?

– Я тебя провожу. Дай руку.

Она стискивает зубы и буквально заставляет себя поднять руку. Я обхватываю ее запястье и веду за собой к калитке. У нее холодная и тонкая кожа, мне кажется, что если я сожму чуть сильнее, то сделаю ей больно. У самого края, чтобы Настя не запнулась о борт, я притормаживаю и она врезается в меня, оказываясь слишком близко, практически в моих руках.

– Осторожно, ступенька, – говорю я и понимаю, что испытываю странное возбуждение от ее близости.

Твою же мать. Это просто отголоски встречи с Надей. Она так и не дала мне нормально расслабиться, включив свои нотации. И теперь я готов пожирать взглядом каждую бабу, которую вижу. И чувствую.

– Где твои чехлы?

– Не знаю. Я отдала их Инне.

– Потом заберешь. Я доведу тебя до раздевалки.

Мы вместе выходим с арены и медленно – ей неудобно идти без чехлов – направляемся к раздевалке. Я держу Никольскую под локоть, и чувствую себя странно. Нет смысла врать себе: она винит меня в том, что случилось. Маленькая эгоистка нашла, на кого спихнуть ответственность за собственную дурость.

И все же части меня ее жалко. Каково это: быть вынужденной принять помощь человека, которого ненавидишь? Я – призрак прошлого, напоминание о жизни, которой у нее никогда не будет.

– Садись сюда.

Подвожу ее к скамейке и усаживаю.

– Дай ключ от шкафчика.

Она копается в кармане в поисках ключа, а потом я забираю из ее шкафчика сумку, ставлю на скамейку рядом и кладу ее руку на замок.

– Твои вещи. Попросишь кого-нибудь довести тебя до холла.

Молчит, наклонившись: пытается расшнуровать коньки. Сначала не может нащупать узел, зато потом разувается быстро и профессионально. Навыки не вытравить четырьмя годами бездействия.

Несколько минут я еще наблюдаю за ней, не зная, слышит ли она мое присутствие. Я читал где-то, что у слепых очень развит слух, но где именно, вспомнить не могу. Потом слышу голоса, в раздевалку вваливается очередная партия девчонок, готовящихся репетировать, и я ухожу. Перед тем, как выйти, краем глаза вижу, как растерянно и немного нервно озирается Настасья, вдруг оказавшаяся в гуще толпы.

Но, в конце концов, я ей не нянька. Как-то же дошла до катка. Значит, найдет и дорогу обратно.

Глава вторая

Настасья

Я принципиально не хожу ни в какие реабилитационные центры и не слушаю блоги из серии «как жить без зрения». Психолог говорит, это потому что я еще надеюсь, подсознательно думаю, что такое положение временное. Но она не знает, что именно я три года назад сказала «Хватит!». Больницы, обследования, процедуры… мне не хотелось провести всю жизнь в окружении пищащей, стрекочущей и щелкающей медицинской аппаратуры.

Поэтому я надела очки, взяла трость – и спряталась ото всех. Удалила все контакты из записной книжки, отказалась общаться с бывшими подругами. Отныне для меня существовали только отец и братья. Даже экономка почти не говорила со мной, то ли не зная, как общаться с такими, как я, то ли вздохнув с облегчением. Одной капризной хозяйкой меньше.

Не знаю, сделала ли потеря зрения меня менее капризной.

Четыре года назад я прилетела домой, открыла папин бар, выпила половину бутылки вермута, взяла из ящика ключи и поехала на отцовской машине. Я до сих пор смутно помню тот вечер, последнее воспоминание – как пью стакан за стаканом, захлебываясь в слезах, а потом прихожу в себя в палате. Адски больно, страшно, хочется пить и… темно.

С тех пор темнота так и не отступила, а я с ней свыклась. И даже подружилась, ведь в темноте во многом проще. Я скучала по льду, по полноценной жизни, но одновременно с этим будто выдохнула. Больше никто не ждал от меня медалей. Больше никто не оценивал, как куколку в музыкальной шкатулке. Если ты не пластична, не музыкальна и недостаточно гибкая – ты не заслуживаешь внимания, а если ты не на пьедестале, то зачем вообще ты тренируешься? Это девиз группы, не мой. Уже очень давно не мой.

Жизнь фигуриста подчинена своду строгих правил и запретов. Держать вес. Тянуться. Наращивать мышечную массу для прыжков. Настраиваться психологически. Выкатывать программы раз за разом, пока не получится идеально, пока не услышишь скупую похвалу от Алекса и не уползешь домой вконец разбитая.

И самый страшный кошмар: если вдруг Крестовский увидит, что ты набрала даже не килограмм, хоть триста грамм веса. Мне до сих пор снится, как я встаю на весы, вижу там цифру «55» и по коже идет мороз. Рядом стоит Алекс, я вижу в его глазах раздражение, и меня начинает тошнить… а затем просыпаюсь – и вместо весов перед глазами тьма. Даже не знаю, что лучше.

Сегодня я иду на лед. Внешне я стараюсь ему соответствовать: быть такой же холодной, но внутри все трепещет, внутренности скручиваются в тугой узел. Я так боюсь! Боюсь встретить знакомых, боюсь не суметь встать на коньки, боюсь травмироваться. Папа выкупил всю арену, но от этого не легче.

– Привет, я Инна, – слышу равнодушный женский голос. – Ты готова? Твое время началось.

Я хочу попросить ее помочь зашнуровать коньки, но равнодушие и металл в голосе не дают это сделать. Трачу непозволительно много времени на шнуровку и неуклюже иду к выходу на лед, осторожно ощупывая палкой пространство перед собой. Странная, должно быть, картинка: девчонка в коньках, с тростью и в очках.

Сложно не иметь возможности узнать собеседника, особенно того, от кого ближайший час будет зависеть мое здоровье. Возможно, будь Инна подружелюбнее, я бы попросила прикоснуться к ней, чтобы понять, как она выглядит, хотя бы какого роста. Но увы, не всем людям приятно работать с такими, как я.