Besame mucho, клуша!

Из закутка за шкафом Лера вполуха слушала обзор Гоши Ломакина за неделю. Дежурный критик из Гоши был слабенький, он попенял на «грехи, грешки, грехоиды», ограничился мягким выговором в адрес молодых корреспондентов и указал корректорам на пропущенные ошибки.

Едва Гоша замолчал, все зашевелились, собираясь расползтись по отделам и начать уже как-нибудь трудовую неделю, и Лера уже сдвинулась на краешек стула и подалась вперед, рассматривая туфли. Туфли были, безусловно, хороши – черные, на невысокой шпильке, удобные и легкие. С джинсами можно носить, с брюками, с юбкой – находка, а не туфли.

Голос главного редактора Дворяниновича настиг Леру и оторвал от созерцания туфель:

– Прошу внимания. Валерия Константиновна, вы хотите, чтобы газету привлекли к суду за ложь и клевету?

Валерия подняла растерянное лицо и едва удержалась, чтобы не ахнуть – в суженных зрачках Казика плавала жгучая ненависть.

Как ни готовилась Лера к открытому конфликту с мужем, все равно оказалась совершенно не готова.

– Прости?.. Простите? – Оттого, что назвала мужа на «ты», Лера совсем потерялась.

Казимир злобно фыркнул:

– И нечего прикидываться казанской сиротой. Какое право вы имели делать выводы о влиянии авиационного керосина на саженцы томатов? Авиационным керосином, между прочим, ангины лечат знающие люди, а использование непроверенной информации карается законом. Всех касается, – обвел он начальственным взглядом присутствующих, – а то возбуждаетесь от непроверенных фактов и залепуху подсовываете вместо материала. Любого другого за такой финт уволил бы без выходного пособия, а вас, Валерия Константиновна, предупреждаю: еще раз подсунете лажу, положите на стол заявление. Вас в желтой газетенке с руками оторвут.

Лера никогда не умела защищаться и в этот раз даже не попыталась. Залепуха и лажа? Что за бред? И никаких выводов она не делала, предположила только, на что имеет полное право. Кстати, и о том, что пора исследовать проблему, тоже сказала… И что за мода выражаться как тинейджер? А еще учил ее…

Лера услышала, как задвигали стулья ми коллеги, но подняться не могла, упорно смотрела на свои туфли и оставалась на месте, пока последний юркий молодой человек (Лера не могла вспомнить, из какого отдела) не спросил:

– Валерия Константиновна, вы сами закроете кабинет?

– Да, закрою, – вяло кивнула она.

Что теперь делать? Куда податься? В конкурирующее издание? Надо было сразу же это сделать, а не поддаваться уговорам Бочарниковой.

«Ой, да при чем здесь Галка, – упрекнула себя Лера, – просто тебе самой страшно рвать с газетой, в которой ты выросла как журналист».

В журналистику Валерия Ковалева вляпалась из-за мужа.

В университете они учились на разных факультетах – он на журфаке, она на филфаке, и, как говорится, ничто не предвещало…

Встретились они с Казимиром на какой-то студенческой вечеринке.

Казик бредил репортерством, и Лера попала под романтическое влияние этих бредней: опомниться не успела, как написала первый очерк – о многодетной семье. Вышло трогательно, редактору очерк понравился, Лере предложили сотрудничество, но до самых госэкзаменов она была уверена, что серьезного романа с журналистикой не получится.

Романа, кстати, получилось сразу два – с Дворяниновичем и с «Ведомостями».

С того самого первого очерка Казимир выступал в роли гуру, обожал давить авторитетом. Леру убивала беспощадная критика мужа, руки опускались, она никла и потом долго приходила в себя, за что и получила позывной «клуша».

Если бы не поддержка главного редактора «Ведомостей», Сергея Ивановича Чудиновских, Лера бы поставила крест на журналистике.

Чудиновских как-то очень быстро понял расстановку сил в их семейном союзе и для начала отправил Леру на курсы повышения квалификации.

Потом начались командировки, где Лера находила таких людей, что плохо о них писать не получалось. При этом корреспондент Ковалева ни с кем не боролась и меньше всего думала о том, что журналистика – четвертая власть, о чем, кстати сказать, ежеминутно помнил Казик. Валерия просто писала о том, что ей было интересно, – о людях.

И по сей день муж оставался главным экспертом-оценщиком Лериных работ.

Всякий раз, сдавая Завьялову заметку, статью, очерк или интервью, Ковалева волновалась, как в студенчестве, зная, что дома ее ждет разбор полетов.

Сейчас, когда Валерия переехала к маме, у Казимира был только один способ высказать свое мнение – на летучке.

«Станет он гнобить меня при всех или постесняется?» – спрашивала себя Лера перед летучкой. «Неужели он это сделал?» – спрашивала она себя после.

По сути, любые наезды со стороны Казика можно было смело отнести на счет уязвленного самолюбия: муж стоял на коленях, просил остаться, а она ушла.

Но ведь кроме них двоих никто этого не видел. Да и просил Казимир как-то не очень убедительно, и сама просьба скорее напоминала шантаж.

– Сидишь? – Галка приземлилась на соседний стул. – И что теперь? Уволишься?

– Я не знаю, что делать, – честно призналась Лера, забыв про свою обиду на подругу. – Как ты думаешь, он даст мне работать?

– Может, ты пойдешь к нему, помиришься? Правда, я слышала…

– Что?

– Да так. – Галина поднялась со стула. – Пошли, что ли?

– Нет, ну кто так делает? Начала, так уже говори. – Лера поймала Галину за руку.

Бочарникова замялась:

– Да говорят, они сегодня приехали вместе на работу…

Ноги подкосились, в трагическом молчании Лера снова опустилась на стул.

– Нет, он не может так поступить со мной, – отчаянно борясь со слезами, забормотала она, – ведь это не я ему изменила, а он мне. И это просто не по-человечески.