Металлический Турнир

Пока я блуждала в своём затуманившимся подсознании, доктор вышел из-за стола и объявил о том, что Церемония Очищения закончена, и чистые могут быть свободны. Когда входная дверь распахнулась, и толпа молодых людей ринулась наружу, я вздрогнула, вспомнив о том, что через дорогу от здания Администрации сейчас стоит и ожидает меня Эльфрик, с куропаткой в вещевом мешке за плечом, которую мы хотели обменять на яблочный пирог.

Мои родители погибли от эпидемии холеры, когда мне было пять лет, но я до сих пор ясно помню каждого из них. Моя мама была голубоглазой блондинкой с каре в виде шара и с милой, широкой улыбкой. Отец же был высоким брюнетом с красивой россыпью морщинок вокруг сияющих, темно-синих глаз. Еще в детстве я поняла, как сильно на него похожа.

Во время разбушевавшейся эпидемии тела погибших вывозили за пределы Кантона и сжигали в общем костре, но об этом я узнала лишь спустя несколько лет, когда однажды поинтересовалась у Эльфрика, почему у моих родителей нет могилы. В моей детской памяти настолько мощно застрял жуткий запах горелой плоти, стоявший над Кантоном несколько недель подряд, что я до сих пор вспоминаю о днях эпидемии с дрожью, хотя в том возрасте совершенно и не понимала, что именно происходит.

Эльфрик был младшим братом моего отца. Он был высоким брюнетом с голубыми глазами и такой же россыпью тонких морщинок у глаз, как и у папы. А еще у него была невероятно добрая улыбка. На момент смерти моих родителей Эльфрику едва исполнилось восемнадцать лет, и больше родственников у меня не было. Да и Эльфрика я толком не знала. Он жил отдельно от нас, в бараке стекольного завода, на котором с тринадцати лет работал подмастерьем и уже в пятнадцать умудрился заполучить должность стеклодува.

До сих пор помню, как познакомилась с ним. На следующий день после того, как родителей отправили в карантинный лазарет, Эльфрик пришел к нам домой и накормил меня подгоревшей пшенной кашей. На вкус она оказалась просто ужасной, но я была настолько голодна, что съела её всю до последнего зернышка.

Перед восемнадцатилетним парнем встал выбор: взять опеку над хилой девчонкой, которая может откинуться в ближайшую зиму от морозов или в последующую весну от голода, либо отдать ребенка в приют, в котором шансы на выживание до совершеннолетия клонились к нулевой отметке. В случае опекунства Эльфрик автоматически становился владельцем отцовского дома и терял место в бараке, вместе с лучшей работой во всем Кантоне, так как на стекольном заводе могли работать только те люди, у которых нет частной собственности, и которые нуждаются в крыше над головой, коей являлся барак. Положение было практически безвыходным, и любой бы на месте Эльфрика отдал обузу в переполненный приют на верную смерть, оставив за собой отличное рабочее место, неплохую зарплату и перспективы на безоблачную жизнь, насколько она в принципе могла быть безоблачной в Кантоне-А. Но Эльфрик так не поступил. Он отказался от одного из лучших рабочих мест в Кантоне, приличного заработка и ежемесячного пайка лишь для того, чтобы попытаться меня выходить. Я прекрасно помню себя в тот период своей жизни – доходяга на двух тонких ножках, которые еле передвигались, заплетаясь между собой при ходьбе. На пороге стояла зима, которая наверняка прикончила бы меня, даже если бы мои родители были бы живы, но Эльфрик умудрился выбороть моё право на жизнь. Он поставил всё на моё выживание – обратной дороги на завод не существовало, а приличного заработка во всем Кантоне больше было не найти. Ему предстояло не только бороться за мою жизнь, ему предстояло бороться и за свою, так как желудки одинаково урчали у нас обоих и мерзли мы с одинаковой скоростью.

Та зима была самой тяжелой на моей памяти. Я, в виде скрученного комка, круглосуточно лежала на диване, лишь по вечерам выбираясь из-под старых овечьих шуб родителей, чтобы расположиться напротив камина, который Эльфрик топил только с наступлением сумерек – для того, чтобы приготовить ужин. У меня не было сил на лишние телодвижения, поэтому я передвигалась на четвереньках и постоянно мерзла, каждый день проводя в ожидании возвращения своего дяди. Эльфрик уходил ранним утром и возвращался поздним вечером, когда за окном еще и уже было темно. Перед уходом и после возвращения он кормил меня подобием бульона, оставляя мне на обед пару кусков черствого хлеба с холодной водой или, если повезет, с молоком. Помню, как однажды он принес упаковку свежих пряников, сказав, что выменял их у булочника за что-то ненужное. В течение следующей недели каждый вечер я съедала ровно по одному прянику, а Эльфрик уверял меня в том, что не хочет попробовать.

Я чудом пережила ту страшную, тёмную зиму, кутаясь по ночам в овечьих шкурах под мышкой у Эльфрика. Когда же наступила весна и солнце начало пригревать первыми теплыми лучами, мои шансы на выживание резко возросли.

Следующие пять лет Эльфрик подрабатывал грузчиком песка, ежедневно перетаскивая полторы сотни мешков на своей спине и едва ли зарабатывая на то, чтобы хоть как-то прокормить одновременно двоих человек. В Кантоне-А детей принимают на работу только с тринадцати лет, так что в ближайшие годы нам не светило никаких заработков с моей стороны, из-за чего Эльфрику пришлось выкручиваться.

Когда мне исполнилось десять лет, он приступил к рытью тоннеля. План был настолько гениален, насколько опасен. Тоннель должен был проходить под стеной, расположенной сразу за нашей хижиной и являющейся границей Кантона-А, и выходить прямо в лес. Один километр тоннеля нам удалось вырыть за пятьсот девяносто ночей, так как зимой работа стояла из-за морозов невероятной силы, глубоко пронзающих и сковывающих землю. К рытью тоннеля Эльфрик готовился около полугода, учитывая такие факторы как обход грунтовых вод, расположение леса за стеной, глубину и ширину стен тоннеля, чтобы со временем они не обрушились. Нам сильно помогла топографическая карта Кантона-А и прилегающей к нему территории, которую Эльфрик украл у одного из ликторов, что, как и рытье тоннеля, могло стоить ему жизни. Однако нам приходилось сталкиваться и с непредвиденными факторами, такими как вездесущие корни деревьев, которые редко с легкостью соглашались поддаваться тупой лопате.

Пока Эльфрик орудовал лопатой, я занималась переноской земли. Некоторое количество земли мы решили закинуть на крышу, так как это позволяло неплохо утеплиться к зиме, и Эльфрик задумывал попробовать обустроить там теплицу. Остальную же землю мы равномерно распределяли вокруг дома и на размытой дороге, утопающей в глубоких лужах.

Тоннель был готов в середине октября. Как раз вовремя – накануне Эльфрик лишился работы, и первые заморозки уже давали о себе знать. К окончанию работы над тоннелем у нас не было ни денег для покупки пищи, ни торфа для растопки камина, ни теплой обуви, которая окончательно износилась за предыдущий сезон. Если бы не вовремя вырытый лаз, та зима могла бы стать для нас последней.

Помню вечер, когда Эльфрик впервые вернулся из леса. Он спустился в тоннель перед рассветом и очутился дома лишь с наступлением сумерек. К тому времени я давно вернулась из школы и уже пять часов как сидела на старом табурете напротив кладовой, страшась того, что Эльфрик вообще никогда не вернется. Позже, с каждым днем я всё меньше боялась бесследного исчезновения своего опекуна, постепенно привыкая к его постоянному отсутствию, но самое первое ожидание было настолько невыносимым, что становилось даже жутким.

Вход в тоннель был отлично замаскирован – Эльфрик вырыл его в подвале, расположенном в кладовой перед ванной комнатой. Найти этот подвал было нереально – вход в него был полом в небольшом кладовом шкафу, но даже если бы кто-то случайно узнал о нем, всё равно не смог бы попасть в тоннель, так как в погребе ничего кроме земляного покрытия не было. Эльфрик сделал плотные земляные крышки с обеих сторон тоннеля, которые невозможно было распознать, если только не знаешь о них. Крышка в погребе была цельной с землей вокруг нее, а на лесной крышке рос полноценный куст можжевельника. Эльфрику пришлось в буквальном смысле стать мастером камуфляжа, ведь от этого зависели наши жизни.

Впервые ему удалось принести из леса добычу только на третий день. Когда Эльфрик положил передо мной куропатку, я неожиданно остро осознала, что наша жизнь изменилась.

Первое время Эльфрику редко везло – он лишь сутки через трое возвращался с мелкой добычей, так как совершенно не обладал опытом в охотничьем деле. Однако к весне он успел поднатаскаться – зимой ему было легче выследить дичь по следам. Нам больше не приходилось тратиться на торф для топки камина – Эльфрик ежедневно притаскивал из леса несколько охапок веток, парахни или бревен, которые перевязывал бечевкой или тащил за собой по тоннелю в брезентовом мешке. Когда же он раздобыл неплохое ружье с несколькими обоймами гильз и присобачил к нему самодельный глушитель из масляного фильтра, наша жизнь стала еще более сытной. Острое зрение Эльфрика сделало его отличным стрелком и с конца января мы не только могли себе позволить ежедневно питаться мясом, но и начали торговать им. Ликторам было наплевать на происхождение мяса и где мы его достаем, как и на продажу подержанного оружия стариком-трубочистом или проституцию в женских бараках, так как из всего этого они сами умело извлекали пользу. Фактически, мы стали браконьерами, на деятельность которых, из-за жгучего бурления поджелудочных соков, всем было откровенно наплевать. Естественно мы старались меньше светиться, однако вскоре весь Кантон знал, у кого и по какой цене можно выменять свежатину. Мы извлекали пользу не только из мяса, но и из шкур, и меха. Эльфрик умело шил сапоги, а Дельфина обучила меня шить варежки и шапки, которые, как и необработанные шкуры, с наступлением холодов расходились словно горячие пирожки.

Дельфина жила в ветхом деревянном домишке вверх по улице. Высокая, стройная, хотя и костлявая, с зелеными глазами и красивыми дымчато-каштановыми, сильно вьющимися волосами длиной до плеч – она была весьма красивой девушкой. Когда-то у нее была большая семья из семнадцати человек, и все они благополучно ютились в дряхлой хижине, но четыре года назад эпидемия острого кишечного гриппа выкосила почти всё её семейство. Она, её младшая сестра и годовалая племянница чудом сумели перебороть болезнь, однако потерять сразу четырнадцать родственников – это боль невероятных размеров, глубину которой я даже не могу себе представить.

Эльфрик всегда ухаживал за Дельфиной, предоставляя девушке свою опеку, чем спасал её от нападков агрессивных мужчин. В Кантоне-А инциденты насилия над женщинами, из-за регулярно отсутствующих доказательств, не рассматриваются как преступления, так что у женского пола зачастую остается всего два варианта на неприкасаемость: найти себе альфа-самца, с которым другие мужчины будут бояться вступать в конфликт, либо обзавестись алым напульсником с надписью “Заражена” на запястье. Такой напульсник был гарантией того, что тебя не тронут, если дорожат своей жизнью. Люди, обладающие подобным опознавательным знаком, открыто заявляют о том, что заражены смертельным вирусом, передающимся кровью и половым путем. Этот напульсник невозможно снять с руки другого человека и напялить на свою, так как его буквально сплавляют на запястье больного. Вывод: либо ты действительно заражена и тебя не тронет ни один козёл из подворотни, либо ты хитроумная задница со связями в фельдшерском пункте. Я – второй вариант. Дельфина была управляющей в фельдшерском пункте и одновременно единственной медсестрой на весь Кантон-А, пока не взяла к себе в подмастерья четырнадцатилетнюю Олуэн – свою младшую сестру и, по совместительству, няню их пятилетней племянницы Лии. Вот такая вот семейная пирамидка счастья. И так как Эльфрик активно поддерживал эту пирамидку дарами леса и своей опекой, договориться с Дельфиной о браслете не составило никакого труда. Подобным браслетом она, в своё время, наделила и себя с Олуэн, вот только уже все были в курсе того, что Дельфина не больна, потому как от заболевания “красного браслета” умирают в течение пяти лет, а она всё еще жива и даже не чахнет. Все мужчины Кантона посматривали на Дельфину косо, однако, прекрасно зная способности и возможности Эльфрика, старательно обходили и её, и Олуэн стороной. Всем хотелось иметь в союзниках “мясника” и никто не хотел видеть в его лице противника, потому как Эльфрик действительно являлся опасным врагом, имея в списках своих знакомых немало ликторов и глав администрации, любящих поживиться свежатинкой.

Однако, не смотря на трепетные отношения, Эльфрик с Дельфиной не переходили рамки натянутой за уши дружбы. На данный момент Эльфрику был тридцать один год, а Дельфине двадцать пять, и я прекрасно понимала, что отговорка Эльфрика по поводу того, что он до сих пор не живет с Дельфиной лишь из-за “разницы в возрасте” – бред. Так как доступных средств контрацепции в Кантоне-А не имелось, а Эльфрик не хотел обзаводиться семьей, которая в любой момент может умереть от очередной эпидемии, холодной зимы или голода, он с Дельфиной оставались лишь друзьями, томно смотрящими друг другу в спины.

Большинство женщин в Кантоне-А были либо многодетными, рожающими по десять-четырнадцать детей подряд, либо своевременно стерилизованными. Стерилизация женщин была официально разрешена до тех пор, пока последняя эпидемия не выкосила двадцать шесть процентов населения нашего Кантона, и не возник вопрос с возобновлением рабочей силы. Многие девушки делали стерилизацию в раннем возрасте, чтобы встать на тропу проституции с уверенностью в отсутствии нежелательной беременности или для того, чтобы избежать возможной беременности от неминуемого изнасилования, однако даже подобные мелкие операции имели летальные исходы в условиях нашего Кантона. Многие женщины впоследствии жалели о принятом ими в свое время решении, так что данный вид “обезопашивания” нельзя было воспринимать как панацею.

К первому лету после вырытого тоннеля мы с Эльфриком организовали на крыше нашего дома теплицу, в которой начали выращивать помидоры. Из-за дефицита овощей, семена пришлось покупать поштучно и, в итоге, пятьдесят семян обошлись нам в пять кило мяса. К осени мы могли себе позволить объедаться помидорами до тех пор, пока однажды утром не обнаружили теплицу разоренной. Нас безжалостно обчистили, распоров дорогостоящую полиэтиленовую пленку надвое. На следующий год мы решили не повторять своей ошибки и, в итоге, забросили это дело. Всё равно регулярного присмотра за овощами организовать мы физически не могли, отчего они зачастую оставались незащищенными от местных воришек. В конце апреля мы продали ржавый каркас теплицы соседскому мальчишке, который был более воинственно настроен к вопросу воровства, нежели мы. Впоследствии у парня неплохо наладилось производство огурцов, благодаря чему он умудрился спасти от голода своих больных родителей и младшего брата.

Первое время Эльфрик отказывался брать меня с собой в лес, ссылаясь на мой возраст или необходимость караула в доме, однако уже спустя полгода, после того как я окончила школу и мне исполнилось тринадцать, он, на фоне того, что я не могла шататься по городу без дела, сдался. Но всё же основной причиной его согласия взять меня с собой в лес был выданный мной аргумент о том, что в случае его преждевременной смерти я останусь одна, без навыков добычи пропитания.

Моя первая вылазка состоялась в день моего рождения – десятого июня. Помню, как ползла по широкому тоннелю, который для Эльфрика был почти впритык, и как замерла, очутившись посреди густой зелени. Я словно оказалась в параллельной вселенной. В нашем Кантоне практически не было растений, за исключением немногочисленной, вытоптанной травы и крон деревьев, торчащих из-за стены, очерчивающей границы нашего Кантона. До дня вылазки в лес я даже не подозревала о том, что за стеной моего дома существует невероятный мир, пышущий зеленью и пахнущий свежестью. До этого моим единственным миром был мир, утопающий в грязи и разящий помоями вперемешку с гнилью.

День знакомства с нетронутой природой стал самым ярким днём во всей моей жизни.

В течение следующих пяти лет мы проделали большой отрезок работы за стеной: углубившись в лес, мы организовали несколько шалашей в разных его точках, выкопали одну землянку и проложили собственный троллей общей длиной в шестьсот двадцать метров (на стальной трос нам пришлось зарабатывать три месяца, кормя охранника склада отборным мясом). На сооружение троллея мы потратили почти год – у нас возникали заминки с креплением, сооружением площадок, системой торможения и вырубкой ветвей, царапающих лицо во время спуска. Однако проделанная работа того стоила.

В итоге мир по ту сторону стены стал для меня отдушиной, в которой хотелось застрять навсегда. Мир же по эту сторону стены превратился в пугающую неизбежность. Мы с Эльфриком могли себе позволить проводить летние ночи в лесу, но не больше того. Естественно у нас закрадывалась мысль навсегда уйти глубоко в лес, но здравый смысл позволял нам разумно оценить наши шансы на выживание. Жаркие летние месяцы, с температурой выше тридцати градусов, выкурили бы нас обратно в Кантон лесными пожарами. Если не летняя жара, тогда обязательно сорокаградусные январские морозы. Никто не отменял ядовитых змей и огромных гризли, на которых мы пару раз натыкались (в подобных ситуациях умение лазать по деревьям и маскироваться ни разу нас не подводило). Так что если мы и могли выжить в лесу, тогда от силы полгода, и-то с учетом наличия огромного багажа везения, которого, судя по тому, что сейчас я стояла в компании неудачников между двумя Металлами, у меня не было. Единственное, в чем я могла сейчас не сомневаться – это в том, что в ближайшем будущем моя жизнь может резко оборваться, так как с этого момента я официально считалась пропавшей без вести.

Глава 4

– Сдохнет в первой десятке, – раздался голос Ртути, прошедшей мимо меня к Платине.

– Самой первой, – холодно ответил Платина, и я отстранилась, сделав вид, будто ничего не услышала.

Я и четверо парней пятикровок последовали за Металлами. Спустившись за ними со сцены, мы, под охраной ликторов, чрезмерно косящихся в мою сторону, вышли из здания Администрации через черный ход. Прежде я никогда не была внутри этого здания, но даже рассматривание любопытной гипсовой лепнины не помогло мне отвлечься от мысли о том, что мне не дали попрощаться с Эльфриком. Сначала я хотела попросить о подобной возможности, однако вскоре одумалась, решив, что лишний раз упоминать о своем единственном родственнике – не лучшая идея для той, кто оградить его от опасности.

У выхода нас уже ожидал грузовой автомобиль, прицеп которого был покрыт темно-зеленым брезентом. Тот факт, что грузовик был оборудован для перевозки людей, меня немного напряг. В Кантоне-А кроме десятка старых грузовиков перевозчиков песка не было ни единой машины, так что видеть подобное транспортное средство для меня было в новинку.

Последовав примеру Металлов, парни начали залазить в прицеп. Один из ликторов уже подошел ко мне, чтобы помочь мне подпрыгнуть, но я справилась с этим прежде, чем меня успели унизить. Сев на подвесную лавку, я оказалась напротив тощего парня с огромными карими глазами, возраст которого равнялся двадцати годам, если я не ошибалась, вспоминая его анкету. Справа от него сидел двадцатиоднолетний коренастый голубоглазый блондин, который на фоне своего соседа выглядел весьма выгодно. Справа же от меня расположился парень по имени Фокас. Ему было двадцать лет, и он был слишком долговязым. Сразу за Фокасом сидел Нереус – парень, часто торговавший ворованной солью. Однажды Нереуса застали с поличным при выносе мешков с солью из продовольственного склада ликторов, после чего он был подвержен публичной порке, из-за чего в “А” его знала едва ли не каждая дворняга.

Платина и Ртуть сидели друг напротив друга, в самом конце прицепа, и не источали ни малейшего намека на дружелюбие. Неожиданно парень, сидящий напротив меня, бросил взгляд на Ртуть и заговорил дрожащим голосом:

– Софос. Меня зовут Софос. Куда нас везут? Я не хочу никуда ехать… Я не хочу!

– Заткнись, – холодным тоном отозвался Платина, и парень мгновенно замолчал, перейдя на приглушенные всхлипы. Не желая наблюдать за психологической ломкой парня, я перевела взгляд на свои сцепленные ладони, лежащие на коленях.

О Металлах обычные люди знали немногое, и-то благодаря немногочисленным телевизорам, которых на весь Кантон наберется не больше сотни. Лично я знала лишь то, что они были эталоном человека-воина и красоты в одном флаконе. Их же роль в обществе все представляли смутно, так как не до конца понимали, почему эти люди являются любимчиками Кар-Хара и с чем именно связана их популярность.

Как только мы выехали из-за здания Администрации, я увидела Эльфрика, стоящего у фонарного столба. Он тоже меня заметил. Я поняла это потому, что он сразу же сделал несколько шагов вслед за нашей машиной, однако я вовремя неодобрительно покачала головой. Эльфрик резко остановился, словно у него защемило сердце, и с его правого плеча спал вещевой мешок, который он по инерции подхватил предплечьем. Его широко распахнутые голубые глаза и слегка приоткрытый рот, искаженный от осознания безысходности, застыли в моем подсознании огромной глыбой боли. Прежде я никогда не видела Эльфрика в столь подавленно-растерянном состоянии, отчего моё сердце в одно мгновение сжалось в маленький шарик боли.

Нас довезли до северной границы Кантона, но я поняла это лишь после того, как мы выехали за её пределы. Когда же ворота за нами начали закрываться, я неожиданно осознала, что нас только что выкинули из “А”. Страх с новой силой начал накатывать на моё подсознание, чему неблагоприятно способствовали всхлипы сидящего напротив меня Софоса.

Спустя несколько минут наш грузовик начал на что-то подниматься и, судя по закрывшемуся за нами подъемнику, мы въехали в какое-то железное помещение. Лишь выпрыгнув наружу по первой команде Ртути, я, наконец, смогла оценить обстановку. Мы были внутри чего-то очень большого и, пожалуй, даже внушающего страх. Вокруг нас копошилось несколько странных людей в одинаковой форме – они зачем-то проверяли крепление к полу привезшего нас грузовика. Уже спустя минуту, из слов Ртути предназначенных для Платины, я поняла, что мы находимся внутри шаттла и до нашего взлета осталось не более пяти минут.

Металлы завели нас в длинную комнату, по двум сторонам которой расположились ряды из матовых кресел бело-серого цвета. Когда мы расселись по местам, Ртуть проинструктировала севшего рядом с ней вора соли о том, как именно нужно пристегивать ремень. Выслушав инструкцию презрительно морщащейся блондинки, Нереус без проблем разобрался в простецкой конструкции ремня и пристегнулся, после чего остальные последовали его примеру. Примерно спустя минуту, над нашими головами загорелись красные лампочки с надписью “ВЗЛЁТ”, а когда они погасли, Ртуть приказала нам отстегнуться и проследовать за ней.

Мы шли по длинному коридору с непонятными для меня опознавательными знаками в виде линий, стрелок и кругов, пока не остановились напротив огромной, полупрозрачной матовой двери.

– Выберите себе капсулу и не вылезайте из нее, пока вас не попросят, – холодно произнесла Ртуть, после чего оставила нас напротив двери и отправилась за удалившимся Платиной. Мы переглянулись, и голубоглазый блондин открыл загадочную дверь. За дверью оказался широкий коридор, с двух сторон которого, сплошными двухъярусными рядами, расположились огромные закрытые капсулы со стеклянными дверцами. Эти капсулы напоминали мне соты диких пчел, чьим мёдом мы с Эльфриком любили поживиться в начале лета. Капсулы были пронумерованы от единицы до шестидесяти. Дойдя до конца коридора, мы остановились, не зная, что делать дальше.

– Будут и другие пятикровки, – начал коренастый блондин. – И мы без понятия, хорошо это или плохо. Для начала предлагаю держаться особняком, а дальше как пойдет.

– Согласна, – отозвалась я, заставив блондина приподнять бровь.

– Предлагаю запомнить друг друга, что будет не сложно, – продолжал он. – Меня зовут Зефир, мне двадцать один и я единственный блондин среди нас. Теа – восемнадцать лет, единственная девчонка. Софос – двадцать лет, плакса. Фокас – двадцать лет, долговязый. Нереус – двадцать два года, воровщик соли.

– У тебя отличная память, – скрестив руки на груди, нахмурился Нереус.

– Для того чтобы запомнить сумасшедшего, укравшего одной ходкой сразу десять кило соли, не нужна феноменальная память.

– Ладно, как это работает, – встрял долговязый Фокас, пытавшийся понять, как именно открывается капсула. Подойдя впритык к верхней капсуле под номером двадцать девять, я нажала на зеленую кнопку, расположенную слева от нее, и стекло поднялось куда-то вверх.

– Что ж, не думаю, что конструкция здесь сложная, – отозвалась я и, сняв дырявые кроссовки, чтобы установить их во внутренний карман капсулы, на котором была нарисована обувь, ловко запрыгнула наверх. Все последовали моему примеру, после чего начали закрываться в своих капсулах. Плакса Софос оказался в капсуле напротив меня и еще минуту провозился со шнурками на ботинках, прежде чем наконец смог закрыться.

Изнутри капсула была обита бежевым войлоком и подо мной оказались белая подушка с простыней, покрывающей относительно мягкий матрас (после пола, на котором я проспала всю свою жизнь, этот матрас действительно мог показаться мягким). Глядя в белоснежный потолок, я всерьез переживала о том, хватит ли мне воздуха в замкнутом помещении, так как единственным его источником была сомнительно миниатюрная вентиляционная отдушина в потолке.