Песнь волчьей крови

– Я думаю, что мы правильно поступаем. Мы вместе.

– Забавно, но ты всегда была взрослее меня, – сконфуженно улыбнулась Лиса. Она всегда мне говорила о том, что я старше своего возраста, но она говорила это всерьёз, а не как большинство мамаш-наседок, которые говорят своим детям о том, что они уже взрослые, лишь для того, чтобы малолетки воображали из себя невесть что.

– Забавно то, что ты всегда хотела жить в Нью-Йорке, а будешь жить в Нью-Дели, – улыбнулась я, разведя руки в карманах своей распахнутой куртки. – Тебе пора. До окончания посадки осталось меньше десяти минут.

– Ты мой рассвет, – продолжительно провела рукой по моей щеке мама, и на ее правом запястье оголилась миниатюрная татуировка, изображающая зарю, подписанную витиеватыми буквами, складывающимися в слово “Рассвет”. – Будь на связи, – уже обнимая меня, попросила она, и в этот момент я всем своим существом почувствовала её искреннюю благодарность за моё понимание, которое было слишком натянутым. О чем, впрочем, знала только я.

– Позвони, когда доберешься до точки назначения, – выдохнула я, заключив свою художницу в крепкие объятья, и впервые заметила, что обошла свою мать ростом.

Я еще с минуту простояла у выхода на посадку к рейсу до Дубая, глядя в пустой тоннель, в котором скрылась моя мать. Ей, в отличие от меня, не так повезло с перелетом – придется делать пересадку в Дубае, из-за чего она окажется в Нью-Дели лишь спустя четырнадцать часов. Я же, за девять с половиной часов, прямым рейсом долетала до Канады. Однако на этом моё везение заканчивалось. Из аэропорта я должна была добраться до вокзала, который, к счастью, находился не очень далеко, потом меня ожидало десятичасовое углубление в малознакомое мне государство, затем пересадка на маршрутку, после чего мне предстоит пережить еще пять часов тряски и, вуаля, я в Грей Плэйс* – городе, название которого говорит само за себя (*Серое место).

До моего рейса оставалось немногим более часа, поэтому я направилась в зал ожидания, решив переждать в нем момент отрешения от происходящего. Из вещей у меня был всего лишь огромный чемодан на колесах, который я уже успела сдать в багаж, и внушительных размеров дорожная сумка из кожзама. Все вещи для своего выживания в течение года на другом конце света с собой взять я не смогла, поэтому взяла только самое необходимое, отправив остальное почтовой пересылкой за неделю перед вылетом.

Мои проблемы, которые до этого момента казались мне невероятно весомыми, внезапно рассыпались в прах и теперь смотрелись всего лишь пепельной крошкой на фоне того, что сейчас происходило в моей жизни. В итоге я отделалась от готовки печенья, чему была рада, хотя не так, как от отмененного похода на благотворительную вечеринку в поддержку "Мармеладного шоколада". Меньше радовал тот факт, что я зря всё это время готовилась к олимпиадам по математическому анализу и всемирной литературе, однако мне быстро нашли замену в лицах одноклассников, так что я почти не считала себя подставной личностью, утешая себя тем, что, в конце концов, обстоятельства оказались выше моих возможностей. Меньше меня утешала ситуация с Генри. Узнав, что я улетаю, парень едва ли не расстроился больше меня. В итоге я успокоила его тем, что за этот год я повзрослею и наконец “созрею” для серьезных отношений, после чего он вдруг пообещал, что дождется меня. Своим обещанием этот парень загнал меня в тупик, и мне буквально пришлось пообещать, что “я изо всех сил буду пытаться его дождаться”. По-моему Генри понял двусмысленность моей формулировки, но всё равно мы расстались так, как расстаются пары со стажем, словно ожидание окончания следующего года стала для нас обоих главной целью наших жизней.

Самым приятным из моих недо-проблем был чемпионат по смешанному волейболу – единственное, что мне удалось достойно решить. Мы выиграли с разгромным счетом 25:14, чего я и требовала от себя, и своей команды. Семнадцать из двадцати пяти мячей были забиты благодаря силе моего удара (восемь из них я выбила своей коронной подачей в прыжке), которую тренер противников официально провозгласил “феноменальной”. Игра состоялась за сутки до моего отлета, так что на вечеринку, организованную на следующий вечер в честь нашей победы, я так и не попала, хотя считалась непосредственной её виновницей, и меня обещали умыть тортом.

Тем не менее, все мои мысли сейчас были только о маме и о том, правильно ли я поступила, отпустив её одну на другой конец света. Она никогда не отличалась гипер-самостоятельностью, и так как прежде мы никогда не расставались, мне еще не приходилось столь сильно переживать из-за её таланта – находить приключения на свою голову.

Моя мать действительно была талантливым человеком. Но талант не всегда значит успех. По крайней мере, в случае с Лисой Милтон. Впервые она взяла в руки кисть в десятилетнем возрасте и с тех пор не расставалась с ней даже на прогулке – в её сумочке всегда можно было откопать разномастные кисти. Она родилась и выросла в сером, зачуханном городишке под названием Грей Плэйс, расположенном где-то в дебрях Канады. Её мать вышла замуж в двадцать “лет” за человека, который был старше её на двенадцать “зим”. Они прожили в браке всего четыре месяца, после чего мой дед погиб при несчастном случае. Моя бабка была на первом месяце беременности, когда это произошло. Затем родилась моя мать, а когда ей исполнился год, бабушка снова вышла замуж, на сей раз за девятнадцатилетнего эмигранта из США. Она взяла фамилию нового мужа, которой наделила и свою дочь, и еще через год родила мальчика.

После окончания школы мама уехала из Грей Плэйс в противоположный конец страны – в Брамптон, где и пыталась выстроить свою карьеру художника. И вроде бы у нее все получалось – за следующие десять лет она даже смогла самостоятельно накопить на квартиру, но всё равно того успеха, о котором она мечтала со школьной скамьи, она не получила. На сорок четвертом году жизни умерла её мать, еще через шесть лет отдал душу и её отчим, которого мама до сих пор вспоминает как отличного отца. К моменту смерти второго родителя, моя мать уже успела приобрести себе квартиру, так что дом, без малейших претензий на наследство, она оставила своему младшему брату. Дядя Джордан к тому времени уже работал хирургом в соседствующим с Грей Плэйс городе, хотя и оставался жить в родительском доме с женой и четырехлетним сыном.

Моя мать родила меня в тридцатилетнем возрасте. Она никогда не была замужем и никогда не рассказывала мне о моем отце. Несколько раз я пыталась узнать у нее о своем втором родителе, но всякий раз тонкая натура моей художницы замыкалась в себе, что заставляло меня отступать – я терпеть не могла, когда мама начинала теребить кончики своих коротких волос, что было явным признаком панического беспокойства, которое всякий раз накрывало её перед важным событием или после неприятных инцидентов.

Внешне мы с мамой были совершенно непохожи, и едва ли можно было проводить параллель между моими темно-синими глазами и её светло-голубыми, но в детстве мне хотелось думать, что я хоть чем-то похожа на свою красавицу-маму, поэтому я взяла за основу нашей схожести именно глаза. Однако я скорее была её противоположностью, нежели подражанием: мои длинные, черно-шоколадные волосы против её короткой стрижки пшеничного цвета; мои темно-синие глаза против её светло-голубых; мои относительно пухлые губы против её относительно тонких; мои скулы против её милых щек; мой курносый нос против её прямого; да и ростом я её немного обогнала – ровно метр семьдесят пять. Одна из многочисленных подруг матери однажды сказала мне, что мой отец наверняка был знойным красавцем, если судить о его внешних данных по моей внешности. После этого замечания я впервые попыталась составить воображаемый портрет своего отца, но у меня это совершенно не вышло, и больше я не забивала свой мозг разнообразным хламом на эту тему.

У моей матери были достаточно тяжелые роды, от которых у нее до сих пор мурашки по всему телу пробегают. Она не могла меня родить на протяжении девятнадцати часов, но, после долгих мук, я всё-таки появилась на свет и прокричала своё первое: “А-а-а-а-а!”. Иногда мама говорила, что я родилась с первым рассветным лучом, иногда утверждала, что я заплакала в момент проникновения этого самого луча в палату, но суть всегда оставалась одной – своё имя я получила именно от рассвета. Фамилия же мне досталась от биологического отца матери, не смотря на то, что сама мама носила фамилию отчима – ей очень хотелось, чтобы фамилия её родного отца не пропала, но свою фамилию она не хотела менять, так как считала это неуважением к своему второму отцу. В итоге Лиса Милтон принесла в свою квартиру в Брамптоне Аврору Метс, где они прожили еще семь лет. Именно в семилетнем возрасте я переехала из Канады в Англию, поменяв Брамптон на Истборн. Со временем я получила двойное гражданство, однако так сильно приобщилась к Британской культуре, что взаправду начала считать себя англичанкой. Для меня Канада стала ассоциироваться со вторым местом: государство, занимающее второе место в мире по площади; Монреаль – второй крупный франкоязычный город после Парижа; башня Си-Эн в Торонто – вторая по высоте башенная структура в мире, построенная человеком; Брамптон – вторая моя родина. Так сложилось, что Великобритания на пьедестале побед стояла у меня на первом месте: мои первые настоящие друзья; моя первая собственная комната; моя первая победа в волейболе; мой первый запуск воздушного змея; мои первые самостоятельные походы в кино; моя первая картина; мои первые уроки плавания; мой первый велосипед; мои первые попытки сконструировать модель самолета с мальчиком из соседнего подъезда; моё первое желание потрогать звезду и исполнение его мамой, посредством щупанья морской звездочки… Список бесконечен.

И всё-таки залогом моего счастья была именно мать, которая наверняка даже не подозревала об этом. До определенного возраста я не задумывалась о взаимоотношениях мамы с противоположным полом, но сейчас, оценивая её жизнь с позиции зрителя, я понимаю, что счастья в мужчинах она так и не нашла. За всю жизнь я помню только двоих мужчин, с которыми мама поддерживала отношения около года – обоих звали Бенами, только первого Бенджамин, а второго Бенедикт. С первым она начала встречаться, когда мне было двенадцать, а со вторым, когда мне едва исполнилось четырнадцать. С Беном Первым она рассталась из-за религиозных разногласий (моя мать воспитала меня христианкой, за что я ей благодарна всем своим сердцем, так как данный фактор выработал во мне сильный моральный стержень), с Беном же Вторым она порвала из-за его пристрастия к курению, с которым он не собирался расставаться (у нее слезились глаза из-за того типа сигар, которые он курил) и его нежелания признавать того факта, что из нее выходит куда более лучшая художница, нежели домохозяйка.

И всё же, мужским вниманием моя мать никогда не была обделена. Она обладала весьма красивой фигурой, на поддержание которой ежедневно убивала очень много времени. Лиса Милтон всегда завидовала белой завистью моему телу, утверждая, что она в моем возрасте страдала от пары лишних кило. Я прекрасно знала, что нахожусь в отличной физической форме, но свой идеальный торс и подтянутую задницу всегда воспринимала как должное, отчего никогда не изводила своё тело изнурительными тренировками. Я более чем уверена в том, что если бы я вдруг решила удариться в серьезный спорт, на моем прессе выскочил бы полный набор кубиков всего за месяц интенсивных тренировок. Но всё равно мой организм не был идеальным – мне приходилось носить очки во время работы над картинами или при каких-нибудь кропотливых и требующих внимание занятиях, хотя моё зрение не требовало от меня ношения очков во время чтения или писания. Мама объясняла это тем, что в детстве я часто билась головой, отчего моё зрение и притупилось, а мозг стал функционировать на уровне доктора философии. Обычно после подобных умозаключений моей матери мы долго смеялись над тем, что моя мать в детстве часто билась пятой точкой, отчего стала бакалавром в области приключений на свою… Голову.

Да, мы жили в идеальном содружестве. За что меня мама обожала, так это за то, что я не устроила ей “веселого” подросткового возраста. Я же любила её за то, что она не стала матерью-эталоном, мнение которой всегда бы единолично утверждалось единственным верным в любой спорной ситуации. Эта женщина всегда была для меня загадочным миром, принадлежащим только себе и мне. Она будила меня среди ночи, чтобы я оценила её картины; вдохновлялась жасминовым чаем и хорошими книгами; иногда рвала свои недоделанные работы, называя их “мраком” или “подражанием”; плакала только из-за аллергии на лилии; пила полусладкое вино по пятницам и, после моего официального шестнадцатилетия, заполучила в моем лице собутыльницу (каждый вечер пятницы мы выпивали по полбокала); учила меня художественному мастерству; заставляла минимум один раз в месяц посещать с ней галерею Тейт*, в которой она часами зависала у картины Джорджа Стаббса “Кобылы и жеребята на фоне речного пейзажа” – иногда я успевала трижды обойти весь зал и по возвращению всякий раз обнаруживала её замершей напротив этой работы; прививала мне любовь к путешествиям, разъезжая со мной на каникулах по всей Британии; приучила меня к тому, что я должна была обращаться к ней по имени, когда действительно желала донести до нее важную информацию. Лиса считала меня усовершенствованной копией её, хотя я никогда не была её копией. Я же считала её просто совершенной, хотя она никогда не была простой.

(*Британская галерея Тейт – художественный музей в Лондоне, самое крупное в мире собрание британского искусства с 1500 года до наших дней).

3. Слишком долгий путь

Я спала. Я была уверена в этом, потому что еще до начала моего сновидения по моему подсознанию начала разливаться музыка. Совершенно незнакомая, нигде прежде не слышанная, она разливалась в моих сновидениях, была их прекрасной, милой, легкой, едва уловимой предшественницей, их нарастающей, яркой кульминацией и всегда неповторимым, иногда слишком резким, иногда чересчур плавным окончанием. Я была уверена в том, что мой мозг воспроизводил звуки флейты, постепенно смешивающейся с другими звуками, происхождение которых мне было сложнее определить. Наверное, это было диджериду, скрипка и барабан… Может что-нибудь еще – я не уверена.

За всю мою жизнь мне приснилось всего три сна. Они всегда снились один за другим, словно переливаясь друг в друга и образовывая единый образ. Всех их соединяла мелодия, берущая своё начало еще перед началом сновидения и обрывающаяся лишь в самом его конце. Иногда эта мелодия начинала звучать в моих ушах еще до того, как я успевала войти в крепкую дрему, заставляя меня резко открывать глаза, чтобы зацепиться за тонкие ноты, но в реальной жизни они всякий раз ускользали от меня, не желая переступать рубеж моих снов.

И вот снова… Высокий мужчина с широкими плечами и длинными, густыми волосами стоит спиной ко мне. Я невероятно сильно хочу увидеть его лицо, но всякий раз, когда он почти поворачивается ко мне, начинается второй сон. Бегущая по пшеничному полю девушка, в струящемся платье кремового цвета с диковинной вышивкой. У девушки пушистые звериные ушки, красиво выглядывающие из-под её красновато-рыжих волос, длинной едва ли не до колен. Еще у нее есть хвост – большой, пушистый, огненного оттенка… У незнакомки невероятно добрая улыбка… Девушка очень красивая. В какой-то момент музыка начинает менять ритм, и вот картинка с весело бегущей девушкой сменяется ночным полем, с готовым к сбору урожаем… Оно горит. Не знаю почему, но мне так больно, что сердце разрывается на части, однако я отчего-то не могу плакать, словно слёзы навсегда застыли в моих глазах. Уже не девушка, но её призрак выходит ко мне из центра пламени и, улыбаясь всё той же милой улыбкой, протягивает мне свою белоснежную руку. И вот музыка переливается другими оттенками, я уже стою на закате нового дня в центре поля, покрытого пеплом, на мне платье, похожее на платье незнакомки, и ко мне подходит огромный волк фантастических размеров. Он настолько большой, что даже во сне мне становится страшно. Я начинаю с ним танцевать сначала под спокойную мелодию, но потом появляются ударные, и музыка становится более яркой, подобно той, что звучала во время пожара. Я боюсь этого волка, но еще больше боюсь его потерять. Он словно часть меня, без которой я не могу существовать. Волк становится на задние лапы, из-за чего сильно превышает мой рост, и мы начинаем танцевать странный танец в обнимку. Когда я раскрываю глаза на его груди, я осознаю, что передо мной уже не мохнатая волчья грудь, а широкая мужская спина, облаченная в черную ткань. Я обнимаю этого человека, но на мгновение отстраняюсь, чтобы взять его за плечо и повернуть к себе лицом. В этот момент музыка разливается наиболее живописными красками, и в моем подсознание звучит буква “Р”. Именно буква, а не звук. Словно из короткого рычания должно начаться слово, за которым прячется этот мужчина, но музыка обрывается прежде, чем я успеваю рассмотреть его лицо.

Резко раскрыв глаза, я с ужасом поняла, что меня сильно тряхнуло. Спустя еще пару секунд толчок повторился, что означало, что самолет достаточно сильно штормит. Я не помнила свой перелет из Канады в Великобританию, который состоялся еще в детстве, так что я считала этот полет своим первым опытом. Естественно в первый раз все боятся путешествия на самолете, тем более над океаном, кишащем акулами… Откровенно говоря, я не предполагала, что в мой первый раз мой самолет будет трясти, причем с такой силой. У меня не было соседа, у которого я могла бы уточнить, что именно происходит, но так как я сидела у иллюминатора, я вполне смогла оценить масштаб грозовых туч, мерцающих от молний. В сумме нас тряхнуло пять раз, если только я что-то не проспала, когда мимо меня прошла стюардесса. Свет в салоне был приглушен, так что я не сразу оценила преклонный возраст дамы.

– Всего лишь воздушная яма. Посадка состоится через полчаса, – тихим голосом, словно стараясь не разбудить уже давно взъерошенных пассажиров, вежливо ответила мне женщина, после чего отправилась дальше по коридору, успокаивать таких же паникеров как и я, вот только легче мне от разъяснения обстановки не стало.

Оставшееся время до посадки я не могла сомкнуть глаз, с участившимся пульсом наблюдая за мерцанием молний в ночном небе. Ритм моего сердцебиения снова вошел в норму лишь после того, как я, с облегчением выйдя из здания аэропорта, коснулась своими замлевшими ногами асфальта. Ночной дождь был не сильным, так что капюшон куртки вполне справлялся с поставленной перед ним задачей укрыть меня от сырости.

Таксистов у самого выхода было пруд пруди, но двадцать пять долларов за проезд до железнодорожного вокзала – это явный перебор. И всё же у меня не было выбора, если только я не хотела заблудиться в незнакомом, залитом дождем, ночном городе, с учетом того, что до отправления моего поезда оставалось чуть больше двух часов.

Добравшись до пункта назначения за пятнадцать минут, следующие полтора часа я провела в зале ожидания, после чего последовала на посадку. Предъявив проводнику электронный билет, приобретенный мной еще в Истборне, я заняла своё верхнее место в купейном вагоне. Часы показывали два часа ночи, но спать совершенно не хотелось. Моими попутчиками стала семейная пара приблизительно лет сорока с десятилетним сыном, однако уже спустя три часа они вышли на одной из длительных остановок, и следующие семь часов до конечной я ехала в полном одиночестве. Полночи я подбадривала себя тяжелым роком в наушниках, лишь под утро, спрыгнув со второго этажа, чтобы купить себе чай и съесть несколько сэндвичей. Открыв мобильный мессенджер, я узнала о том, что мама уже добралась до пункта назначения и отлично обустроилась. Свой отчет о дороге я отправила ей еще из зала ожидания на вокзале, отчего она, судя по содержанию принятых мною стикеров, уже почти забыла переживать о своей единственной дочери.

Пейзажи Канады не шли ни в какое сравнение с пейзажами Британии. Прекрасные виды буквально заставляли меня липнуть к окну. Я с головой ушла в наслаждение новыми для себя картинами, до тех пор, пока проводник не сообщил мне о моем скором прибытии.

Тщательно перепроверив свои вещи, я вышла на перрон и замерла – пустошь. Только я, поле и диковинное здание вокзала. Поезд стоял на моей остановке не дольше минуты, но я всё же успела уточнить у проводника, не ошиблась ли я с остановкой. Оказалось, что не ошиблась. А жаль.

Пройдя внутрь старого здания вокзала, я узнала у кассира, что интересующая меня маршрутка отправляется с остановки напротив ровно в два часа дня. С облегчением выдохнув, я посмотрела на часы – было всего начало второго. Еще при общении с проводником я заметила, что меня выдает мой английский акцент, но только с женщиной-кассиршей я поняла, что различие весьма заметно. Однако я не всё умудрилась забыть из своего канадского детства, так что уже спустя несколько секунд вовсю болтала с разговорчивой кассиршей, подражая канадскому диалекту, что всё еще у меня получалось немного скомкано.

Покинув здание вокзала, я отправилась к указанной женщиной остановке. Сев на лавку и установив рядом свою увесистую сумку, я посмотрела на небо. Тусклое солнце здесь светило совсем не так, как в Британии. Казалось, будто оно закрыто стеклом, безжалостно преломляющим свет лучей в окружающем меня пространстве. Это было… Необычно.

Кроме меня на остановке никого больше не было, поэтому, когда вначале третьего маршрутка всё еще не собиралась появляться, я всерьез начала переживать. Я уже даже хотела возвратиться обратно на вокзал, чтобы повторно уточнить у кассирши информацию о прибытии интересующей меня маршрутки, когда из-за заброшенного здания, расположенного напротив вокзала посреди пустыря, выкатился новенький микроавтобус темно-синего цвета. Заплатив водителю без сдачи, мы вместе установили мои вещи в багажное отделение, в котором всего-то было места не больше чем на три чемодана, после чего я заняла с правой стороны салона одно из одиночных, задних сидений, чтобы уединиться в музыке и избежать возможного неприятного соседства со случайным попутчиком. В итоге оказалось, что я зря переживала – кроме меня, двух старушек, дамы с персидским котом и отца с пятилетним сыном мы по пути никого не подобрали, так что большая часть микроавтобуса так и осталась пустующей.

За пять часов езды мы сделали всего четыре остановки (пятая была конечной и моей), но остановки эти были не в оживленных городах, а в подозрительно тихих, каких-то уединенных городишках, спрятанных в горных лесах, которые поражали моё воображение своей первобытной красотой. Я впервые в жизни увидела величественные секвойи, подпирающие небеса своими кронами, обхват стволов которых был просто невообразим. Моя мама часто рассказывала мне об этих гигантах – у нее даже была пара пейзажей с их изображением – но, как бы сильно я не старалась, я не могла даже отдаленно представить всю мощь этих красавцев, которую возможно прочувствовать лишь в непосредственной близости с ними, и от которой по коже пробегают вагоны мурашек.

Когда я отошла от дремы, до пункта моего назначения оставался всего лишь час. От встречающего меня на вокзале тусклого солнца уже не осталось и следа – небо затянуло свинцовыми тучами, изредка бросающими на землю тяжелые слезы. Чем ближе к городу мы подъезжали, тем у?же становилась дорога и тем глубже мы заезжали в вековую тайгу. Казалось, будто я еду прямиком в страшную сказку, в которой огромные корни великанов-деревьев служат им ногами, сотрясающими землю и кромсающими камни в пылевую крошку. Столько зелени я еще никогда не видела. Огромные деревья и густые кусты росли буквально впритык к дороге, отчего создавалось впечатление, будто мы едем по природному лабиринту.

Из-за густоты закрывающих небеса деревьев и пасмурной погоды, потемнело гораздо раньше положенного срока.

На протяжении многих километров не было ни единого города и вообще никаких признаков жизни, пока мы не проехали мимо поворота на Форест Хилл* (*Лесной холм). Этот город не только казался, но и был очень крупным – в нем жило и работало двести двадцать тысяч человек. Каждый день сюда на работу приезжал и мой дядя Джордан, занимающий должность главного врача по хирургии в лучшей больнице в округе. Отсюда до Грей Плэйс оставалось немногим больше двадцати миль*, отчего моё сердце, в явном предвкушении, забилось чуть быстрее (*Немногим больше тридцати километров).

Мы с дядей прежде виделись всего пару раз (последний раз перед нашим отъездом в Великобританию – тогда он приехал, чтобы попрощаться). Я помню его густые усы и голубые глаза – такие же, как у мамы. Мама всегда говорила, что, не смотря на то, что они были рождены от разных отцов, она с Джорданом всегда были похожи между собой, что сильно проявлялось в цвете их глаз и волос, и в их идеально-ровной осанке. Но, если честно, мне так сильно врезались в память усы моего дяди, что кроме них я почти ничего больше не запомнила. Моя мать всегда поддерживала связь с Джорданом, регулярно звоня ему в последний день каждого месяца, но какой-то сестринско-братской привязанности между этими двумя не было. Они любили друг друга также легко, как и легко жили вдали друг от друга.

Мы еще не въехали в черту города, когда я увидела красивую деревянную табличку, расположившуюся напротив огромной секвойи. Она изображала волка с запрокинутой головой, под которым массивными, резными буквами было выдавлено “Добро пожаловать в Грей Плэйс”* (*Welcome to Gray Place). Добро пожаловать в город, о котором нет никакой информации в википедии – только небольшая группа в социальной сети, которая сообщала о том, что на данный момент в Грей Плэйс проживает немногим более четырех тысяч пятисот человек, из которых тысяча пятьсот несовершеннолетних, в состав коих входит пятьсот старшеклассников. Как по мне – это весьма сомнительная статистика, составленная каким-то подростком, но кроме нее и нескольких фотографий местных достопримечательностей, больше ничего нельзя было узнать об этом месте, не приехав в него самолично.

4. Разбросанный хутор

Ровно в семь часов вечера я оказалась на автостанции, расположенной на самом въезде в Грей Плэйс. Поставив справа от себя чемодан, я проводила взглядом уезжающий микроавтобус, после чего посмотрела на небо. Дождь в этом городе прошел совсем недавно, что было видно по срывающимся с крыши каплям, но тучи над моей головой всё еще опасно сгущались. Зайдя под крышу платформы №3, я огляделась по сторонам и с ужасом осознала, что Джордан не пришел меня встречать. Решив, что он в здании автостанции, я зашла внутрь, но кроме кассирши, смотрящей слезливую мелодраму по рабочему компьютеру, меня, дымчатого котенка и двух десятков пластмассовых стульев, внутри больше никого и ничего не было. Я замерла, так как мой инструктаж заканчивался на этой автостанции – я не знала, что дальше делать и куда идти. Еще раз, вспомнив о том, что нахожусь в чужой стране, в городе посреди тайги, я вдруг почувствовала ускорение своего пульса, после чего посмотрела в ближайшее ко мне окно как раз в момент, когда у пятой платформы остановился кадиллак ДеВиль девяностого года выпуска. С облегчением выдохнув, я отправилась к выходу, зная, что Джордан является обладателем именно такого кадиллака.

Уже выйдя на первую платформу, я резко остановилась, врезавшись взглядом в человека, вылезшего из машины моего дяди. Сначала я подумала, что ошиблась, однако вскоре узнала в подошедшим ближе мужчине Джордана. Он немного отрастил свои темно-пшеничные волосы, отчего они стали казаться еще темнее, а от его густых усов не осталось и следа, если только не считать следом недельную небритость. Джордану было всего сорок пять, но его голову уже начинала затрагивать редкая, едва уловимая седина, которая всё же не мешала ему выглядеть молодым. Ко всему прочему он обладал неплохо подтянутой фигурой, так что преждевременное старение ему точно не грозило. Однако, не смотря на хорошую форму, он выглядел слегка уставшим, но при этом его светло-голубые глаза сияли чем-то напоминающим оптимизм. Всё ещё молодой, но уже уставший – таким было моё первое впечатление об этом человеке.

– Аврора? – робко улыбнулся мужчина.

– Да, – на выдохе улыбнулась в ответ я.

– Как ты выросла, – встряхнул меня за плечи Джордан, тем самым избежав неловких объятий. – Я помню тебя еще десятилетней малышкой.

– А я помню тебя с усами.

– Усов уже лет пять как нет, – забирая мои вещи, ухмыльнулся Джордан. – Как доехала?

“Ужасно! Всё болит, хочу в душ, есть, спать и возможно даже пива, которого я от роду не пробовала!” – Вертелось у меня в голове что-то сродни ругательству, но я, с улыбкой на лице, ответила лишь отрывистое: “Отлично”.

***

Уже спустя пару часов, после принятия окончательного решения “взять быка за рога”, мы позвонили моему дяде в Канаду, который с радостью согласился принять меня на проживание. В декабре прошлого года, после двадцати трех лет брака, Джордан развелся со своей женой. Причина была достаточно прозаична – Грейс изменяла ему, а после того, как он застал её с поличным, она и вовсе ушла к любовнику-автослесарю, который был на два года младше Джордана и на год младше её. Мама говорила, что роман Джордана с Грейс всегда казался ей подозрительно стремительным. Дядя начал встречаться с Грейс сразу после возвращения из Оттавы, где с успехом окончил университет, и уже спустя два месяца легкой интрижки женился на своей девушке. Они стали жить вместе с отцом Джордана, в его доме, и через год у них родился Артур. Мой двоюродный брат был старше меня на пять лет и сейчас жил в Квебеке. Я никогда прежде не виделась с ним и, судя по расстоянию между Грей Плэйс и Квебеком, скорой встречи у нас не предвещалось. После развода родителей, Артур категорически занял позицию отца, так как Грейс громогласно отказалась от своего сына, назвав его “ошибкой молодости”. Сама же экс-жена уехала со своим новоиспеченным бойфрендом в США, в городок под названием Амарилло. К облегчению для Джордана, развод не тянулся дольше одного месяца, и теперь ему не нужно было жить в одном городе с предательницей и её ухажером.