Песнь песней на улице Палермской

Ее невозможно обнять, потому что одно плечо намного ниже другого. Она ковыляет по округе, точно одинокий странник, и никогда ни с кем не играет. Зато старшей сестре моей очень нравится глядеть на облака.

– Филиппа рождена звездочетом. Так называют детей, которые являются на свет с лицом, обращенным к небу, – это папино объяснение.

Теперь же старшая моя сестра по большей части сидит в своей комнате и изучает космические путешествия русских. Только что на корабле «Восток-6» в космос запустили первую в мире женщину-космонавта. Трое суток спустя Валентина Терешкова в добром здравии возвращается на Землю.

И кто же станет следующей женщиной в космосе?

Когда Филиппа не изучает историю покорения космоса и не лежит в больнице в Сундбю, она рассеянно бродит по дому, натыкаясь на мебель, а то и передвигается во сне. Несколько раз мы видели, как она идет по саду в белой ночнушке. Точно ангел движется сквозь ночь при свете полной луны. Иногда можно услышать, как она ступает по половицам в доме. Мы встречаемся на лестнице, и Филиппа проходит мимо, не замечая меня, с пустым стеклянным взглядом, и ничего этого не помнит на следующий день.

Мать моя в отчаянии, потому что никому нет входа в голову Филиппы. Некоторые доли ее мозга словно заколочены досками. Эти комнаты не использовались в новейшее время, но если взяться за ручку двери, можно услышать, как внутри хлопает крыльями журавль. Если опуститься на колени и заглянуть в замочную скважину, можно разглядеть в темном помещении контуры поблескивающих без чехлов предметов мебели. Они странным образом обнажают себя перед людьми, точно на полотне Хаммерсхёя[35 - Вильгельм Хаммерсхёй (1864–1916) – датский художник-символист.]. А если там вдруг и появится какое-либо живое существо, увидеть его можно только со спины.

Прореха в небесах

В том, что мать моя еще до нашего рождения знала, как мы с Ольгой будем выглядеть, ничего из ряда вон выходящего нет. Просто она обладает даром предвидения. К вящему неудовольствию Вариньки.

Какие-то странные субъекты, которых никто из нас не замечает, перекочевывают из материных снов в гостиную. Кто-то в течение ночи переставляет фотографии на верхней полке. Мы с папой убеждены, что это делает Филиппа, пребывая в сомнамбулическом сне, ведь сами мы никогда ничего сверхъестественного не наблюдали.

Но… первого декабря Варинька, переходя Хольмбладсгаде, попадает под «Форд». А ведь накануне ночью эта авария привиделась моей матери во сне, и она проснулась вся в холодном поту. Варинька не уважает ни волшебство, ни смерть, но тем не менее чудесным образом остается в живых. Будучи дамой, многажды распиленной на части, она, несмотря на всевозможные боговы покушения на нее, поразительным образом всегда выходит сухой из воды.

Тем временем мать моя продолжает предвосхищать будущее. И я нахожу поразительным, что Господь так часто говорит устами парикмахеров, ревизоров и стюардесс. Наш одаренный священник в церкви Святого Нафанаила всякий день прославляет великого создателя. Он знает каждую строчку Священного Писания, но ни одного звука сверху до него не доносится, так что в своей душеспасительной деятельности пастор вынужден уповать лишь на веру.

А записные ясновидящие тем временем покрывают лаком ногти и, не предпринимая лишних движений, каждодневно получают известия из мира духов.

– Сегодня рано утром двое монахов с брыжами и поминальными венками пролетели через спальню, – оповещает нас мать и подливает в кофе сливок.

– Это случилось в пять часов. По-моему, они направлялись в Драгёр.

– Эльсклинг…[36 - Любимая… (шв.).] – улыбается папа.

У Ольги глаза вылезают из орбит, а я не знаю, решусь ли теперь встать ночью, если вдруг захочется пописать. Филиппа, прищурившись, отрывает взгляд от тарелки с овсянкой. По большей части она рассматривает нашу мать под скептическим углом зрения. Как некое бессмысленное чужеродное тело на предметном стекле микроскопа.

Хотя они обе и имеют пропуск туда, в потусторонний мир, в этой жизни души их отнюдь не резонируют друг с другом. Сдается мне, и туда, наверх, они входят каждая в свою вращающуюся дверь.

Мать моя духовных исканий чурается. Ей больше по сердцу сходить в «Магазин» и получить бесплатно пробный тюбик ночного крема. Нет, походы в универмаг ей никогда не наскучат.

И все-таки порой она берет нас с Ольгой в русскую церковь. Нет, не на службу, потому что православные религиозные церемонии невероятно длинны, а субботним утром, если церковь в тот день открыта.

Мы покидаем дневной свет на Бредгаде и попадаем в полумрак обители вечности, полной икон, запаха ладана и чудес.

– Никому неизвестно, кто насылает на меня эти сны, – шепчет мать моя и осеняет себя крестным знамением.

Мы ставим свечку во здравие бабушки и возносим молитву о здоровье Филиппы. Сама Филиппа с нами в церкви не бывает никогда. Перед уходом я прошу Господа даровать моей матери вечную молодость.

И да, она обладает даром предвидения. Получает с другой стороны известия о событиях, которые позже разворачиваются в точности так, как пригрезились ей.

– Эви из парикмахерской станет в этом году мисс Дания! Она будет известна как Девушка с улицы Пармагаде, а потом выйдет замуж за голливудскую звезду, – восклицает моя мать.

– Ну, ей-богу, кто бы сомневался, – ворчит Варинька.

Ибо до появления на свет Ольги Эви была самой красивой девушкой во всем нашем квартале. Предсказание, однако, сбывается, а Эви и посейчас живет в Голливуде.

А матери моей тем временем снится, что сын церемониймейстера похорон Микаэль падает с подоконника, ломает шею, и его хоронят на второй день после Рождества. И все в точности так и происходит. Как и многое другое. Сосед напротив выигрывает в государственную лотерею на той же неделе, а Грета и Йорген Ингманн получают Гран-при Евровидения в Лондоне за «Танцевальную песню»[37 - Дуэт Греты и Йоргена Ингманнов получил награду Евровидения за песню Dansevise в 1963 г. (прим. ред.).].

Впрочем, приблизили мать мою к Богу вовсе не многочисленные ее появления в высоких воздушных слоях. Видения были у нее с раннего детства. К великой радости деда. Наконец-то он нащупал дверцу, ведущую на ту сторону. И какого посланника обрел!

Названная Евой, мать моя стала первой женщиной в мире. Первой из всех женщин на земле. А Ева создана не для того, чтобы противостоять соблазнам.

С самых своих юных дней она зажигала огонь в сердцах сынов копенгагенских. Все они – и даже само светило – посылали ей вслед долгие взгляды. И она по-прежнему тщательно отслеживает любое движение воздуха, способное нагнать хоть малюсенькую тучку и омрачить ее настроение.

В день ее рождения всегда ярко светит солнце. Всю жизнь мы, дочери, следим, чтобы ни одно случайное облачко не забрело на ее небосклон. А следить есть за чем, ведь над Амагером долгие месяцы висят туманы. Если в течение дня давление коварно снижается, гнев Евы не знает предела, и тогда кажется, будто в доме кто-то исполняет танец с кастаньетами.

– Ннникккккогггодддда я не виддделлла ничеггго подддддобббббного!

Распушившись, любимая папина голубка мечется по дому, словно отбивая на ходу чечетку.

– Согласные, они как туфельки для фламенко! – кричит Ольга, и ее точно ветром сдувает из дома.

Мать моя и сестра в равной степени холерики и потому терпеть не могут резкой смены настроения друг у друга.

Счастливей всего Ева ощущает себя в рейсовом самолете SAS или когда, подобно Венере, рождается из пены морской. А вот на суше беспокойные ее каблучки всегда в пути. Она спешит в «Магазин», на теннисный корт или на вечеринку, где станет самым светлым пятном на праздничном полотне. Там на нее обращено всеобщее внимание, там все приглашают ее танцевать. А папа при этом только улыбается. Такую цену он платит за то, чтобы обладать своей собственной Грейс Келли.

Иногда я размышляю, объясняется ли способность моей матери совершать квантовые скачки из одной временно?й зоны в другую опытом работы стюардессой или же тем, что она не слишком одарена от природы. От ее постоянной смены душевной погоды у меня, во всяком случае, болит живот.

Зато если звезда ее в зените, устоять перед нею невозможно. Это когда ветер берет паузу, а лиловые грозовые тучи испаряются и от пауков даже следов в саду не остается. Когда Филиппа не хворает, а мать моя побеждает Лиззи за счет какой-то сногсшибательной подачи, или когда они с папой идут в город на танцы под музыку секстета в ресторан отеля «Нимб».

О, тогда мать моя воплощает собой праздничный фейерверк с двойным запасом хлопушек с конфетти. Вечно юная девушка, с которой мужчины начинают заигрывать, где бы она ни появилась.

Я слежу за каждым ее движением, когда она сидит в шелковой комбинашке и делает педикюр, а дымок от ее «Пэлл Мэлла» тонкой струйкой взвивается к потолку спальни, точно исполняя танец живота. Лак высыхает, она вытягивает ноги и, довольная результатом, вынимает заложенные между пальцами кусочки ваты.

А потом по дому проносятся волнами Hong Kong Mambo и Cao Cao, Mani Picao.

– А ну-ка, девчонки! – кричит она, срывается с места и начинает учить нас, как правильно покачивать бедрами, танцуя свинг.

Это вам не ирландский riverdance[38 - Степ-шоу.], когда ноги отбивают ритм, точно барабанные палочки, выколачивающие крахмал из картофеля. Даже Филиппа осторожненько экспериментирует с мамбо. Мать моя так перебарщивает со своей туалетной водичкой Rochas Femme, что дышать приходится, приложив к носу рукав. Но этот запах не перебивает ее собственный и гораздо более эксклюзивный. Морская вода, жимолость и вечно неизбывный августовский аромат. Просто удивительно, как матери моей удается сохранять летний запах весь год напролет.

* * *

Чтобы кратко перечислить, чем мы занимались, проводя лето на папином острове, лучше всего воспользоваться причастиями. Мы были купающимися, воркующими, мечтающими, рисующими. Двенадцатилетнему подростку не нужен банк, ему не нужно ни с кем ссориться или работать для карьеры. Пока не нужно. Пока нужно просто быть. Лежать на скалах и смотреть, как утренний самолет вспарывает небо, словно конверт с давно ожидаемым письмом. Слушать, как шумит березняк и волны прибоя ударяются о скалу Халлас.

Но прежде чем получить возможность все это делать, нужно сперва проехать несколько часов по Швеции на пути в Стокгольм. С собой мы берем клетку с голубями. С пристани в Стокгольме попадаем на борт почтового катера, который ходит до самых дальних островов в шведских шхерах. Два часа пути – и наконец-то Балтийское море попадает в объятия скалистого острова. Теперь мы видим наш дом, он находится с правой стороны неподалеку от маяка и прямо рядом с церковью. Изначально дом из бруса был по размеру немногим больше сарайчика для садового инвентаря, но папа – с помощью Свена, который вместе с Лиль вернулся на остров, унаследовав родительскую ферму, – расширил его. Дом наш со всеми его небольшими пристройками, напоминающими кротовины, черен как смоль, а переплеты окон выкрашены в белое. Красиво и без особых претензий.

С нашего с Ольгой любимого места на крыше можно наблюдать, как первый, еще не совсем проснувшийся рыбак потихоньку покидает причал и выбирается в море. Упитанное тело катера отливает аквамарином с маленькой капелькой лилового. На поверхности бухты отражается красная полоска робкого солнышка, как раз в этот момент начинающего подъем из моря на горизонте.

Драхман[39 - Хольгер Драхман (1846–1908) – известный датский поэт и художник.] прекрасно знал папин остров, но работать здесь не имел никакого желания. Называл его замороженной лучеперкой, а наши сосны – перевернутыми вверх ногами метлами. Но все краски моей палитры смешаны именно в этом месте.

Охряный, розовый и зеленый поют на три голоса на здешнем лугу. Ольга бежит впереди, выбирая путь посложнее, а Филиппа ковыляет позади в своем черепашьем темпе. Мы с сестрами направляемся вниз, туда, где в ноздри заплывает запах диких роз, а руки обжигают песчаный колосняк и борщевик. Вниз, к берегу, за черные скалы.

Но лучше всего – купаться. Я уверена, что в Библии ошибка. На самом деле там должно быть сказано «помоемся и искупаемся» вместо «помолимся и искупим». Ультимативная форма благодарности и алхимии. Человек уже не тот после купания в огромной купели Бога. Мы с Ольгой погружаемся в зеленый подводный мир, где звуки как бы растянуты и слышатся точно в замедленной съемке, а ноги, попадая в бороздки на песчаном дне, словно бы читают текст, набранный шрифтом Брайля.