Сталин

Семинария эта, как и все прочие, была подлинным очагом реакции и удушливых традиций. При этом ею управляли хитрые администраторы: «в 9 часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили наши вещевые ящики …».

Но, несмотря на все это, – а может быть, и именно поэтому, – семинария была «рассадником идей». Независимо от воли руководителей, это учебное заведение давало приют росткам недовольства и протеста, – протеста как против внутренних порядков, так, кстати, и против многого другого. Тут формировались еретические кружки, – беседы проводились, разумеется, по уголкам, шепотом. Был кружок националистический (когда же, наконец, Грузия будет независимой!), был кружок народнический (долой тиранов!), был и кружок марксистов-интернационалистов. В этот-то кружок и вошел по непреодолимой умственной склонности Иосиф или, точнее, Сосо Джугашвили.

Совершенно ясно, – говорит Енукидзе, – встает перед моими глазами молодой Сосо Джугашвили в Тифлисе, где я имел с ним первое деловое свидание. Это было в 1900 году.

Каков же он был? Ребенком он был маленький, худенький. Вид смелый и даже несколько дерзкий, голова задорно откинута назад. С годами он вытянулся, стал казаться хрупче и как бы нежнее. Очень тонкое, одухотворенное лицо, густые, черные, как смоль, волосы. Юношеская худощавость подчеркивала грузинский овал его лица и по-грузински печальные глаза. В то время, о котором рассказывает Енукидзе, молодой революционер представлял собою очень яркий, – ибо очень совершенный, – сплав интеллигента с рабочим. Невысокого роста, не слишком широкий в плечах. Продолговатое лицо, прозрачная молодая бородка, несколько тяжелые веки, тонкий и прямой нос; на густых черных волосах – немного сдвинутая на бок фуражка. Таков был тогда этот завоеватель масс, человек, сдвигающий с места вселенную.

С тех пор черты Сталина отчеканились более резко, – особенно теперь, когда его все еще густые, зачесанные кверху волосы стали слегка седеть; кажется, будто в чертах его проступило нечто более пролетарское и даже, пожалуй, военное. Быть может, это отчасти зависит и от одежды. Однако нельзя сказать, чтобы он очень изменился. Разве что теперь резче бросаются в глаза та энергия и боевая сила, которые были в его лице и прежде, ибо если есть человек, никогда не менявшийся в своем глубочайшем существе, то человек этот – Сталин.

Еще тридцать пять лет тому назад, когда Кецховели называл его «хорошим парнем», – он был известен необычайной четкостью своих речей. Любопытно, до какой степени этот юноша ненавидел фразу. Он был прямым антиподом тех людей, которые ищут эффектов в звучности выражений и красивости жестов. «Краткость, ясность, точность были его отличительными чертами».

Подвергая себя риску, он тайком изучал в тифлисской семинарии книги по естественным наукам и социологии; он вносил в благонамеренное заведение книжный яд положительного знания. Это беззаконие было обнаружено училищными властями. Потребность в подлинном образовании оказалась несовместимой с неприкосновенными традициями семинарии, и юный Сосо был изгнан, как «политически неблагонадежный».

«Он бесповоротно и навсегда пошел к рабочим».

В 1898 году он вступил в тифлисскую организацию Российской социал-демократической рабочей партии. Как видим, это случилось в самый год основания российской секции Второго интернационала.

И вот он вступил на свой путь. Этот путь он искал недолго. Он вышел сразу на прямую дорогу Интеллигент, сын ремесленника, он взялся за ремесло «профессионального революционера». Сначала работал в кружках тифлисских железнодорожников, затем среди табачников, кожевников, кустарей, сотрудников метеорологической станции, – словом, повсюду. Он стал работником пролетарского дела.

Енукидзе, который был одним из людей, выковывавших на Кавказе революционную организацию, а теперь занимает в Советском Союзе большой государственный пост, – в те времена часто встречался с Сосо Джугашвили. Он рассказывает нам, как хорошо молодой революционер «умел говорить с рабочими». Этим даром в высокой степени обладал и Ленин, который был на десяток лет старше Сталина и работал тогда в важнейших центрах русского социалистического движения. Ленин, предвидевший электрификацию половины Старого света еще в то время, когда вся Россия была сплошным пепелищем, грудой развалин, атакуемых изнутри и извне контрреволюцией, – Ленин, этот провидец, умевший во всей широте и во всех подробностях охватывать обширнейшие планы, какие когда-либо нарождались в человеческом мозгу, – этот Ленин тоже отлично умел говорить с рабочими, с каждым рабочим в отдельности. Нахлобучив кепку на свой круглый голый череп, засунув руки в карманы, лукаво прищурив глаза, с видом заурядного уличного торговца, он бродил у заводских ворот. Он заговаривал с рабочим, болтал с ним по-товарищески и привязывал его к себе навеки. Смирного он превращал в бунтаря, бунтаря – в революционера. (А крестьяне говорили о нем: «Это – свой брат. Словно сейчас от сохи»). Таков был и Иосиф Виссарионович, – и уже это одно их сближало, выделяя из массы других.

«Естественная простота его речи и обращения с людьми, его абсолютная беззаботность в отношении личных жизненных удобств, его внутренняя твердость и полное отсутствие суеты, его тогда уже заметная подготовленность сделали его, еще молодого работника, авторитетным и своим человеком среди тифлисских рабочих. „Наш Сосо“, – говорили о нем рабочие».

Это гениальное умение становиться на уровень своих слушателей было одной из глубочайших причин того доверия, которое Сталин всегда внушал массам, его великой роли в революции. Но не надо смешивать: становиться на уровень слушателя – вовсе не значит принижаться, прибедняться или впадать в вульгарность. Ничуть не бывало. Орахелашвили, знавший тогдашнего Сосо, дал мне очень точное определение: «он не был ни схематичным, ни вульгарным». Сосо считал, что пропагандист это – популяризатор, говорящий то же, что говорит и ученейший теоретик, но только умеющий выразить это в словах, доступных слушателям данного культурного уровня. Как же этого добиться? – При помощи образов и живых примеров.

Мы, – говорит Орахелашвили, – которые вели ту же пропагандистскую работу, что и Сталин, не умели обходиться при собеседованиях без некоторых трудных терминов. Нас преследовали не всегда понятные слушателям: тезис, антитезис, синтез и прочие диалектические тонкости. Все это чересчур перегружало наши беседы с рабочими и крестьянами. У Сталина – ничего подобного. Он брал вещи совсем с другой стороны, он подходил к ним не отвлеченно, а жизненно – диалектически. Разъясняя, например, понятие буржуазной демократии, он ясно, как день, показывал, почему она «хороша» в сравнении с самодержавием и почему «плоха» в сравнении с социализмом. И все понимали, что хотя демократическая республика – огромный шаг вперед от самодержавия, но в определенный момент она же может оказаться таким препятствием на пути к социализму; которое необходимо взорвать …

Другая черта – его веселость. Но только не на работе! Смешивать одно с другим не следует. Однажды, – рассказывает тот же Орахелашвили, – было устроено собрание на квартире у одного крупного кавказского работника. (Собираться приходилось в семейной обстановке, потому что других возможностей не было). Во время заседания сынишка хозяина забрался к отцу на колени, а тот стал ласкать его, всячески сдерживая шалости и болтовню карапуза, который еще не интересовался серьезными разговорами. Тогда Сталин встал, осторожно взял ребенка на руки и вынес его за дверь со словами: «Ты, дружок, сегодня не в порядке дня».

И никаких оскорблений противнику, – добавляет тот же свидетель. – Нам так трудно приходилось от безудержной грязной демагогии меньшевиков, что, сталкиваясь с ними перед аудиторией, мы не всегда могли удержаться, чтобы тоже не «всыпать» сколько можно, – и тут подчас срывались с уст аргументы ad hominem (личного порядка). Сталин этого не любил. Словесная грубость всегда была для него недопустимым оружием. Самое большее, если он, выложив все аргументы и концентрированной атакой приведя противника к молчанию, бросал ему, когда тот стоял, не находя слов, одно очень ходкое в Закавказье выражение, которое можно перевести примерно так: «ты ведь такой замечательный малый, – что же ты спасовал перед такими ничтожествами, как мы?»

Ремесло подпольного агитатора, профессионального революционера, увлекшее Сталина, как и многих других, – это тяжелое ремесло. Кто взялся за него, тот вне закона, за ним охотится весь аппарат государства, его травит полиция. Он – добыча царя и его огромной, откормленной, вооруженной до зубов, многорукой своры. Он подобен ссыльному в коротком временном отпуску, он прячется, приникая к земле, он всегда должен быть начеку. Он – молекула революции, почти одинокая в толпе, он окружен высокомерным непониманием «интеллигентов», он затерян в гигантской паутине капитализма, охватившей все страны от полюса до полюса (тут не только 170 миллионов царских подданных, но и все вообще люди, какие есть на земле), – и это он, вместе со своими друзьями, хочет заново переделать мир. Появляясь то там, то здесь, он сеет гнев и воспламеняет умы, а единственный рычаг; которым он должен поднять народы, – это его убеждения и его голос.

Займешься этим ремеслом, и куда ни глянь – на горизонте четко вырисовывается тюрьма, Сибирь да виселица. Этим ремеслом может заниматься не всякий.

Надо иметь железное здоровье и всесокрушающую энергию; надо иметь почти беспредельную работоспособность. Надо быть чемпионом и рекордсменом недосыпания, надо уметь перебрасываться с одной работы на другую, уметь голодать и щелкать зубами от холода, надо уметь не попадаться, а попавшись – выпутываться. Пусть тебе выбьют все зубы, пусть тебя пытают раскаленным железом – надо стерпеть, но не выдать имя или адрес. Все свое сердце надо отдать общему делу; отдать его чему-либо другому – нет ни малейшей возможности: постоянно приходится перебрасываться из города в город, – ни минуты свободного времени, ни копейки денег.

Это еще не все. Надо быть пропитанным надеждой до самого мозга костей; даже в самые мрачные минуты, даже при самых тяжелых поражениях надо неуклонно верить в победу.

Но и этого мало. Прежде всего, надо ясно понимать и знать, чего хочешь.

Потому-то марксизм и является практическим оружием революционеров. Потому-то он и дает этим новым людям такую власть над событиями. (Он позволяет, он уже позволил им сделать столько поразительных предсказаний!)

В былые времена для того, чтобы добиться успеха революционного выступления, – по крайней мере кратковременного, ибо длительный успех революции – это дело гораздо более сложное, – достаточно было быть храбрым. Однажды Бласко Ибаньес, этот милый и великодушный мнимо-великий человек, с глубоким вздохом сказал мне, как он огорчен, что прошли те времена, когда довольно было выйти на улицу во главе кучки решительных людей, чтобы опрокинуть власть. Теперь же появились пулеметы, – и баррикады превратились в картон. Ремесло революционера испорчено, и ему, Бласко Ибаньесу, оно опротивело.

Пулеметы, конечно, есть, но не по одной этой причине старый добрый революционный сценарий превратился из реалистического в романтический и вообще стал никуда негодным. Дело в том, что теперь требуется революция совсем другого размаха и охвата, а не политические скетчи, в результате которых до сих пор так часто одна дюжина министров получает портфели вместо другой, а все остальное остается по-старому, меняются одни этикетки. Совсем иного требуют теперь общие интересы, с нетерпением выжидающие в недрах вселенной своего часа.

Марксизм освещает глубины и показывает необходимость великих и разумных переворотов в современном обществе, он дает надежные законы их подготовки и свершения. Марксизм – это вовсе не собрание сложных принципов или заповедей, которые надо заучивать наизусть, как грамматику или коран (а именно так склонны думать о марксизме те, кто его не знает). Марксизм – это метод. Он прост. Это – метод интегрального реализма. Поляризация всех идей, устремление всех усилий к твердой базе, к конкретной почве, к основе, – в противовес всяческому религиозному или абстрактному мистицизму вереницам призраков, соскальзыванию в пустоту.

Карл Маркс – это тот современный мыслитель, который обладал достаточно гигантским ростом, чтобы сдуть все облака с небес мысли. Его метод всегда побуждает нас восходить до причин и углубляться до крайних следствий, никогда не отрываться от действительности, тесно сливать теорию с практикой. Истина, реальность, жизнь.

Отныне социализм – это уже не туманная и сентиментальная мечта, в которой имеется ровно столько твердого, чтобы можно было разбить себе нос; нет, это – теория, планирующая на будущее разумные потребности всех, теория, над осуществлением которой должен честно работать каждый. Марксизм ведет к изменению существующего порядка вещей. Он расчищает и освобождает перспективы, он позволяет видеть настоящее и будущее. Марксизм – это конкретная мудрость, естественно толкающая нас к двойной работе: разрушения и созидания.

Концепция марксизма научна. Она сливается с научным мировоззрением. Революционер всегда остается проповедником и бойцом, но, прежде всего, – он ученый, вышедший на улицу. И вообще все ученые в мире, сами того не зная, занимаются марксизмом, также, как господин Журден, сам того не зная, всю жизнь говорил прозой.

Критическое понимание общества – вот что воспитывает в честном человеке революционера, а не злобное, яростное или великодушное увлечение, вернее, не только увлечение. Это – увлечение, пронизанное расчетом. Социальная несправедливость – это орфографическая ошибка. Всякая ошибка по природе вещей стремится к своему исправлению, но человеческий разум должен ускорять это органическое самоисправление путем предвидения. Увидев истину, можно потом бороться за ее воплощение со всем пылом, на какой только человек способен. Но, прежде всего, – разум. Чувство – драгоценный двигатель, но оно должно идти вслед за разумом и повиноваться ему. Оно должно быть лишь слугою очевидности, ибо, будучи предоставлено самому себе, оно может стать и слугою безумия.

Мы только улыбаемся, когда узнаем, что года два назад немецкий писатель Эмиль Людвиг спросил Сталина: «Что Вас толкнуло на оппозиционность? Быть может плохое обращение со стороны родителей?»

Этот добрый Людвиг все еще твердо верит в старую догму обывательской премудрости: чтобы стать революционером, надо быть либо злым, либо озлобленным, либо, наконец, в детстве терпеть побои от родителей. Эта жалкая мудрость слишком ничтожна, чтобы быть обидной. Конечно, несчастье подталкивает вперед и отдельных людей, и массы, но революционер слишком далеко уходит по дороге коллективного прогресса, – он выше мелких «личных обстоятельств». Сталин терпеливо ответил Людвигу: «Нет. Мои родители были необразованные люди, но обращались они со мной совсем не плохо. Если я стал революционером, то только потому, что я нашел, что марксисты были правы».

«Принципиальная политика есть единственно правильная политика», – часто говорил и повторял Сталин вслед за Лениным. Вот основное положение, великая заповедь, при помощи которой можно, как говорит Сталин, «брать приступом … «неприступные» позиции». А главная пружина, движущая вождями общественного прогресса, есть вера в массы. Вера в широкие рабочие массы – вот лозунг, боевой клич, к которому наш вождь чаще всего обращается на протяжении всего своего пути. «Теоретики и вожди партий … – говорит он нам, – бывают иногда одержимы одной неприличной болезнью. Болезнь эта называется боязнью масс …». Вождь нуждается в массах больше, чем массы в вожде. Он учится у них больше, чем они у него. Как только вождь начал сторониться масс, с ним кончено, он погиб и для победы, и для дела.

Итак, практик-агитатор, крепко вооруженный реализмом, ненавидящий фразу и абстракцию, вступил в бой.

Отметим здесь влияние Курнитовского, соратника Ленина по борьбе, пионера ленинских идей в Закавказье. Этот человек способствовал ознакомлению И. В. Джугашвили с идеями Ленина. Марксизм, по меткому определению Адоратского, «дает понимание своеобразия каждого момента», а ленинизм уже в то время был марксизмом, широко приспособленным к обстоятельствам места и эпохи.

Молодой революционер работал под всевозможными кличками: Давид, Коба, Нижерадзе, Чижиков, Иванович, Сталин, и его систематическая агитация развертывалась в разнообразнейших формах.

Прежде всего, он занял определенную позицию во внутрипартийной борьбе между «стариками» и «молодыми». «Старики» стояли за распределение «чистой пропаганды» маленькими порциями между избранными передовыми рабочими, которые должны были распространять учение дальше. «Молодые» стояли за прямую агитацию в массах, за «улицу». Стоит ли говорить, что Сталин оказался на стороне именно этого последнего направления и принес ему победу.

Забастовка. В 1900—1901 годах в Тифлисе шли стачка за стачкой, и наш агитатор, начинавший играть очень значительную роль, не оставался в стороне. Эти стачки, а особенно – большая демонстрация, состоявшаяся в мае 1901 года, привели к разгрому тифлисского комитета РСДРП и к окончательному уходу в подполье.

У Сталина не было ни копейки. В 1900 году в Тифлисе, где он вел восемь кружков и работал в них каждый вечер, его кормили Нинуа и несколько других товарищей.

Работа агитатора связана с искусством скрываться. В Тифлисе до сих пор показывают один из домов, служивший «подпольным убежищем» человеку, чей жизненный путь проходит перед нами в этой книге. Хрупкие колонки крытого балкона, узкие, закругленные сверху ворота. Этот дом очень похож на множество других тифлисских домов, – такое сходство было первым условием успеха.

На собраниях Сталин появляется неожиданно, усаживается молча и слушает, пока не берет слово. С ним всегда приходят два-три товарища, и один из них остается у дверей на страже. Сталин не засиживается. Чтобы уйти незаметно для шпиков, нужно много сложных маневров.

Вот он на подпольном собрании, устроенном у самых кулис театра, так что, когда полиция оцепила помещение, довольно было шмыгнуть в дверь, чтобы смешаться с театральной публикой и начать с самым заинтересованным видом слушать спектакль.

Вот он входит в большой книжный магазин Попова. Он спрашивает книгу Белинского и начинает внимательно просматривать ее, а сам следит глазами за приказчиком – и в конце концов незаметно передает ему два фальшивых паспорта. Эти паспорта должны помочь бегству двух товарищей, которых полиция собиралась захватить несколько позже, – слишком поздно. Хозяин магазина, Попов, был черносотенцем, а именно поэтому товарищам – Стуруа, Тодрия, Енукидзе – было особенно удобно здесь встречаться.

У Сталина – необычайное чутье. Это он, со своей прозорливой интуицией, воспрепятствовал намерению бакинских рабочих, рассчитывавших на сочувствие солдат (на самом деле готовилась ловушка), освободить демонстрантов, арестованных за драку с черносотенцами, которые вышли на улицу с портретом «обожаемого монарха».

Грузинская земля начинает гореть под ногами молодого революционера, но тут он получает могучую поддержку из-за рубежа. То была газета «Искра», которую начал выпускать за границей Ленин. Новая газета сразу стала и теоретическим центром, и центром нелегального движения. Передовая статья ее первого номера, выпущенного в Мюнхене в декабре 1900 года, заключалась призывом: «Мы должны взять эту крепость, и мы возьмем ее, если все силы пробуждающегося пролетариата соединим со всеми силами русских революционеров в одну партию …».

Но Сталин скрывался не всегда. Бывали моменты, – моменты, разумеется, тщательно выбранные, – когда он выходил из подполья. Так было, например, в 1901 году, когда благодаря ему на Кавказе впервые праздновалось 1-е Мая. Или, когда он, идя во главе демонстрации тифлисских железнодорожников, ответил от их лица полицейскому офицеру, грозившему расстрелом, если забастовщики не разойдутся: – Мы вас не боимся. Пусть удовлетворят наши требования, и мы разойдемся. (За этим ответом последовал залп, но справиться с забастовщиками не удалось).

Он перебирается в Аджарию (это – южнее Грузии), в Батум, основывает там комитет и, по выражению Лакобы, «открывает новую страницу великой биографии». Поселившись в болотистом батумском предместьи Чаоба, Сосо поднимает рабочих на предприятиях Манташева и Ротшильда.

Полиция охотится за ним. Он быстро перебирается в другое предместье – Городок. Переселения с места на место осложняются для него тем, что повсюду приходится переносить с собой подпольную типографию – свой тайный громкоговоритель.

После демонстрации 1 марта, когда он шел впереди всех, словно живая мишень, и когда было убито 14, ранено 40 и арестовано 450 человек, пришлось снова переправить в другое место типографию, а с ней и того, кто заставлял ее говорить.

В окрестностях города находилось кладбище Соук-су. Сторож был свой человек, и на этом кладбище устраивались подпольные собрания (а потом сторожу приходилось тщательно подбирать окурки, разбросанные между мусульманскими памятниками).

В один прекрасный день на кладбище притащили типографию. Сторож принял из рук в руки два больших кувшина со шрифтом и станок. Весь этот груз он понес на соседнее кукурузное поле. Но тут ему пришлось броситься на землю, отряд жандармов, а за ним отряд казаков, – разумеется, они искали типографию.