Книга осенних голосов

И прячет девчонка под лысый череп
Смертельный билет своего балета.

Мы с ней очутились в звериной яме,
Где хуже насилия – только жалость.
И те, кто когда-то звались друзьями,
Сегодня предательски разбежались

Участвовать в жизненных хит-парадах,
Жевать из бездомных собачек булки…
Танцуй, моя радость, пока я рядом
Стою, опираясь лицом о бункер.

Мы вместе прорвемся из тряской тины
На красном коне колокольной конки:
На Родине Грига (точнее, Грина)
Нас ждут одногрудые амазонки.

Я стану Памеллой, а ты – Мореллой:
С нас варвары будут писать эстампы.
Мы ловко натянем тугие стрелы
И пустим по свету амуров ампул.

Поэт я. И жизнь у меня – разбита.
Кому как не мне погибать на минах,
Взрывая планеты? Но ты-то, ты-то…
Прости мне, зеленая балерина.

Casual Story

У старой собаки Жучки – всего два друга:
Кот Васька и мальчик Глеб из квартиры пять.
Когда она воет, перебудив округу,
Кот деру дает, а мальчик орет: «Лежать!»

Но Жучка жила так долго, как только в сказке
Крылатые псы и волки еще живут.
Ей снились старик Джек Лондон, Сибирь, Аляска,
А если совсем хреново – то Голливуд.

Теперь ее сны пусты, как бумажник хиппи.
Поэтому ей так важно, что есть сейчас:
Крикливый подросток Глеб в гнойничковой сыпи
И Васька, который метит когтями в глаз.

Столичная осень… Двор заболел простудой.
По небу текут пивные барашки стай.
Но Жучка глядит на солнце – и видит Будду,
И Будда ей обещает собачий рай.

В такие минуты жить веселей и жутче,
Как будто успел, как будто попал в струю…
И кажется ей, паршивой дворняге Жучке,
Что стала она принцессой в чужом раю.

Зимой обрастает осень. Вторые сутки
Гулять не выходит юный соседский шпиц.
На встречном пути не Будды стоят, а будки,
И лица теряют лики в потоке лиц.

На Жучке линяют шрамы ее проплешин.
Тем временем Будда космос ведет к весне…

Кот Васька за хвост садистами был повешен,
А Глеб в девятнадцать с лишним погиб в Чечне.

Вождя заказали

Меня заказали.

    Андрей Макаревич

Толпа напряглась, с трудом подавляя ропот.
Какая-то баба сзади чихнула сладко.
И вдруг по рядам пронесся пугливый шепот:
«Смотрите! Смотрите!
Вождь не попал в десятку!»

О нем говорили: вместо зрачков – алмазы.
Он мифом прослыл от Африки до Алтая…
Сенсация века: лучший стрелок промазал
И больше не годен быть заводилой стаи.

Как лидера крайних левых перед хоккеем,
Как дряхлого принца где-нибудь на Самоа,
Вождя заказали собственные лакеи…
Позвольте им cмыться, let those people go!

Им стригли «под бобик» совесть в совковых дурках.
Из них вычищали вечность банальной хлоркой.
Вождя похоронят в урне из бронзы урки.
За гимн о вожде получат писцы пятерки.

И, день ото дня в своей суете смелея,
Они себя постепенно сочтут вождями;
Отпразднуют «вечер памяти» к юбилею,
С которым и рядом в поле не сядет память.

В душе у вождя – не дактили, не хореи:
В душе у вождя – Чернобыль и Хиросима.