Двадцать девятое июня

– Не хочу, вот и всё! Совесть есть! Нешто человек с совестью может в ваших журналах писать? Никогда! Я даже не читаю никогда газет! Считаю болванами тех, кто выписывает их, тратит деньги…

– А я наоборот, – заметил мировой, – считаю тех болванами, кто не тратит деньги на газеты…

– Доктор не в духе сегодня, – сказал я. – Не будем его трогать…

– Кто вам сказал, что я не в духе? Я в духе… Вы потому так заступаетесь за газеты, что в них пишете, а по-моему, они… тьфу! Яйца выеденного не стоят. Врут, врут и врут. Первые вруны и сплетники! Газетчики – те же адвокаты… Врут и не имеют совести!

– Я был адвокатом, – сказал мировой, – а совесть имел.

Предположенский и Козоедов переглянулись и ехидно улыбнулись.

– Я не про вас говорю… Я вообще… Вообще все мошенники… И газетчики, и адвокаты, и все…

Я, вместо того чтобы молчать, продолжал заступаться за газетчиков. Мировой продолжал заступаться за адвокатов… В коляске поднялся спор.

– А медицина-то ваша? – ухватился я. – Медицина? Что она стоит? Небось не врете? Только денежки берете! Что такое доктор? Доктор есть предисловие гробокопателя… вот что-с! Впрочем, я не знаю, для чего я с вами спорю? Разве у вас есть логика? Вы кончили университет, но рассуждаете, как банщик…

– Говорите хладнокровно! Можно, полагаю, и без оскорблений!

– Газетчиков и адвокатов ругаем, – забасил Предположенский, – а самой настоящей-то врали и не видим… Потолкуйте-ка с тестюшкой, он любого адвоката по брехательной части за пояс заткнет…

И так далее… Слово за слово, гримаса за гримасой, сплетня за сплетней, и дело зашло чёрт знает куда…

Мы начали рассказывать всё, что за зиму накопилось в наших душах друг против друга. Мы перещеголяли старых девок.

Между тем пока мы, не выспавшиеся, полупьяные, каверзили друг против друга, солнце поднималось всё выше и выше… Туман исчез окончательно, и начался летний день… Было кругом тихо, славно…

Только мы одни нарушали тишину…

Подъехав к первому попавшемуся болотцу, мы вылезли из коляски и, сердитые, надутые, побрели в разные стороны. Водворять среди нас согласие взялся Козоедов. Он подбросил высоко вверх трехкопеечную монету, выстрелил в нее и попал. Мы все вместе подняли монету, сосчитали на ней число следов от дроби и кое-как разговорились.

Предположенский согнал коростеля и убил. Мы его поздравили и крикнули «ура». Согласие было бы окончательно водворено, если бы не доктор. Доктор, пока мы поздравляли Предположенского с первым успехом, подошел к коляске, развязал кулек и принялся ублажать себя водочкой и закуской.

– Доктор! Что это вы там делаете? – крикнул Отлетаев.

– Ем и пью.

– Какое же вы имеете право распоряжаться?

– А что?

– Это для вас положено? Не понимаю этого, извините, свинства! Не мог подождать! Что это вы раскупорили? Батюшки! Это моя настойка! Какое вы имеете право, милостивый государь?

– Не кричите, пожалуйста! Потише!

– Ведь эту настойку я для себя взял! Слаб здоровьем, взял настойки, и… на поди! Раскупорили! Просили его! Заверните балык!

– Не заверну! Вам, неприличный и неделикатный человек, должно быть известно, что на охоте всё общее… Какой вы, извините, невежа!

Доктор выпил рюмку настойки и назло Отлетаеву отрезал себе огромнейший кусок балыка. Предположенский подскочил к коляске и, чтобы насолить тестю, выпил из горлышка половину настойки… У Отлетаева навернулись слезы.

– Это вы назло? – зашептал он, – хорошо же! Хорошо! Вот вы как… Мерси боку…[1 - Очень благодарен (франц. merci beaucoup).]

Мировой, не знавший, в чем дело, подошел к коляске.

– А-а-а?.. Закусываете? – спросил он. – А не рано ли? Впрочем, одну пропустить не мешает… За ваше здоровье!

Мировой налил себе рюмку настойки и выпил.

– Очень хорошо-с! Прекрасно-с! – крикнул уже Отлетаев.

– Что прекрасно? – спросил мировой.

– Ничего…

Отлетаев сел в коляску, бросил на траву кулек, иронически нам поклонился и ударил кучера Петра по спине.

– Поезжай! – крикнул он.

– Куда это вы? – удивились мы…

– Ежели я вам противен… необразован… Козоедов! Иди садись, голубчик! Где нам, мужикам, с господами учеными охотиться? Освободим их от своего присутствия! Иди, милый!

– Куда же вы? Что вы дурака корчите?

– Ежели я дурак, то зачем вам беспокоиться?.. Пущай! Я и есть дурак… Прощайте-с… я домой…

– А мы же на чем поедем?

– На чем знаете… Коляска моя.

– Да ты, тестюшка, белены, что ли, объелся? – крикнул Предположенский.

Козоедов сел рядом с Отлетаевым и смиренно снял шляпу.

– Ты с ума сошел? – продолжал Предположенский. – Вылезай из коляски!

– Не вылезу. Прощай, зять! Ты человек образованный, гуманный, цивилизованный… А я… Что я?

– А ты – дурак! Господа, что же это такое? Кто его раздразнил? Вы, доктор? Вы, чёрт вас возьми, вечно лезете со своим ученым носом не в свое дело!

– Я для вас не тесть… Прошу не орать, – обиделся доктор. – Коли будете орать, так и я уеду…

– И уезжайте! Велика потеря! Скажите пожалуйста!

Доктор пожал плечами, вздохнул и полез в коляску. Мировой махнул рукой и тоже полез в коляску.

– Мы вечно так, – вздохнул он. – Никогда у нас ничего не выходит…