Ненужная победа

– Оно есть!

– А если есть, так оно подложное! Моя библиотека где?

– Она продана за тысячу франков, которые были посланы вам в Париж…

– Она стоит не тысячу, а двести тысяч франков!

Пельцер пожал плечами и усмехнулся.

– Несмотря на всё мое желание, я не мог продать ее дороже.

– Кто ее купил?

– Я, Борис Пельцер…

Артур почувствовал, что задыхается. Он схватил себя за голову и побежал из гостиной.

– Воротись, брат! Воротись! – закричала ему вслед Сильвия.

Артур хотел не ворочаться, но не смог. Он любил еще сестру.

– Покайся, Артур! – сказал Сильвия воротившемуся брату. – Покайся, пока еще есть время!

Артур выбежал из гостиной и через минуту, задыхаясь и дрожа от гнева, мчался к воксалу железной дороги.

Запершись в купе второго класса, он лег на софу лицом вниз и доехал в таком положении вплоть до самой Вены. В Вене судьба подставила ему другую ножку. Приехав домой, он не застал жены дома. Его горячо любимая жена, во время его отсутствия, бежала к любовнику… Она оставила письмо, в котором просила прощения. Артур был поражен этой изменой, как громом…

Через неделю жена его, прогнанная любовником, вернулась к нему, чтобы отравиться и умереть у порога его квартиры…Когда Артур, похоронив жену, воротился с кладбища домой, его встретил лакей с письмом. Письмо было от сестры Сильвии и содержало в себе следующее:

«Мой дорогой брат! Мы всё знаем… Тайное убийство, которое ты совершил, чтобы сгладить с лица земли следы преступления, опозорившего наше имя, противно богу… Мы требовали только покаяния, но она, твоя жена, могла бы жить. Смерть ее не нужна. Нужно было только ее удаление. Но не отчаивайся. Мы молимся за тебя, и, поверь, наши молитвы не напрасны. Молись и ты.

Твоя Сильвия».

Артур разорвал это письмо на мелкие клочья. Ноги его заходили по клочьям, на которых святотатственной рукой было написано божие имя… Артур зарыдал и упал на землю без чувств…

Учительство, философия, математика, французские стихи – всё было брошено и забыто Артуром. Наконец, придя в себя, он напился страшно пьян и с тех пор, перекинув через плечо двухстволку, застранствовал «диким Зайницем» по окрестностям Зайниц, Гольдауген и других деревень, выпивая баснословные количества вина и уничтожая дичь. Он зажил странною жизнью… Люди видели его только в трактирах и кабаках, которые украшают своею затейливою пестротою перекрестки дорог. Его видели и знали все лесничие и большая часть пастухов.

Где он жил, чем питался, никому не было известно. Его считали бы сумасшедшим, если бы он так умно не заговаривал с теми людьми, с которыми ему приходилось встречаться. Не знали, как и что о нем думать. Называли его «диким Зайницем», странствующим отшельником и «несчастным бароном Артуром». Бульварная пресса заговорила о нем, – о каком-то громаднейшем процессе, который намерен повести Зайниц против Пельцеров, о сестре, которая легально ограбила брата; начали печататься ни с того ни с сего анекдоты и маленькие романы из жизни Артура фон Зайниц или его отца. Нашлась даже газетка, которая пожалела об исчезании рода Зайниц…

Артур блуждал большею частью по садам и рощам. В садах и рощах было больше дичи, чем в поле и у рек. Хозяева садов не запрещали ему охотиться. Они ненавидели его сестру и в нем видели злейшего врага Пельцера. Хозяйки даже радовались тому, что их сады и рощи посещает фон Зайниц.

– Нельзя сказать, – говорили они, – чтобы он был лесным царем, нет! Он слишком молод для этого… Он скорее лесной кронпринц!

Встречаясь с людьми, лесной кронпринц обыкновенно очень вежливо раскланивался. Наткнувшись же на Цвибуша и Ильку, он остолбенел. Его, как художника, поразила красота и реальность группы, составленной из Цвибуша, Ильки, арфы, скрипки и птицы.

Услышав рыдания, Артур нахмурился и сердито кашлянул.

– Чего она плачет? – спросил он.

Цвибуш усмехнулся и пожал плечами.

– Плачет, – сказал он, – вероятно, потому, что она женщина. Будь она мужчиной, она не плакала бы.

– Это ты ее обидел?

– Я, барон! Каюсь…

Барон с негодованием посмотрел на жирную, лоснящуюся физиономию Цвибуша и сжал правый кулак.

– Чем же ты ее обидел, старая скотина?

– Я обидел ее тем, ваше сиятельство, что имею морду, по которой можно безнаказанно бить хлыстом… Она моя дочь, барон, а при дочерях благовоспитанные люди не позволяют себе бранить отцов…

– За что ты ее обидел, каналья? Не плачь, девушка! Я сейчас его проэкзаменую, мерзавца! Ты ее бил, что ли?

– Вы угадали, барон, но только отчасти… Да, били, только не ее и не я… Ваше участие к моей дочери трогает меня, граф! Благодарю!

– Шут! – проговорил барон, махнул рукой и нагнулся к Ильке.

– Что с тобой, милая? – спросил он. – О чем ты плачешь? Кто тебя обидел? Скажи мне, кто тебя обидел, и я… обижу его, обижу сильно!

Барон большой загорелой рукой провел по волосам Ильки. Глаза его затеплились хорошим огоньком.

– Мы, мужчины, должны заступаться за женщин, потому что сильные обязаны защищать слабых. Чего же ты плачешь?

И, засматривая в лицо, покрытое влажными пальчиками и распустившимися волосами, фон Зайниц опустился на колени и осторожно уселся около Ильки. Он заговорил голосом, каким давно не говорил. Илька услышала голос нежный, вытекавший прямо из души, – голос, которому смело можно было довериться…

– Чего плачешь? Поведай мне свое горе! Возле тебя сидит теперь не глупый шут, старик, а сильный мужчина. Можешь положиться на меня… Я силен и всё могу сделать… О чем же ты плачешь? Ну?

Дети, которых спрашивают о причине их плача, начинают плакать сильней. То же самое случается и с женщинами. Илька заплакала сильнее…

– Судя по тому, как ты сильно плачешь, у тебя должно быть большое горе… Ты расскажешь мне… Ведь расскажешь? Со мной можешь быть откровенна. Я спрашиваю тебя не из простого любопытства. Я хочу помочь тебе… Честное слово, девушка!

Артур нагнулся и поцеловал Ильку в темя.

– Не будешь плакать? Да? Да ну же, милая! Чтобы облегчить несколько свое горе, стоит только высказаться…

– Едва ли она скоро перестанет плакать, – сказал Цвибуш. – Нервы ее слабы, как ниточки на рубахе, которую носили пять лет. Дадим ей, барон, выплакаться… Нехорошо, Илька! Много слез прольешь – скоро пить захочешь.

– Ах, да! Воды ей нужно дать! – сказал барон. – Вода здесь близко… – Барон встал и скрылся за густой листвой; сухие сучья и ветви затрещали под напором его тяжелого тела.

– Каков барон! – захихикал Цвибуш. – Нежен, вежлив, предупредителен! Ха-ха-ха! Можно подумать, что он и в самом-таки деле такой добряк. Верь ему, Илька, но слегка. Он славный малый, но палец в рот ему нельзя класть. Откусит руку до самого локтя. Про историю у Гольдаугенов не рассказывай ему. Он родня этим живодерам Гольдаугенам и посмеется над тобой, как над последней дурой. Скоро ты кончишь плакать?

Затрещали вновь сучья, и из-за листьев показался Артур с охотничьим серебряным стаканом в руках. Стакан был полон воды.

– Пей… Как тебя зовут? Илькой? Пей, Илька!

Барон опустился на колени и поднес к губам Ильки холодный стакан. Илька отняла от лица руки и отпила полстакана…