Опасная фамилия

39

Николя Гривцов перешел из участка в сыскную полицию чуть меньше года назад. В участке жизнь его напоминала нескончаемый скучный кошмар, из которого юноше было не выбраться. Занимая самый нижний чин, он был мальчиком на побегушках для каждого. Кому-то он бегал за папиросами, пристав посылал его в трактир за обедом, а чиновники сваливали все бумаги. Вместо романтики полицейской жизни, о которой он мечтал, начитавшись пятикопеечных криминальных романов, Николя получил реальность, столь серую и безысходную, что веселее было полезть в петлю. Спас его Ванзаров, взяв под опеку и не позволяя глупейшим идеям о «великом сыщике Николя Гривцове» пустить корни в душе юноши. Вытащив Николя из общей полиции, Ванзаров поручал ему любую работу, которая нужна была сыску. Николя старался изо всех сил, часто путал и делал невпопад, но горячее желание служить искупало все его промахи и безудержный мальчишеский задор. Уголовный мир, с которым Николя начал знакомиться, порешил, что из кадета[9] толк будет, правда, до Ванзарова никогда ему не дорасти. Но и такое уважение дорогого стоило.

Не желая подниматься в Управление сыска, Николя сидел в участке, зная, что мимо все равно пройти невозможно. И сидел он так уже добрый час. Вернее, на час опаздывал Ванзаров, что было равносильно восходу солнца на западе. Николя поглядывал на часы и уже решил, что это он очередной раз что-то перепутал, велено ему было прийти в другой час или даже день. Но сомнения его вскоре рассеялись.

Ванзаров появился с улицы, наверняка пешком пришел, но вид имел несколько необычный. Всегда ровно завязанный галстук съехал набок, шляпа еле держалась на затылке, а во взгляде Ванзарова бродили смутные огоньки, как искры фейерверка в глухом тумане. Могло показаться, что он пьян. Ничем иным Николя не мог объяснить столь бравый облик. Он незаметно принюхался, но и намека на алкоголь не учуял. Как можно быть навеселе, но при этом не выпить ни грамма, было для Гривцова полнейшей загадкой. Одной из тех, что Ванзаров ему частенько загадывал.

Он указал Николя на допросную, которая счастливо пустовала. Там Гривцов смог еще раз убедиться, что его начальник трезвее некуда. Только слегка ошалевший. Не зная, как себя вести, Николя сидел и старательно разглядывал серые стены.

Побродив возбужденным гусаком, Ванзаров выпил полграфина воды, подумал и прикончил другую половину. После чего осмотрел себя, нашел множество изъянов в одежде и, ничуть не стесняясь помощника, навел порядок. Не прошло и пяти минут, как перед Николя стоял его прежний Ванзаров. Только искорки в глазах еле заметно тлели.

Ванзаров потребовал отчет, чем несказанно удивил Николя. Гривцов только что сделал все, что от него требовалось по последнему делу, а нового задания не получал.

– Бездельничаем, значит, – сказал Ванзаров, пытаясь пригладить взлохмаченные волосы. – Занимаемся неизвестно чем в драгоценное служебное время.

– Никак нет, Родион Георгиевич, ни минуты передышки. – Николя не стал уточнять, что чиновники сыска стали подсовывать ему свои дела на оформление. Жаловаться на коллег он счел ниже своего достоинства.

Ванзаров хотел было устроить показательный урок, но что-то ему показалось забавным в напряженном лице Николя, и он рассмеялся, звонко и чисто. Вместо того чтобы обидеться, Гривцов засмеялся вместе с ним, без всякой причины, а просто потому, что эти два человека очень хорошо поняли, как глупо выглядели друг перед другом. И не стеснялись смехом признаться в этом.

Наконец, Ванзаров глубоко вздохнул и успокоился.

– Простите меня, коллега, – сказал он. – День выдался странный. Не обращайте внимания. У меня для вас важное поручение.

Николя готов был в огонь и в воду. Но от него подвигов не потребовалось. Ванзаров лишь попросил поднять дело по самоубийству, случившемуся двадцать лет назад на какой-то заштатной станции Московско-Нижегородской железной дороги. Требовалось само дело и все сохранившиеся показания свидетелей.

Не такого ожидал Николя. Опять, вместо пуль и ножей разбойников и грабителей, ему предстояло сдувать пыль с архивных дел. А то, что сдувать придется основательно, он не сомневался. Шутка ли: разыскать в архиве Министерства внутренних дел отчет двадцатилетней давности.

Гривцов откровенно приуныл. Дух его взбодрили заверением, что находка этого дела, а лучше свидетельских показаний, может стать решающим фактором в раскрытии сразу двух свежих убийств. Вот только детали этих происшествий Ванзаров сообщить отказался. Чтобы не сбивать направление поиска, пояснил он, но Николя прекрасно видел, что дело тут в чем-то совсем ином.

40

Серж честно хотел выполнить совет и остаться дома хотя бы до последнего поезда на Петергоф. Но у входа его поджидала карета с зарешеченными окнами. Вежливый жандарм попросил сесть и, не слушая никаких аргументов и просьб, закрыл за ним дверцу. В тесном помещении пахло грязными сапогами и мочой. Серж ехал стоя, держась за прутья решетки.

Тюремная карета свернула на Мойку и встала около известного дома. Вежливый жандарм открыл узилище и помог сойти. И был так вежлив, что проводил в кабинет, где предложил устраиваться как будет удобно. Кабинет был строгий, ничего лишнего, только два стула и письменный стол. Серж не счел нужным показывать, что собирается задерживаться здесь надолго. Он остался стоять и даже скрестил руки на груди для собственной уверенности, которой он не чувствовал.

Немного погодя в кабинет вошел другой жандарм, такой же моложавый, коротко стриженный. Он представился поручиком графом Вронским и просил садиться. Знакомая фамилия произвела на Сержа магическое впечатление. Он не стал открывать, что знает отца поручика. За этим последовали бы объяснения, по каким причинам он знает его отца и что их незримо связывает.

Но Вронский, словно учуяв особое отношение подозреваемого к себе, проявил добродушие. Он сообщил, что господин Каренин вовсе не арестован, об этом и речи не идет, а приглашен в Охранное отделение в качестве свидетеля по делу об убийстве его отца и госпожи Остожской. Серж повторил в общих чертах, как, встретив жену, приехал и обнаружил два трупа. Жандарма интересовало, где он провел ночь. Серж признался, что был у любовницы.

Это еще больше растопило обстановку. Вронский заулыбался, даже подмигнул и стал расспрашивать о его отношениях с балериной Остожской, о том, как отец мог оказаться в его доме, и прочих деталях, какими уже интересовалась сыскная полиция. Вопросы были похожими, но Сержу показалось, что выводы из них здесь делают совсем не такие, какие ему бы хотелось. Вронский медленно, но верно подводил к тому, что проникнуть ночью в дом Остожской не удалось бы без посторонней помощи. Не было ли у нее какого-то помощника? На это Серж мог ответить, что разорвал с ней всяческие отношения. Тогда, закрыв папку, в которой вел протокол, Вронский спросил: как же, в таком случае, Остожская получила от господина Каренина приглашение на свидание у него дома?

Ответ жандармский поручик выслушал внимательно, кивнул и сообщил, что свидетель может быть свободен. Только столицу не покидать, но на завтрашнюю велосипедную тренировку выехать можно. Вронский на прощание пожал Каренину руку, и Серж по его глазам понял, что ни единому его слову граф не верит и отпускает его только на время, как кошка отпускает мышку пред тем, как схватить зубами намертво.

41

Ани вошла в холл отеля в прекрасном расположении духа. Вечерний воздух освежил разгоряченные мысли, она окончательно решила, что будет делать. От этого ей было легко и весело, как от предвкушения опасности. Она вспомнила свой детский страх перед первой прогулкой на водопад, когда издалека услышала надвигающийся гул, от которого задрожали колени и ей захотелось бежать без оглядки, но тогда она справилась. Знакомое и забытое ощущение вернулось. Она встретила его с радостью и настолько занялась им, что не заметила, как дорогу ей преградил незнакомец. Ани взглянула, – первой ее мыслью было, что объявился еще один воздыхатель, что для одного дня многовато. Но молодой человек с усами, которые нельзя было не заметить, желания упасть на колени или рассыпаться в комплиментах не выказывал. Напротив, смотрел как бы изучая, если не сказать: дерзко смотрел.

– Госпожа Каренина Анна Алексеевна? – спросил он, потом назвал себя и добавил: – Меня прислал ваш брат.

– Серж хочет сообщить, что дарит мне свободу при помощи чиновника полиции. Это шутка в его стиле.

– О вашей свободе мне ничего неизвестно. Зато он указал, что у вас имеется изображение вашей матери.

– У меня нет и никогда не было ее портрета, – ответила Ани. – Ее образ хранится у меня в сердце с детскими воспоминаниями. Как и любовь к ней.

– Говорят, вы – копия Анны Аркадьевны Карениной, – сказал Ванзаров довольно ласково. Вышло это у него само собой, без стараний. Не потому, что она была очень красива, не по тому изяществу и скромной грации, которые видны были во всей ее фигуре, но потому, что в выражении миловидного лица было что-то особенно ласковое и нежное. Ани не мешала ему разглядывать себя.

– Вам достаточно? – спросила она.

– Значит, отец вам не так дорог, как мать.

Такой вопрос заставил ее только чуть-чуть приподнять бровь.

– Не понимаю, о чем вы. Меня выкармливала итальянка, я привыкала с детства к солнцу и воздуху Европы. Здесь я задыхалась. Отец отвез меня в Швейцарию. Он спас меня от болезни легких. Я его практически не знала. Он навещал меня раз, а то и два раза в год. Письма же от него приходили только на Рождество.

– Вам известно, как умерла ваша мать?

Бестактный вопрос, заданный в холле гостиницы, где на них уже косились, а сальные взгляды оценивали, насколько хороша эта бланкетка, что подцепила представительного мужчину, оставил Ани исключительно равнодушной. Она словно не замечала ничего из того, что не интересовало ее.

– Отец рассказывал, что она упала под поезд, – все же ответила она.

– Если бы вы узнали, что это не совсем так и в ее смерти виновны люди, вам близкие, ваши родственники?

– Я бы их убила, – просто и буднично сказала Ани.

Ванзаров был благодарен за прямоту.

– Отчего вы не знакомитесь с дядей, кузенами и кузинами? – спросил он.

– Зачем? Возможно, скоро у меня будет новая семья, – последовал ответ. – Со старой меня ничего не связывает.

– Вы странно говорите для молодой невесты.

– Это не моя свадьба. Брату нужно и выгодно это родство. У него деловые отношения с моим женихом, чиновником городской управы.

Такому спокойствию противопоставить было нечего.

– Вчера вечером ваш брат приходил сюда… по одному делу, – сказал Ванзаров, чувствуя, что она прекрасно поняла, о чем речь, и улыбнулась ему краешком губ. – Он признался, что вы его видели. Вас не затруднит подтвердить этот маленький факт.

Ани так задумалась, что даже по-детски приложила пальчик ко лбу.

– Неужели видела? – спросила она саму себя.

– У вас есть сомнения?

– Ну, раз брат говорит… – Ани вздохнула. – Значит, так и есть. Он ведь теперь старший в семье. Вроде отца для меня, под венец поведет. Потому что от отца я получила только благословение. И это немало.

– Так видели вы Каренина или нет? – настаивал Ванзаров.

– Зачем вам это?

– Мне нужна от вас всего лишь правда.

– Вы первый в России, кто от меня это требует, – сказала Ани. – В награду за это вы ее получите. Вот вам мой ответ: нет, я не видела брата в отеле ни вчера вечером, ни прежде. Скажу вам по секрету, что решительно не знаю его секретов. Неужели при живой жене у него есть повод бывать здесь так часто? Не могу в это поверить…

Ванзаров не был уверен вполне, но, кажется, она кокетливо подмигнула.

42

Велосипедное общество давно присмотрело учебное поле, что располагалось в большом треугольнике, ограниченном лагерем военно-учебных заведений, Колонистской слободой и частью Петергофа, именуемой Заячий Ремиз. Место было удобное во всех отношениях. Практически все члены общества имели дачи, от которых до поля было минут пять неспешной езды. Плату за аренду взимали чисто символическую, по причине любви начальника лагеря к велосипедам вообще и пикникам общества в частности. Но больше всего устраивала земля. В столице было не так много мест, где можно было тренироваться на спортивных велосипедах, не боясь проколоть тонкие шины.

Чтобы подготовиться к заездам на велодроме в Стрельне и получить шанс на победу в знаменитых заездах на две и три мили, надо было где-то крутить педали. В Петербурге между извозчиками, конками, ломовыми телегами, уличным мусором и городовыми много не наездишь. А за городом асфальт покрывал считаные версты. Хорошее покрытие имела дорога из столицы в Царское Село и еще небольшая ее часть, доходившая до Петергофа, чтобы члены царской фамилии, да и сам император, не узнали на себе, что такое русские дороги. Ездить по этим отрезкам, гордо именуемым шоссе, было затруднительно. Местные жители относились к велосипедистам с веселым панибратством, мальчишки с криками бежали за ними, размахивая шапками и улюлюкая, а кто повзрослее – показывали пальцем, трясясь от смеха. Для солидных господ из общества такие развлечения были не по чину. Для них учебное поле было сущим раем. Никаких мальчишек, циничных крестьян, посторонних глаз и дорожной пыли. Но самое главное: земля была вытоптана армейскими сапогами до плотности бетона. После прохождения маршевым шагом нескольких батальонов велосипедисты могли рассчитывать на относительно ровную трассу. Оставалось пройти по ней метелками и граблями, удаляя опасные камешки, и путь к победам был открыт.

Тренировка становилась важным событием в жизни общества. Устраивался буфет с холодными и горячими закусками – для удобства сопровождающих дам и приятелей расставлялись столики, между которыми бегали официанты, разнося чай и прохладительное. Спортсмены могли оставить мелкие вещи и переодеться в спортивные бриджи и пиджаки в специально отведенном месте: между четырьмя шестами на веревках растягивали белое полотно, и этот импровизированный походный тент укрывал мужскую скромность от любопытных глаз. Не хватало только оркестра и выступления артистов, чтобы окончательно перепутать тренировку и светский пикник. Во всяком случае, дамы относились к этому мероприятию соответственным образом. Не задумываясь, какое важное спортивное значение имеет тренировка для развития велосипедного спорта в России, они веселились от души: демонстрировали новинки моды, обменивались сплетнями, заказывали шампанское. Куда больше рекордов их интересовали фасоны и модели, что в таком разнообразии можно было наблюдать за каждым столиком. Дамы любезничали, не забывая оценивать наряды друг друга. Особо интересовали всех шляпки.

Кое-кто из членов клуба в сердцах заявлял, но только среди своих, что из тренировки устроили какой-то модный показ. Но такое недовольство высказывалось сугубо в мужском обществе. На поле царила легкая и непринужденная атмосфера, никак не разжигающая азарт спортивного состязания. Участники тренировки все не могли начать заезды, разбившись на маленькие группки и смеясь каким-то глупейшим шуткам. На линии старта печально ожидал только Серж, который не разделял общего веселья.

Достаточно изучив спортсменов, болельщиков и присутствующих дам, Ванзаров отметил много приметных лиц. Лично он не был с ними знаком, но встречал на официальных приемах. Здесь были высокие чиновники Министерства финансов, Министерства двора и важное лицо Министерства внутренних дел. Любви к велосипедному спорту оказались подвластны все министерства. Наверняка здесь были чиновники Министерства путей сообщения, но их Ванзаров в лицо не знал. Для себя он отметил, что любовь к спорту требовала немалых средств. Кроме обязательного костюма с кепи, спортсмены тренировались на лучших английских и немецких моделях велосипедов, которые стоили месячной зарплаты скромного чиновника сыскной полиции.

Каренин выглядел чужим на этом празднике. Оперевшись о седло новенького «Витворта», он рассматривал сухую землю и, оттягивая пальцы, щелкал суставами. В таком состоянии было трудно рассчитывать на хороший результат. Ванзарову он еле заметно кивнул.

– У нас не принято торопиться, – словно оправдываясь, сказал он. – Угоститесь пока чем-нибудь.

– Понимаю, зачем вам понадобилась эта тренировка, – ответил Ванзаров, невольно ощущая запахи закусок.

– Надо же как-то развеяться…

– Куда важнее поддерживать дружеские отношения с нужными людьми. И умело им проиграть.

– Надо сильно постараться, чтобы проиграть достойно, – отвечал Серж, не скрывая, что в целом догадка верна. – Меня вчера вызвали в охранку, если это можно так назвать.

– Этого следовало ожидать, – убиты чиновник высокого ранга и актриса императорской сцены. А что вы хотели?

– Я бы хотел, чтобы все это поскорее кончилось. Никак не могу прийти в себя после вчерашнего общения с жандармом.

– Это они умеют, – согласился Ванзаров. – А что, граф Вронский проявил с вами излишнюю твердость?

Серж посмотрел так отчаянно жалостливо, что пояснения не требовались.

– Кстати, нужно ваше мнение, – продолжил Ванзаров, не замечая призыва к состраданию. – Как вы думаете, Кирилл Алексеевич Вронский знает, что связывает вашу и его семью?

– Я об этот думал, – ответил Серж, ловя руль, который норовил выскользнуть. – Мне показалось, что он просто выполнял служебный долг. Никакого намека на то, что он осведомлен о… знает ту историю, я не заметил.

– А вы не пробовали это узнать?

– Поверьте, господин Ванзаров, мне было не до того… О, кажется, сдвинулось с мертвой точки.

В обществе произошло какое-то движение. Велосипедисты с явной неохотой покидали столики, оставляя бокалы с шампанским и милых дам, направляясь к линии старта. Чтобы не мешать, Ванзаров отошел к зрителям. Его дружески хлопнули по плечу.

Стива улыбался и салютовал бокалом, в котором лимонным блеском играло шампанское. Как будто вчера ничего и не было. Он весь светился, – казалось, солнечные брызги так и разлетаются вокруг него.

– Чудесный день! Чудесная погода! И чудесное общество! И ура всему миру! – провозгласил он. – Что вы такой скучный, Ванзаров? Смотрите, сколько очаровательных дам! Сколько соблазнов и приключений! А вы кукситесь. Вы такой же, как и все нынешние, все разговоры только о деньгах и делах. Разве так надо жить? Мы любили кутнуть, но у вашего поколения все пресно. Я вот по своим детям сужу. Вы мне показались не таким…

– Исключительно другой. Буйное веселье и безрассудные поступки. Включая романы с замужними дамами. У меня на кабинете табличка имеется.

– Неужели? – простодушно поразился Стива.

Ванзаров предпочел свернуть с опасной темы.

– Говорят, вчера вы заявили княгине Бетси, что знаете, кто убил Каренина и Левина, – сказал Ванзаров, следя за тем, как исчезает веселость с лица Стивы. – Так прямо и заявили. Меня очень интересует ваше мнение.

Сделав большой глоток, Стива поставил бокал на поднос возникшего официанта.

– Извольте видеть преступника: вот, бросил все дела в министерстве… – сказал он, высматривая кого-то в толпе дам, – …вернее, оставил их на помощника Мишеньку Вертенева, это зять мой, муж Танечки, очень надежный человек, и сюда. Так жалко стало терять такой день, зарываясь в бумаги. Бумаги от нас никуда не денутся. Верно? Какая жалость, что вы не курите…

Стива принялся хлопать себя по карманам, приговаривая, что стал растяпой, и как только мог забыть свой портсигар. Он извинился и побежал к тенту.

На старте велосипедисты выстроились в две шеренги, опираясь о землю одной ногой. Серж занял место во втором ряду, из которого выбраться было невозможно, но зато оно позволяло достойно проиграть нужным чиновникам. Ничто так не скрепляет дружбу с нужным человеком, как его уверенность в спортивном превосходстве.

Зрители, привлеченные началом заезда, обратили свое внимание на спортсменов. Среди шляпок, перьев и вуалей мелькнуло лицо Надежды Васильевны. Она оживленно беседовала с кем-то, смеясь и пробуя шампанское. Могло показаться, что она владела собой, чтобы в этот трудный период быть опорой мужу, давая ему силы и вселяя оптимизм. Издалека нельзя было разобрать, о чем шла беседа. А по губам Ванзаров еще читать не умел, о чем изрядно сожалел.

Судья в мундире пехотного полковника, раскрасневшийся и веселый, потребовал всеобщего внимания, объявил, что первый тренировочный заезд начинается, и поднял револьвер, чтобы дать старт. Публика затихла, даже официанты замерли в любопытстве.