Опасная фамилия

43

Кирилл Вронский встретил Ани на станции Новый Петергоф. Взяв ее под руку, он предложил сесть в коляску, что ждала на площади. Она захотела прогуляться после тесного и неудобного поезда. Они шли медленно. Скромное платье рядом с голубым мундиром казалось излишне простым, но Вронский не обратил на это внимания. Ему было удивительно хорошо просто идти рядом с ней, поддерживая невесомую ручку, заглядывать в ее лицо, спокойное и чистое, смешить, болтать о пустяках и чувствовать, что не было ничего более прекрасного в его жизни, чем эта прогулка.

Они вошли в петергофский парк, но он не взглянул на беседки, фонтаны и статуи, белевшие наготой мрамора среди зелени и солнечных бликов. Ани поглядывала на Вронского, чуть скашивая глаза, улыбалась его шуткам и поддерживала разговор, но ей все время хотелось кое-что сказать. Некоторое напряжение выдавало ее.

– Вас что-то беспокоит? – спросил Вронский, бережно прикоснувшись к ее пальцам, которые оказались неожиданно холодными, как мраморными. – В такой день надо гнать все плохие мысли. В такой день должно обязательно случиться что-то очень хорошее. Верьте мне.

– Я должна вам кое в чем признаться, – наконец сказала она.

– О, надеюсь, вы знаменитая преступница! – обрадовался он. – Тогда я вас непременно арестую и уже не выпущу, как бы меня ни просили. Признавайтесь, маска, под каким именем вы известны: Королева Воров? Или Анна-Брильянт? Или все-таки Безжалостная Эльза?

– Моя фамилия не Шер, – сказала Ани и посмотрела ему прямо в глаза. На Вронского эта новость не произвела ровно никакого впечатления.

– Всего-то? – легкомысленно заявил он. – Это пустяки.

– Поверьте, я не хотела вас обманывать, меня просили до некоторого события представляться именно так.

– Дорогая Ани, я давно знаю, что вы никакая не Шер, а Каренина, сестра Сергея Алексеевича.

Ани проверила, не шутят ли над ней.

– Откуда вы узнали? – спросила она. – Вам брат сказал?

– С Сержем мы имели приятную беседу несколько по иному поводу. А знать мне полагается по роду службы. Стоило навести справки, как выяснилось: никакая мадемуазель Шер из Швейцарии в столице не числится. Зато в гостинице «Англия» записана госпожа Каренина. Чему я ужасно рад.

– Благодарю вас, что не осуждаете, мне не хотелось вас обманывать…

– Милая Ани… Даже если бы вы были безжалостной убийцей, в моем сердце вы бы нашли полную защиту и прощение. Меня тревожит совсем иное… Ваша свадьба с неким господином Ярцевым. Вот это беспокоит меня исключительно. Судьбе или тетушке Бетси было угодно, чтобы мы встретились так поздно, а я вовсе не желаю оказаться опоздавшим.

– Что же делать? – спросила она тихо и отвернулась, словно разглядывая какую-то статую. – Свадьба назначена через два дня. Завтра мой жених устраивает прием. Его не остановило даже то, что моего отца убили. Впрочем, и моего брата это тоже не остановило. Исключительно деловые господа…

Вронский поднес ее руку к своим губам.

– Нет безвыходных ситуаций, если есть желание найти выход, – сказал он. – И сила.

– Это не тот случай…

– А знаете что, прекрасная Ани, у меня возникла внезапная идея! Приглашаю вас к нам на дачу. Хочу, чтобы вы познакомились с моим отцом. Он старый вояка, прошел Балканскую войну, теперь в отставке, все лето сидит в саду. Познакомиться с ним будет очень важно…

Любая столичная барышня на ее месте испугалась бы и стала отказываться, хотя бы потому, что платье, прическа и шляпка не соответствовали важности визита. Но Ани не думала о таких пустяках и согласилась сразу. Как будто чувствуя, что это знакомство будет действительно важно.

Граф Алексей Кириллович, ожидая гостью, которую обещал сын с утра, чувствовал себя неловко. Он не знал, какую роль должен сыграть. Кирилл отказался признать эту девушку своей невестой и желал, чтобы отец пока лишь взглянул на нее и составил свое мнение. Такое желание сына было для старшего Вронского несколько неожиданным.

Нельзя сказать, что они были далеки. Кирилл вырос без матери, почти что на руках графини Веры, жены брата Александра. Женское воспитание казалось Вронскому неправильным и глупым, портящим мальчика, но иного он предложить не мог. Алексей Кириллович, оставшись без жены, не знал, как и взяться за ребенка. А потому доверился свояченице, которая уже воспитала своих детей. В результате Кирилл вырос веселым, легким, открытым, но совершенно не поддающимся никаким ограничениям. Он всегда делал только то, что ему хотелось, не считаясь с чужим мнением. И к отцу он тоже не прислушивался. Так было, когда Кирилл отказался поступить в гвардию, как полагалось потомку рода Вронских, в котором все мужчины были военными, и самовольно сдал экзамены в училище корпуса жандармов. Так было, когда он отказался от брака с молодой графиней Надсон. И так было, когда Кирилл решил служить в Охранном отделении, с чем Вронский не смог смириться. Он считал, что защищать трон и отечество благородному человеку полагается на поле боя. Но не в застенках же охранки! Граф испытывал к этим господам, которых сын иногда привозил на дачу, некоторую брезгливость, уходил на долгую прогулку, чтобы не жать им рук, но и не скомпрометировать сына излишней гордостью.

Для чего понадобилось Кириллу мнение отца по поводу какой-то барышни, приехавшей из Швейцарии, Вронский понять не мог. Он решил быть вежливым с ней, как он был вежлив с любым, ниже его по положению, не избавившись от привычки смотреть на людей как на вещи. Наверняка барышня не имеет к высшему свету никакого отношения. Обычная милая простушка.

Вронский заметил из-за ограды мундир сына и девушку, которую он вел под руку. Правила этикета требовали, чтобы хозяин вышел к гостям. Граф спустился с веранды и стал ждать, ничем не выказывая раздражения, овладевшего им. Он видел, как Кирилл пропустил барышню в калитку. Барышня была среднего роста, хорошо сложена, хотя и чуть полновата. Лицо скрыто под широкополой шляпой. Что же касается платья, то Вронский невольно отметил, что она и понятия не имеет о моде. Увиденного было вполне достаточно. Ему захотелось как можно скорее избавиться от этой обязанности, ставшей обременительной.

Сын зашел на шаг вперед и для чего-то отдал честь.

– Отец! – торжественно произнес он. – Позволь представить тебе Анну Алексеевну, прибывшую в столицу из Швейцарии. Хотя она предпочитает, чтобы ее называли Ани.

Барышня подняла лицо.

Алексей Кириллович обладал крепким характером, закаленным войной и тяжелым ранением. Он только задержал дыхание, все еще не веря, что такое чудо возможно.

Это была она. Сдержанная оживленность играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшей ее румяные губы. Как будто избыток чего-то так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке. Она была прелестна в своем простом платье, прелестны были ее руки, прелестна твердая шея, прелестны вьющиеся волосы, прелестны грациозные легкие движения рук, прелестно это красивое лицо в своем оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в ее прелести. Вронский увидел Анну. Она стояла перед ним живая и молодая, такая, какой он запомнил ее и какой она осталась на его портрете. И это было по-настоящему страшно. Интерес сына открылся для него с неожиданной стороны и нашел столь необычное объяснение, и Вронский подумал, что, быть может, случилось то, чего он так долго ждал и боялся. Хотя поверить в это было совершенно невозможно.

Кирилл с интересом наблюдал, какую внутреннюю борьбу преодолевает отец. Он слишком хорошо изучил его манеру, чтобы не заметить, что Вронский растерян до крайней степени.

– Как вас зовут, мадемуазель? – спросил он не своим, напряженным голосом.

– Анна Алексеевна Каренина, – ответила Ани.

Кирилл должен был признать, что она не испытывает и тени робости, какую прилично иметь девушке, а, напротив, смотрит на его отца открыто и прямо.

– Вы дочь покойного Алексея Александровича Каренина? – тихо спросил Вронский.

Ани только кивнула ему в ответ.

– Прошу простить мою дерзость, но сколько вам лет?

– Двадцать один, – ответила Ани.

– Господин поручик, – вдруг обратился Вронский к сыну, – не могли бы вы оставить нас с Анной Алексеевной наедине?

Против ожидания, Кирилл не изумился столь необычной просьбе, только щелкнул каблуками и вышел в калитку. Ему было чрезвычайно интересно, о чем таком отец хотел поговорить с Ани. И, наверное, он бы нашел причину, чтобы остаться. Только особое, одному ему известное выражение стальной решимости, какая возникала у отца в исключительных случаях, заставило Кирилла безропотно повиноваться.

Вронский пригласил гостью в гостиную, но Ани предпочла остаться в саду. Они сели друг напротив друга в плетеные кресла. В каждом мельчайшем движении, в каждой черточке, в манере держать голову, в особом блеске глаз, в том, как она отвечала и улыбалась ему, Вронский узнавал Анну. Его дочь была слишком точной копией матери. Ани вела себя удивительно естественно, не кокетничала и не проявляла глупое жеманство, что свойственно молодым девушкам. Она была проста и непосредственна. Вронский не заметил, как они заговорили о европейской политике, затем обсудили новейшую литературу, перешли к воззрениям на религию графа Льва Толстого, коснулись свобод и избирательного права женщин и даже обсудили музыкальные новинки, среди которых обменялись замечаниями о композиторе Глазунове, премьеру нового балета которого ожидали осенью.

Во время беседы Ани выказала не только хорошее образование, но и умение мыслить. Она не повторяла чужие глупости, но умела отстаивать свое мнение, доказывая аргументами, а не светскими глупостями. Вронский видел в ней не только отличное образование, широкий кругозор, но и глубокий, живой ум. Что радовало и пугало графа одновременно. Это была его дочь, и он мог гордиться ею, хотя сам не приложил усилий к тому, чтобы она выросла такой. Он запомнил ее в колыбели крохотным существом с шафранно-красным, пушистым и сморщенным личиком, с пухлыми ручонками. А теперь перед ним сидела красивая и гордая женщина.

Она взяла от родителей все самое лучшее. Вронский это видел отлично. Чувство глубокого, полного и бесконечного счастья, какое он испытал в их первый раз с Анной, вернулось к нему. Это было столь невозможное счастье, – то, что эта умница и красавица была его дочь. Но она носила фамилию совершенно чужого для нее человека. Вронский все собирался сказать главное, но так и не решился. Он еще подумал, что предстоит объяснение с Кириллом, который не знал, что у него есть сестра. Но тут Вронский сложностей не предполагал: после упреков и обид Кирилл, разумеется, смирится и примет неизбежное. Ничего иного ему все равно не оставалось. Не зря же он привел ее сам.

Кирилл Алексеевич вернулся через полтора часа. Вронский приказал немедленно подать обед. Он не хотел расставаться с Ани, ему хотелось говорить с ней еще и еще. Но она вдруг поднялась, сказав, что у нее есть срочные дела. Вронский поцеловал ей руку с такой нежностью, что сам испугался.

– Как вам эти насаждения? – спросил он, указывая на шедевры итальянского садовника, не столько из интереса, но чтобы скрыть навернувшиеся на глаза слезы.

– Они уродливы, – просто ответила Ани, чем вызвала в душе Вронского бурную радость.

– Вот не знаю, что с ними и делать, – только заметил он.

– Прикажите на их место посадить молодые деревца.

– Да, пришло время сажать молодые деревца, – согласился он.

Чтобы как-то войти в разговор, Кирилл вызвался проводить гостью на станцию. Ани отказалась, пояснив, что ей надо навестить брата. Тогда Кирилл заявил, что непременно проводит, хоть до перекрестка.

– Прошу бывать у нас непременно в любой день, да хоть завтра заглядывайте, – сказал Вронский. – Нам еще многое надо обсудить.

Таким мягким Кирилл еще никогда не видел отца. Перемена была столько необъяснима, что даже в чем-то тревожна.

Они вышли на дорогу, утопавшую в зелени. Кирилл сам взял Ани под руку.

– Кажется, я начну ревновать вас к отцу, – сказал он, стараясь придать обиде шутливый тон.

Ани повернула к нему голову.

– Не стоит.

– Отчего же?

– Вы ему не соперник.

Понимать столь дерзкое высказывание предоставлялось, как ему будет угодно. Ани была задумчива, отвечала невпопад и, кажется, не слушала его болтовню. Это сильно задело Кирилла. Он не мог хоть в чем-то проиграть отцу. Привыкнув действовать решительно, идя напролом, особенно в отношениях с отцом, он не нашел иного выхода, как сорвать первую попавшуюся ветку.

– Вы не оставляете мне выбора, – сказал он, преграждая Ани дорогу. – Чтобы не получить в вашем лице прекрасную мачеху, буду вынужден сегодня же вечером просить вашей руки… У кого же ее просить? Ах, да, конечно, у вашего брата, – он протянул ей ветку. – Анна Алексеевна, вы примете мое предложение?

Ани взяла у него ветку, покрутила и словно нечаянно выронила.

– Вы полагаете, это единственный выход? – спросила она.

– Я неплохо знаю отца. Он, как и я, всегда добивается того, чем желает обладать. И уступать ему я не намерен.

– Вы, но не я, – сказала она, оборачиваясь к нему. – К чему все эти водевильные страсти? Вы знаете, что я обязана выйти замуж.

– Неужели стать графиней Вронской хуже, чем женой чиновника?

– Я подумаю о вашем предложении, – ответила Ани и быстро пошла прочь. Вронский не стал ее догонять, но долго смотрел вслед.

44

Дамы начали выражать возмущение, устав сидеть на шатких стульях, да и закуски с напитками закончились. Их мужья были крайне недовольны тем, что им не позволяют пройти в шатер и переодеться или хоть одним глазком взглянуть, что там произошло. Официанты устали торчать без дела. Даже полковник, хозяин учебного поля, притомился и сел прямо в траву. Только господину, назвавшемуся чиновником сыскной полиции, до этого дела не было. Он не позволял расходиться, не обращал внимания на жалобы и протесты. Страдания велосипедного общества ему были глубоко безразличны. В шатер он пропустил только уездного доктора, обменявшись с ним тихими замечаниями, когда тот вышел наружу.

Публика уже давно бы улизнула, но неприятный господин успел окружить место происшествия городовыми, которые прибыли вместе с приставом. В этот раз Ильичев вел себя все так же мирно, не желая показывать власть и мешать сыску. А более всего желая свалить на сыскную полицию второе подряд происшествие. Петергоф находился под особым присмотром, близость к царствующим лицам обязывала к порядку, даже на кражи начальство смотрело косо. Не говоря уже о несчастном случае на охоте. Нынешнее событие грозило приставу и вовсе тяжкими объяснениями. Ильичев свято надеялся, что столичная знаменитость снимет у него с шеи тяжкий груз.

Дамы не заметили, откуда появился высокий брюнет с желтым чемоданчиком и легкой проседью на висках. Зато все ощутили странный, если не сказать невыносимый запах, который тянулся от сигары, что победно торчала в зубах брюнета. Прошествовав мимо дам с изумительно надменным видом, он запустил сигару над их головами, дальним и точным броском попав в чей-то велосипед, оставленный на поле. Сигара взорвалась искрами, а хозяин велосипеда недовольным окриком. Господин и усом не повел. Чуть нагнувшись, он вошел в шатер.

– Неплохо и в некотором роде даже живописно, – сказал Аполлон Григорьевич, рассматривая пространство, отделенное белой тканью.

На траве широким ковром были разбросаны мелкие предметы мужского обихода, словно охранное отделение провело обыск. Вперемежку валялись портмоне, расчески, ключи, брелоки, записные книжки и просто книжки, футляры для очков и прочие мелочи. Столы были опрокинуты, стулья раскиданы в разные стороны. Верхняя одежда лежала кучей. Виновник беспорядка был поблизости. Он лежал на спине, запрокинув голову и упираясь затылком в белую материю так, что она натянулась, словно фата невесты под сильнейшим ветром. Лебедев подошел к телу.

– А, старый знакомый, – сказал он. – Только вчера на охоте виделись. И вот опять такая приятная встреча. И такая интересная…

Присев над Стивой, он занялся изучением тела. Ранений или следов от пуль не было заметно. Костюм был не тронут и даже аккуратен, несмотря на падение.

– Коллега, вас интересует причина смерти?

– Зачем бы я вызывал вас в такой спешке, – ответил Ванзаров.

– С вас станется… Но раз уж вас интересует мое мнение, хотя не пойму, зачем оно вам сдалось, заявляю официально: причина смерти очевидна.

– Что вы о ней думаете?

– То же, что и вы. Из глазницы, в которой находился глаз, а теперь совсем вытек, торчит металлический предмет с винтовой нарезкой. Размер видимой части – не больше дюйма. Скорее всего, длина предмета такова, что при проникновении через глаз он вошел в лобную долю мозга. Наш весельчак умер на месте без мучений. Только мебель разнес, когда боролся с болью и хватался за что попало. Это официально говоря. От себя скажу: не представляю, как могли ему в глаз эту штуку засадить…

– Можете достать у него из глаза…

– Так сказать, соринку? Отчего же не достать, ему хуже не будет.

Хирургическими щипцами, более похожими на орудие пыток, Лебедев крепко взялся за металлический хвостик, торчавший из глазницы, и дернул. Вынырнуло тонкое лезвие в бурых следах. Аполлон Григорьевич смахнул налипшие сгустки и издал радостный возглас.

– Да тут монограмма имеется, – он показал на основание лезвия.

Ванзаров наклонился и увидел отчетливую гравировку на металле: «СК».

– Где-то я уже видел подобное, – сказал Лебедев.

– Что за оружие?

– Я бы не назвал это оружием. Скорее ножик для очинки перьев, каким гимназисты вырезают умные мысли на партах. Только у него для чего-то рукоятка свинчена. Честно говоря, не представляю, какую надо иметь силу, чтобы с таким крошечным захватом умудриться так точно воткнуть нож в глаз. Если только между пальцев зажать, да и то… – криминалист пребывал в раздумьях. – Нет, я честно вам говорю, коллега, что у меня нет ни одной мысли на этот счет. Разве он сам себе воткнул.

– Думаю, ответ найдем прямо сейчас…

Ванзаров сделал шаг в сторону и, сильно нагнувшись, принялся осматривать лежащие предметы, перемещаясь вбок широкими шагами и ставя ботинок так, чтобы не раздавить чьи-то любимые очки. Лебедев наблюдал за ним с нескрываемым интересом. Обойдя почти по кругу, Ванзаров выдернул из беспорядка сигарную коробку.

– Вот то, что надо, – сказал он.

– Наш старый добрый Partagas, – обрадовался Лебедев. – Коробка совсем новая, только открыта. Жаль, сигары на землю упали. Это уже, считай, пропало, совсем другой вкус, нельзя и пробовать. А то бы я не отказался…

– Стива пошел в раздевалку за сигаретами, свои он забыл дома, – начал Ванзаров медленно, словно разматывая клубок. – Спросить не у кого, все господа уже на линии старта. В буфете сигар не держат, там только закуски… У каждого велосипедиста свои папиросы или сигары… Стиве хочется курить… Он заходит в шатер и понимает, что портсигары держат в карманах пиджаков. Пиджаки – вот они, висят… Но Стива и подумать не может, чтобы залезть в чей-то карман и одолжить папиросу… Однако курить хочется. И тут он видит новую коробку сигар на столике… Чей столик? Ну, конечно… Он узнает висящий на стуле пиджак племянника. Это совсем другое дело… Стива берет коробку, сдергивает ленточку и приоткрывает крышку…

Протянув найденную коробку, Ванзаров попросил примерить к ней размер лезвия. Приставив ножик к краям, Лебедев сообщил, что подходит как раз.

– Только не понимаю, что вы этим хотите сказать, – добавил он.

Вместо ответа Ванзаров стал методично поднимать и отбрасывать в сторону предметы, не заботясь о том, что скажут их хозяева. Пока не поднял невзрачную железку, скрученную буквой «М», с широкими лапками. Издав победный звук, Ванзаров что-то прикинул, осматривая кучу, и сразу переместился в другой конец, где опять стал беззастенчиво хозяйничать. Угомонился он, когда вытащил из-под чьего-то кошелька парочку крепких пружин.

– Вот! – сказал он. – Не нужна крепость рук. Вообще никто не нужен рядом. Жертва сама все сделает. Понимаете, что произошло?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

На Офицерской улице, д. 28, размещалось Управление сыскной полиции Санкт-Петербурга.

2

Капорник – предатель на воровском жаргоне.

3

Обруч – перстень, сбондить – украсть.

4

Околоточный надзиратель – нижний чин участка полиции, отвечал за околоток, т. е. несколько домов.

5

Надо ковать железо, толочь его, мять.

6

Товарищ Директора департамента полиции – его заместитель.

7

По российским законам сторона, признанная или уличенная в измене, теряла право выходить замуж или жениться.

8

Не по моей части.

9

Кадет (здесь) – молодой сыщик на воровском жаргоне.