Королева брильянтов

Быстро темнело. Изнутри кафе было ярко освещено, объект наблюдения был как на ладони, лучше не придумаешь. Дитц надеялся, что, несмотря на звериную хитрость, дама не настолько проницательна, чтобы воспользоваться черным выходом. То, что он наблюдал, говорило об одном: она целиком поглощена разговором с подругами. При других обстоятельствах было бы важно узнать, кто эти дамы в черном, наверняка сообщницы. Но сейчас ротмистру было не до них.

Московский морозец крепчал. Дитц ощутил холодок, проникавший со всех сторон, туже натянул перчатки и поднял воротник. Надо было ждать и терпеть. Терпеть и ждать.

Горячий шоколад остывал на столе. Страстное желание, заставившее ее без всякой цели отправиться в кафе, устроило счастливое совпадение. Удача играла на ее стороне. Нельзя лучше выдумать причины, чем случайная встреча. По-настоящему случайная. Агата строила планы, как бы выйти на Ольгу Петровну. Она чувствовала сердцем, что вдова наверняка знает, где прячется убийца ее мужа. Если сама не скрывает его.

Правильное подозрение, что Коччини именно тот, кем Агата его считала, подтвердилось самым решительным образом. Познакомившись с сестрой Ольги, Ириной, Агата узнала невероятные новости: оказывается, муж Ирины покончил с собой, застрелившись. Они только что были в Городском участке, Ирина опознала своего мужа. Агата выразила самые искренние соболезнования, выказала глубокое участие и даже смахнула слезинку, которую умела вызывать по требованию. Но при этом она убедилась: Коччини не остановился. Он идет дальше, убивая невинных мужей. Хотя по измученному, серому лицу Ирины с глубокими тенями под глазами было трудно представить, что она захотела убить мужа. Но Агата в этом не сомневалась. Теперь понятно, почему Коччини исчез: готовил и привел в исполнение новое убийство. Фокусы его стали беспощадными.

– Я помню, дорогая баронесса, вашу просьбу, – сказала Ольга Петровна печально и тихо. – Но в ближайшие день-два не смогу ее исполнить, мне надо быть с сестрой.

Агата потребовала не думать о таких пустяках. На фоне случившегося ее беды незаметны, как пыль.

– Ужасное событие, ужасное, – продолжила она. – Но что стало причиной этой трагедии? Наверное, долги?

– Нет, баронесса, долгов у Викоши… простите, Виктора Филипповича, не было. Его дело твердо стоит на ногах. Тут другая причина. Но я не могу о ней говорить, простите.

Потребовалось все красноречие, чтобы убедить Ольгу Петровну поделиться тайной. Наконец она согласилась. История о семейном проклятии, рассказанная кратко, выглядела пугающе. Агата была взволнована. Так что для успокоения нервов одним глотком опустошила чашечку остывшего шоколада.

– Я всегда знала, что нельзя бросать вызов силам, не поддающимся человеческому пониманию, – сказала она. – Получается, ваш супруг, Ирина, невинная жертва. Ответил за грехи отца… Как в древнегреческой трагедии. И это в наш просвещенный век. Как страшно жить!

Ирина ничего не ответила баронессе, разглядывая свою чашку.

– Мы все просили, умоляли Викошу… Виктора Филипповича, быть осторожным, не рисковать понапрасну и не испытывать судьбу, – продолжила Ольга Петровна, поглядывая на сестру. – Он не поверил, не послушал. И вот трагический конец.

– А где… это… случилось? – спросила Агата.

Ольге Петровне не хотелось вникать в подробности. Но баронесса была столь мила, а сочувствие ее было столь искренним, что она не сдержалась.

– В том самом проклятом номере гостиницы «Славянский базар», где много лет назад его отец совершил ужасное… – она не договорила.

Агата старательно задумалась, но не слишком надолго.

– Позвольте, дорогая, – сказала она, находясь все еще в своих мыслях, – но если вы рассказали о проклятии рода, выходит, что и ваш муж… тоже?

Ольга Петровна согласно кивнула.

– Неужели это случилось в том же номере?!

– Вы правы, баронесса, Гри-Гри… Григорий Филиппович нашел свой конец там, куда вели рок и проклятие.

С языка Агаты чуть было не сорвалось: «Так какие еще нужны доказательства?!» Но она умела владеть своим языком не хуже, чем своим лицом. Фокус Коччини повторился. Никаких сомнений.

– Ваш муж тоже застрелился? – будто случайно вырвалось у нее.

Милой баронессе следовало простить бестактность. Ольга Петровна простила.

– У бедного Григория Филипповича не выдержало сердце. Боюсь, он увидел нечто столь страшное, что… Не будем об этом.

Агата вздрогнула, как будто ее пробрал мороз.

– Если чем-то могу помочь в вашем горе, Ирина Петровна, располагайте мной целиком.

Ирина ничего не ответила, переживая утрату. Ольга Петровна за нее выразила благодарность.

– Сейчас нам предстоит самое трудное, – сказала она. – Надо принести новость старшему брату Викоши и Гри-Гри, Петру Филипповичу.

– Понимаю, как он страшится проклятья…

– Пе-Пе… Петр Филиппович ничего не страшится. И ни во что не верит. Он… Он хороший человек по-своему, но в нем слишком сильна купеческая порода. Сильный, властный характер.

– Тиран и самодур, – не поднимая глаз, сказала Ирина. – Может сделать с нами все, что захочет.

Чтобы сгладить неловкость, Ольга Петровна стала убеждать, что Петр Филиппович просто властный человек, который хочет, чтобы всегда выходило по его. А на самом деле – любящий и добрый. За словами трудно было скрыть главное: сестры до жути боялись идти с известием. Этим надо было воспользоваться.

– Милые Ольга Петровна и Ирина Петровна! – Агата светилась решительностью. – Я не позволю, чтобы вас обижали в таком горе. В моем присутствии он не посмеет не то что поднять на вас руку, но и повышать голос. Решено, еду с вами.

Сестры переглянулись.

– Баронесса, мы тронуты вашей добротой, но… – Ольга Петровна не знала, что сказать.

– Не принимаю возражений. Поверьте, милые дамы, не понаслышке знаю, что такое муж-тиран. Мужчин не надо бояться, ими надо управлять. Как лошадью или санями. Они только и ждут этого. Самый грозный и страшный из них в умелых женских руках пойдет, как теленок, куда ему скажут. Вы милые и очаровательные, но слишком привыкли, что мужчины вами повелевают. Позвольте показать вам урок, как с ними надо обращаться…

Агата вложила столько искренности и сил, что не поверить ей было невозможно. Выразив безграничную благодарность, немного смочив ее слезами, Ольга Петровна приняла беспримерную жертву.

Оказалось, что далеко ехать не надо. Заведение старшего брата находилось в двух шагах отсюда, в Варсонофьевском переулке. Баронесса, как гостья из Петербурга, конечно, не знала московских переулков. Она с радостью согласилась не брать пролетку, которую в предпраздничный день трудно найти на Кузнецком мосту, куда все поехали за подарками, а пройтись с сестрами пешком.

Мороз остудит слезы.

Ротмистр обратился в ледяную сосульку, как ему казалось. Топтаться на морозе оказалось еще хуже – от этого становилось лишь холоднее. Он невольно подумал: какое же надо иметь нечеловеческое здоровье филерам, чтобы в любую непогоду проводить в слежке за объектом по десять часов. Ему хватило четверти часа. Зайти в кафе? Об этом нечего было и думать. Баронесса сразу его узнает, даже если спрячет нос за воротником. Находиться на улице сил не осталось. Дитц выбрал наименьшее из зол. Напротив кафе находилось несколько модных магазинов.

Зайдя в ближний, принадлежащий Артуру Жюдену, он отказался от услуг приказчика и стал осматривать товар, держась ближе к витрине.

Ночь опустилась на Кузнецкий мост. Кафе издалека было хорошо заметно. Дитц различал фигуру баронессы, которая так и сидела с дамами. Когда приказчик подошел в другой раз, узнать, чего изволит посетитель, ротмистр поспешил выйти. Озноб, только начавший отпускать, взялся за него. Терпеть не было сил. Он отошел немного в сторону, но так, чтобы выход из кафе был виден, и вошел в заведение Глезера. Здесь он снова изображал странного посетителя, который смотрит не на товар, а на улицу, пока приказчики не начали поглядывать с опаской: не вор ли? Разбираться с городовым, которого могли кликнуть, ротмистру не хотелось.

Нырнув в мороз, он, пройдя совсем немного по улице, вошел в модный магазин «Шанкс и Кº». Находиться мужчине в дамском заведении было не то чтобы неприлично, но следовало объяснить приказчику, что ищет подарок. Такие мелочи Дитц игнорировал, а бесцеремонно держался у витринного окна. Что вызвало подозрения приказчика, который не спускал глаз со странного господина.

Обзор с этого места был наихудший. В темноте и слепом освещении улицы Дитц чуть было не упустил момент, когда баронесса вышла из кафе в сопровождении тех дам. Хуже того, взяла под руку одну из них, оказавшись с крайней из трех женщин. Ротмистр не мог понять: это случайность, или она что-то заподозрила и прикрывалась своими знакомыми. Если так, он сильно недооценил мерзавку. Раздумья бесполезны. Надо действовать. Держась на другой стороне Кузнецкого моста, ротмистр двинулся за уходящими дамами.

Шли они неспешно, что значительно упрощало задачу. Три фигуры куда заметнее одной. На счастье ротмистра, пролетку не взяли. Прогулка заняла не более десяти минут. Дитц на часы не смотрел, время прикинул примерно. Дамы свернули в какой-то переулок, не слишком длинный, название его ротмистра не интересовало, и вошли в заведение, над которым находилась вывеска ювелирного магазина. Баронесса вошла последней, пропустив спутниц вперед. Зачем ей понадобилось идти за драгоценностями на ночь глядя, Дитц не мог себе представить. Разве только мошенницы спланировали дерзкое и быстрое ограбление. Сколько придется ждать на морозе, неизвестно. Мерзнуть больше он не мог ни секунды. Модных магазинов или просто лавок, в каких можно укрыться, в переулке не оказалось. Ротмистр приметил место, из которого открывался обзор на ювелирный, – ломбард какого-то Немировского.

Дитц поторопился войти. К нему направился приказчик, слащаво-зализанного вида, как все приказчики в Москве, и вежливо, но строго сообщил, что они уже закрыты, будут рады видеть сударя завтра. Ротмистр огляделся. Кажется, приказчик был один. Дитц поманил его.

Павлуша Катков, не предчувствуя дурного, прикинул, что поздний гость хочет сбыть вещицу, наверняка дорогую, какую страшно выпускать из рук. Наверняка – ворованную. Он подошел слишком близко и успел только сказать: «Чего изволите?» – как что-то огромное и тяжелое вонзилось ему в солнечное сплетение. Боль оглушила, Павлуша согнулся, держась за живот, и повалился на пол. Катков жадно хватал ртом воздух, но воздуха не хватало, он хрипел и исходил слюной. Ротмистр проявил милосердие: добавил удар ботинком под дых, чтобы урок запомнился. А бить он умел. Павлуше так было больно, что он готов был отдать весь товар, чтобы его не трогали. Страшный гость не проявил интереса к витринам и полкам, упорно глядел в окно. От греха подальше Катков отполз в дальний угол и затих.

Ротмистр приник к стеклу, вглядываясь в уличную темень. Показалось, что на другой стороне переулка кто-то прячется, какая-то фигура вжалась в проем дома. Скорее всего обман зрения. Чего не померещится во тьме?! Дитц пригляделся внимательней, но призрачное видение исчезло, как будто его и не было вовсе.

Вблизи Петр Филиппович казался куда более мерзким, чем издалека. Фигура напоминала нависающую кучу, готовую вот-вот развалиться кусками жира. Жилетка еле сдерживала живот, огромная золотая цепочка, цепляющаяся за ее кармашек, натянулась якорной цепью, держащей корабль из последних сил. Оплывшие щеки висели мешками, раздутые губы шевелились мокрыми червяками, нос торчал обрюзглой картофелиной. Только глаза смотрели умно.

Агата ощутила, что из-под нависших бровей ее изучают придирчиво. Как будто услышала беззвучный голос, говоривший ей: «Ты, голубушка, меня не проведешь, я тебя насквозь вижу. Не чета тебе обмануть меня пытались, а ни с чем остались». И на такого умника у нее в запасе была припасена уздечка. Если бы захотела, побежал за ней на цыпочках. Она знала слабое место подобного типа господ: их можно было взять на «слабо». Настолько примитивно, что и поверить трудно. Среди ее охотничьих трофеев было несколько подобных экземпляров.

Хватило одного взгляда, чтобы они все поняли друг про друга.

Когда Ольга Петровна представила баронессу из столицы, Петр Филиппович кивнул, не утрудившись поцеловать ручку. Быть может, счел, что для аристократки она выглядит не слишком лощеной. Хотя кто их, петербургских, разберет.

– С чем, вороны, пожаловали? – обратился он к сестрам, неприязненно осматривая их платья. – Праздник на дворе, а они нарядились в траур. И моя дура туда же…

В обращении к дамам Петр Филиппович слов не выбирал. Только присутствие баронессы его немного сдерживало.

– Пе-Пе, у нас дурные новости…

Гора исторгла недовольный хрип. Или хрюкнула, как боров, которому не налили в корыто.

– Куда уж дурнее: Гришка-дурак от страха жизнь отдал, Витька не просыхает. Хороши наследнички Немировского, нечего сказать… А ты что такая серая? – обратился он к молчавшей Ирине.

Ольга Петровна крепко взяла ее под руку.

– Пе-Пе, мы пришли сообщить тебе, что были в участке. Ирина опознала Викошу… Его больше нет.

Смысл сказанного как будто не сразу дошел до Петра Филипповича. Внешне он ничем не выказал горя или удивления. Агата видела в его глазах, что он колеблется, будто не может принять важного решения.

– Помер, что ли? – презрительно спросил он. – Небось в сугробе замерз? Довел себя до ручки пьяной жизнью… Ну, молодец.

– Пе-Пе, прояви хоть каплю сострадания. Ирине невыносимо тяжело сейчас…

– Чего еще! Я милостыню не подаю… Говорите, как братец с жизнью расстался: в кабаке без чувств нашли?

– Викоша застрелился, – тихо произнесла Ирина.

Петр Филиппович взглянул на нее с таким удивлением, будто она решила продать стекляшку под видом брильянта.

– Да ну? Застрелился… Достойно, нечего сказать… Таких слюнтяев в нашем роду не бывало. И не должно быть… Ишь ты, герой нашелся… Как только духу хватило? И с чего вдруг? Несчастная любовь, не иначе. От пьянства вроде не стреляются…

Ольга Петровна должна была сказать правду, но ей не хватило сил. С немой мольбой она обратилась к Агате. Баронесса ничего не боялась.

– Ваш брат Виктор пустил себе пулю в лоб в номере «Славянского базара», где ранее умер ваш брат Григорий, – четко проговорила она. И получила цепкий, сверлящий взгляд.

– Вам-то что за дело, баронесса? Зачем в чужое дело лезете?

– Проявите немного уважения, господин Немировский. Неужели милосердие вам незнакомо? Сестры вашей жены потеряли мужей, а вы – братьев. Разве не достаточно причин изменить свое поведение?

Петр Филиппович сделал такое движение, будто ударом кулака хотел прихлопнуть наглую муху, посмевшую ему дерзить. Но с места не двинулся. Только задышал тяжело.

– Не знаю, как у вас в столицах, мадам, в нашей Москве так: не в свое дело нос не суют. Ясно вам, баронесса?

Агата готовилась принять бой, из которого собиралась выйти победительницей, но ей помешали.

– Пе-Пе, ты ничего не понял?! – истерически вскрикнула Ольга Петровна, чего от нее трудно было ожидать. – Это оно… Это проклятие… Достигло Гри-Гри… И до Викоши добралось… Он покончил с собой в том проклятом номере… Он боялся призрака… Но призрак его нашел… Это рок! Пе-Пе, береги себя! Ты – последний в роду! Умоляю! Береги себя!

Уронив локоть сестры, Ольга Петровна закрыла лицо ладонями и безмолвно зарыдала. Только плечи содрогались.

Немировский на мгновение оцепенел, впав в задумчивость, а потом вдруг так замахнулся, что Агата невольно зажмурилась и отпрянула.

– Вороны черные, проклятые! – гремел его голос на весь магазин, а он потрясал страшным кулаком. – Вот вы у меня теперь где… Вот тут… Все по струнке ходить будете… Не сметь мне перечить! Я вам покажу проклятья рода! Я вам покажу привидения рока! Что, баронесса, вылупилась?! Я вам всем покажу, как Петр Немировский дурь бабью из голов выбьет! Вы у меня тише воды ниже травы сидеть будете! Вот вам, вот вам!

С этими словами Петр Филиппович принялся рубить кулаком воздух с такой злобой, что, попадись кто-то ему под руку, не сносить тому головы. Агате показалось, что с таким характером ей, быть может, не справиться. Хорошо, что проверять не пришлось.

Приступ бешенства, вспыхнув, быстро потух. Петр Филиппович опустил молотоподобный кулак, обмяк и тяжело задышал. Обвел мрачным взглядом напуганных, притихших женщин и, видимо, остался доволен достигнутым эффектом.

– Что, курицы, притихли? – без злобы проговорил он. – Я вам докажу, кто такой Немировский. С Немировским не рядись… Любого в бараний рог согну…

Он исподлобья взглянул на баронессу, будто к ней одной обращал эти слова. Агата готова была поверить.

Прошло больше четверти часа. Дитц согрелся, вполне ощутил свое тело, следя за временем по большим часам, стоявшим на верхней полке. Он опасался опоздать на вечерний поезд, не желая проводить ночь в этом враждебном городе.

То, чего он ждал с таким нетерпением, ради чего принял муки, отморозил руки и ноги, ощущая простудный озноб в теле, случилось тихо и просто. Баронесса вышла из магазина. Ротмистр не стал раздумывать о том, чем заняты ее сообщницы в ювелирной лавке, пусть с этим сыскная полиция Москвы разбирается. Раз они так рьяно защищают преступниц. Имело значение только одно: женщина, ради которой он столько вытерпел и которая устроила столько неприятностей, вышла в одиночестве. Она вела себя естественно, не ожидала угрозы. Шла по темному переулку неторопливо, как будто что-то обдумывая. Шла в самом удачном направлении, о котором можно мечтать, – как раз мимо ломбарда по другой стороне улицы.

Ротмистр прикинул расстояние. Было не столь далеко, как темно. Фигура расплывалась на фоне темных домов. Тут надо наверняка. Он глянул на приказчика. Тело, согнувшись клубочком, заползло за прилавок. Дитц достал из скрытной кобуры револьвер, привычно проверил патроны: барабан полный. Защелкнул и взвел курок. Оружие не промерзло, пальцы ощущали твердость рукоятки. Опустив руку с револьвером, он приоткрыл дверь и выскользнул на улицу. План прост: неторопливо перейти улицу, чтоб она видела его со спины, быстро развернуться и подойти на надежное расстояние. Придумано было просто и надежно. Вот только баронессы не было. Дитц лихорадочно огляделся и заметил в дальнем конце переулка быстро уходящую женскую фигуру. За те несколько секунд, что он был занят оружием, баронесса развернулась и пошла в другую сторону, сильно прибавив шагу. Наверняка учуяла что-то. Не женщина, зверь хищный.

Успех дела решали секунды. Если она выйдет на большую улицу, риск потерять ее возрастет многократно. Свидетелей он особо не опасался – ротмистр из опыта знал, что ночные прохожие ни на что не обращают внимания. То, что он хотел сделать, ночью так же просто осуществить на людном проспекте, как в пустом переулке. Заведя руку за спину, он бросился вдогонку. На полной выкладке ему требовалось секунды три, чтобы оказаться на верном расстоянии. Дитц задержал дыхание и наметил цель. Все, ей не скрыться, он проворнее.

Спина достаточно близко, ротмистр выкинул руку с револьвером перед собой. Оставалось поймать на мушку огромную мишень и нажать на курок. Звук выстрела на улице – не громче треска сухой ветки. Никто ничего не поймет. Он наметил использовать три патрона, не больше. Первый, самый важный, чтоб свалить, второй – для гарантии. А третий – в качестве маленького подарка себе. Главное, чтобы сгоряча не разрядить весь барабан. Не нужно, чтобы в теле нашли слишком много пуль.

Мушка гуляла, но поймала место между лопатками, чуть ниже плеч. Пуля войдет надежно. В следующий миг он нажмет на курок. Но с его рукой случилось странное. Она резко отлетела в сторону, а он споткнулся обо что-то и на бегу повалился в снег. Мягкая темнота прижалась к лицу. Еще не понимая, что случилось, ротмистр ощутил, как правая рука перестала его слушаться, а выгнулась до боли в суставе так, что он невольно разжал пальцы. Что-то тупое и тяжелое воткнулось в позвоночник и придавило в подмерзший снег. Он пытался дернуться, но держали крепко. Мотнув головой, ротмистр выгнул шею, стараясь понять, кто посмел разрушить его планы.

– Отпустить немедленно! – прохрипел он. – Я ротмистр корпуса жандармов!

– Знаю, – последовал ответ.

С заломленной рукой особо не потрепыхаешься. Дитц хотел оказать сопротивление, но все кончилось жалкими содроганиями в снегу.

– Приказываю отпустить! – плюясь снегом, прорычал он.

– Извольте…

Захват ослаб. Ротмистр не чувствовал руки. Опираясь на левую, поднялся и обернулся, чтобы разорвать того, кто посмел тронуть жандарма. Как ни в чем не бывало, Пушкин выкидывал из его револьвера патроны на ладонь.

– Вы… понимаете, что совершили?! – в некотором удивлении проговорил Дитц. – Напали на офицера корпуса жандармов при исполнении?! Вы понимаете, что это – трибунал?!

– Как решит ваше командование, – с полным спокойствием ответил Пушкин, закончив с патронами и уведя револьвер за спину.

– Что?! Да как вы смеете…

– Не я. Вы как посмели запятнать мундир жандарма?

К такому обращению ротмистр не был готов.

– Это что еще за выдумки? – строго проговорил он. Хоть для грозного тона вид у него был неподходящий – и лицо и модное пальто в снегу.

– Только факты. Первый вопрос, который будет интересовать ваше командование: что делали в номере гостиницы «Европейская» с барышней, которую сразу после ужина повели в номер. Второй вопрос: в каком состоянии оказались в номере? В настолько бесчувственном, что не заметили, как с вас сняли и перстень, и заколку, как забрали деньги? Хорош жандарм, защитник трона, нечего сказать! Последнее: каким образом без ведома командования оказались в Москве, где хотели похитить секретного агента, чтобы убить ее по дороге в Петербург? А когда не удалось, решили проследить и убить прямо на улице. Чтобы навсегда заткнуть ей рот. А то мало ли что: найдут ваш перстень, возникнут вопросы. Как на них отвечать? Можно без погон остаться, не так ли, ротмистр?

Дитц смахнул перчаткой снег с лица.

– Что намереваетесь делать, Пушкин? – глухо спросил он.

– Вопрос поставим по-другому: что намереваетесь делать вы?

– Чего хотите от меня?

– Немногого. Беречь как зеницу ока баронессу фон Шталь. Пылинки с нее сдувать. На пушечный выстрел не подходить. Если с ней что-то случится, ваше командование узнает подробности. Обещаю.

– Но ведь она… Мерзавка, воровка, опоила меня, украла семейные драгоценности.

– Она агент московского корпуса жандармов, – сухо ответил Пушкин. – Оправдания приберегите на другой случай.

– Не оставляете мне выбора…

– Конечно, не оставляю.

Пушкин вынул свисток и дал двойной, «тревожный», сигнал. С разных концов переулка бежали городовые. Подбежав, козырнули, с сомнением разглядывая господина, извалявшегося в снегу. Обоих постовых Пушкин знал.

– Проводите нашего гостя до Николаевского вокзала, проследите, чтобы сел в петербургский поезд, и дождитесь его отправления, – сказал он городовым и протянул револьвер ротмистру. – Жду вашего слова.

Дитц сунул револьвер в карман.

– Даю слово, – пробормотал он. – Но и вы…

– Об этом не беспокойтесь, – Пушкин отдал поклон вежливости. – Рад знакомству. Объезжайте Москву стороной.

Он повернулся и пошел так, будто ничего и не было. Ротмистр с тоской посмотрел туда, где исчезла беглянка. Все кончено, теперь он сам на коротком поводке. Как мог совершить такую глупость: забыл поглядывать, не следит ли за ним кто-то! Такую промашку дать. Столько часов Пушкин его вел, а он ничего не заметил. Нет, сюда он больше ни ногой.

Постовые топтались, всем видом показывая, что в точности исполнят поручение сыскной полиции. А кто этот господин, которого надо выдворить, – им дела нет.

В приемном отделении сыска творилось нечто странное. Кирьяков в одной сорочке с закатанными рукавами и босыми ногами, с подвернутыми брючинами, драил пол. Как заправский уборщик. У ног его стояло ведро, полное бурой воды, сам он орудовал шваброй из мочала, на которую была накручена рогожа. Старанию, с каким драился пол, мог позавидовать бывалый матрос. Кирьяков тер каждую половицу от души, брюки и низ сорочки были густо усеяны брызгами. Лицо выражало безвинное страдание. За уборкой лично следил Эфенбах. Михаил Аркадьевич заложил руки в карманы брюк и наблюдал. Не зная ни жалости, ни снисхождения.

Пушкин остановился у края мокрого пространства, будто не решаясь ступить на зеркально вымытый пол из вежливости. Никто не знал, какое блаженство испытал он в тепле. Такое блаженство поймет только городовой, отстоявший восемь часов на посту зимой.

Эфенбах приветливо замахал.

– Пушкин, раздражайший мой! Сделайте любезность, пройдитесь подметками по полу. Доставьте себе удовольствие.

Подразумевалось, что экзекуция доставляла удовольствие еще и Лелюхину, который старательно уткнулся в дело. Пушкин стал выискивать сухое место, куда можно ступить. Кирьяков между тем разводил мокрые пятна. Мучения он сносил стоически.