Королева брильянтов

– Мне больно! – проговорила она со слезой в голосе. – Мне нечем дышать! Я задыхаюсь!

Рука, прижавшая ее к стене, отпустила. Она была свободна. Если можно считать свободой оставленный ей пятачок. Дама тяжело и громко дышала, чтобы было понятно, какие мучения пережила, при этом не забывая оправлять смятый полушубок.

– Жду ответа.

Как же хотелось дать пощечину этому холодному, наглому и надменному лицу. Откуда у мужчин столько беспощадности? Как они умеют быть такими злыми и черствыми? Одернув сбитую вуаль, она приняла независимую позу, на какую способна женщина в безвыходной ситуации.

– Как вы думаете, господин Пушкин?

– Отвечайте на вопрос.

Мужчины становятся чрезвычайно противными, когда чувствуют превосходство. Ну, ничего – не надолго. Еще будет просить прощения, когда узнает, какие важнейшие сведения она раздобыла.

– Пришла спасти жизнь человека.

Сказано было с таким пафосом, что редкий мужчина смог бы устоять.

– Какого человека, позвольте узнать?

Нет, не подействовало. Видимо, господин сыщик входил в число редких мужчин.

– Человека, которому угрожает опасность.

– Извольте назвать его имя.

– Разве вам оно неизвестно?

– Нет, мне неизвестно.

Невозможная черствость! Оставалось применить улыбку сквозь вуаль.

– Как жаль, господин Пушкин, что слабая женщина должна делать работу полиции, – она пустила в ход последнее средство, но результата заметно не было. Ее по-прежнему сверлили бесчувственным взглядом. – Я пришла спасти Петра Филипповича Немировского от неминуемой смерти.

– Он приглашал вас в номер?

– Нет, я пришла сама.

– С чего взяли, что его должны убить?

Манера изображать дурака, когда все ясно, особенно злила в мужчинах. Когда мужчина глуп, это еще можно стерпеть. А Пушкин слишком умен, поэтому такая манера раздражала особенно.

– Убийство случится непременно, – она вновь улыбнулась сквозь вуаль. Может, в этот раз улыбка подействует?

– Откуда такие сведения?

Находиться у стены было крайне неприятно. Она показала, что хочет чуть больше свободного пространства, но Пушкин не шелохнулся. Какой все-таки мерзкий!

– Вчера ночью в этом номере был убит его брат Виктор.

– И что с того?

– Теперь должен умереть старший. Я пришла остановить убийцу.

– Кого именно?

Да сколько же терпеть отвратительный тон?! Сколько надо сил! Но силы нашлись.

– Господина Коччини, кого же еще?! – сказала она покорно. И в третий раз запустила вуальную улыбку.

– Кто же послал его, по вашему мнению?

– Вы хотите узнать имя того, кто посылает хитрого и беспощадного убийцу?

– Будьте так любезны.

Ну, вот и пришел час торжества. Сейчас он пожалеет, что так мерзко вел себя с ней.

– Ольга Петровна. Она приказала убить и своего мужа, и мужей сестер.

Никакого эффекта. Хоть бы бровью повел ради приличия.

– В чем смысл? – спросил Пушкин.

– Они получают наследство и становятся свободными! Они становятся свободными и богатыми женщинами! Это мечта любой женщины. Ольга – любовница Коччини, она направляет его. Понимаю, что это будет трудно доказать. Но вы же полиция – поймайте и допросите его. Он сделает признание! Припугните его!

Она ждала, что Пушкин начнет благодарить, попросит руку для поцелуя и рассыплется в извинениях. Вместо этого он грозно хмыкнул.

– Вот что, госпожа Керн…

– Просила обращаться ко мне по имени – Агата.

– Вот что, госпожа Керн, – повторил Пушкин. – Вы сделали достаточно глупостей. Больше терпеть их не намерен. Я совершил большую ошибку, понадеявшись, что вы можете быть полезны. Вы не только бесполезны, вы приносите вред. Меня интересует только одно: как узнали, что Немировский сегодня будет в номере? Прошу сообщить.

Агата не верила своим ушам. Он позволил себе разговаривать с ней подобным образом после всего, что она вынесла и для него сделала? Слезы, слезы обиды, самые искренние, вдруг брызнули сами собой. Агата умела вызвать слезы, когда нужно. Но эти полились натурально. Она рыдала от обиды, от бессилия и полного непонимания. Плечи мелко тряслись.

Пушкин не сделал ничего. Стоял и наблюдал, как последний чурбан. Подавив всхлипывания, Агата откинула бесполезную вуаль и промокнула глаза платочком.

– Закончили?

Такое бессердечие прощать нельзя. Она решила, что после этого никогда не простит его. Даже если он будет ползать на коленях. Ни за что!

– Вы ничего не знаете!

– Вернее сказать, мне известно почти все, – продолжил Пушкин, как будто ничего не случилось. – Решив испить шоколада или кофе, вы наткнулись в кафе «Сиу» на Ольгу Петровну и Ирину Петровну. Они вернулись из участка, где опознали тело Виктора Немировского. Предложили им свои услуги, чтобы вместе сообщить новость страшному Петру Немировскому. Несчастные сестры приняли ваше участие. От «Сиу» до ювелирного пешком от силы десять минут. Вместе вошли в ювелирный, сестры сообщили печальную новость.

– Следили за мной? – растерянно произнесла Агата. Такая мерзость после того, что было? Все, это точно – конец…

Пушкин, как любой мужчина, ничего не замечал.

– Филерить нет нужды, – строго ответил он. – Ваш портрет, после первого ареста, был разослан по участкам, он имеется у каждого городового. Нам сообщали о ваших передвижениях, пришлось дать распоряжение, чтобы вас не вязали на каждом углу.

Агата и не знала, что полиция накинула на город такую сеть. Ей всегда казалось, что работа городовых – лениво топтаться на месте. А оказалось… Впредь будет наука.

– Остается одно: как узнали, что Немировский собирается оказаться в этом номере сегодня вечером? – продолжил Пушкин.

Не было смысла придумывать. Теперь смысла не было ни в чем. Агата рассказала, чему стала свидетелем…

…Петр Филиппович вошел в раж. Кричал, что бабьи бредни о привидении и проклятии рода не стоят ломаного гроша. Что докажет раз и навсегда: нет никакого проклятия, а братья его любезные погибли по собственной глупости. Для этого прямо сегодня переночует в номере. А утром вернется живой и невредимый. Дальше начался громкий семейный скандал, Немировский бегал по магазину и орал. Оставаться при такой сцене было неприлично, и Агата ушла. Но решила заглянуть в гостиницу и преду-предить, что глубокой ночью на него будет совершено покушение. Хотела уговорить Петра покинуть номер. Уговаривать крикливых мужчин она умела. Не то что холодных и равнодушных.

– Ольга Петровна просила Петра Филипповича не испытывать судьбу?

Агата кивнула.

– Умоляла чуть не на коленях.

– Ирина Петровна?

– Бедная вдова сидела как оглушенная, закрывала ладонями уши.

– Супруга Немировского?

– Ее не было. Что ей делать в магазине, она же не приказчик.

С лестницы донеслись громкие и сердитые голоса.

– Закройтесь вуалью, – вдруг сказал Пушкин.

Не желая того, Агата послушно накинула черную сеточку, через которую трудно узнать женщину.

– Спуститесь по дальней лестнице в ресторан.

– И не подумаю!

– Дожидайтесь меня.

– Вот еще… Зачем?

– Разговор тет-а-тет.

– С какой стати?

– Надо разгадать с вашей помощью одну задачу.

Приказам мужчин Агата никогда не подчинялась. Да и не бывало, чтобы ей приказывали! Это она приказывала, это ей повиновались. Но случилось то, чего никак нельзя было ожидать: Агата покорно пошла, куда ей указали. Удивляясь себе и не понимая, почему так поступает. Ей ужасно захотелось узнать: о чем же таком Пушкин хочет поговорить? Какую задачку она может разгадать? Вдруг он поверил, что Коччини – убийца, и пошлет выманить его? На это Агата заранее была согласна. Нет, для приличия пусть упадет в ноги, она будет отказываться. Но в последний, самый решительный момент согласится.

Ей ужасно захотелось увидеть, какое в эту минуту будет выражение лица у наглого сыщика.

Свешников был похож на недовольного кота. Кому понравится, когда уютный семейный вечер накануне сочельника нарушается самым беспардонным образом, а приставы волокут его в проклятущую гостиницу. Мало того, опять в тот же самый номер. И снова Пушкин. Вот ведь не сидится человеку в сыскной! А ведь не соверши пристав глупость, не вызови Пушкина, чтобы посмотрел на забавную смерть, так ведь ничего бы не было! Быстренько оформили бы дела о смерти от естественных причин, сердечный приступ и самоубийство, и можно писать рапорт обер-полицмейстеру.

В этот раз Свешников был настроен не усложнять простейшее дело. То, что увидел, – несчастный случай, ничего более. Нужные инструкции на этот счет он вложил в голову Богдасевича, чтобы тот не смел умничать. Доктор был немного навеселе, но здраво размышлять мог. И целиком соглашался: зачем усложнять? Несчастный случай – тот случай, чтобы у полиции хлопот не было.

Пристав окинул комнату сумрачным взглядом.

– И что тут такого, позвольте спросить?

Вопрос задавался Пушкину, кому же еще. Виновнику всех неприятностей этой недели.

Свешникову указали на середину гостиной.

– Разве это не удивляет?

По мнению пристава, удивляться категорически нечему. Ковер аккуратно застелен, массивный стол, что раньше стоял у стены, возвышался на нем. Накрыт ужин, разно-образных закусок и блюд хватило бы на трех, а то и на четырех гостей. К столу приставлен стул, на котором кое-как помещался массивный господин, в обхвате как два борова. Казалось, что стул вот-вот развалится под слоновьим весом. Локти господина помещались на столе, сам он, завалившись вперед, лежал в тарелке. К неподвижному телу склонился Богдасевич, разглядывая и как будто принюхиваясь.

– Чему должен удивляться? – ответил Свешников. – Человек умер от обжорства. Ради этого надо было меня дергать? Что-то вы, Алексей, совсем нервным стали. В полиции с такими чувствами тяжело.

– Никаких чувств, – ответил Пушкин. – Только факты.

– А, понимаю, уже все тут обшарили.

– Произвел наружный осмотр. Ничего не тронуто.

Свешников обменялся взглядом с доктором: Богдасевич давал понять, что господина сыщика ждет малоприятный сюрприз. Пусть завязнет поглубже. Намек товарища по настойкам пристав уловил.

– Алексей, вы знаете мое дружеское отношение к вам, – начал он. – Ну, тогда просветите нас, недалеких участковых полицейских, что нашли здесь выдающегося?

Пушкин заложил руки за спину.

– Всегда рад помочь, Константин Владимирович, – ответил он. – Начнем с того, кто лежит в салате.

– И кто же лежит в салате? – как можно серьезней спросил пристав.

– Господин Немировский, владелец ювелирной лавки в Варсонофьевском переулке.

Хоть пристав готовился поймать чиновника сыска, еще не зная на чем, фамилия была неожиданной.

– Что, опять Немировский? Вчерашний самоубийца тоже Немировский. Уже второй.

– Третий брат. Погибший в этом номере воскресным вечером был младшим братом.

Свешников сморщил неприятную мину, будто ему подсунули чай вместо коньяка.

– Невезучая семья. Просто рок какой-то. И все в одном номере.

– Очевидный факт, – сказал Пушкин. – С роком в этой семье не все ладно.

– Ну, хорошо, допустим. И что с того? Мало ли в жизни совпадений?

– Совпадения очевидны. Младший брат был отравлен, среднего застрелили.

Этому заявлению пристав выразил решительный протест, мотая головой.

– Только ваши домыслы, Алексей!

– В теле Григория Немировского уважаемый доктор нашел смертельную дозу дигиталиса, – не замечая возражений, продолжал Пушкин.

– Он сам выпил! И что с того? – перебил Свешников.

– А вчера я наглядно доказал вам, что Виктор Немировский не мог застрелиться по физиологическим причинам.

Больше всего пристава раздражало спокойствие сыщика. И надменность. Как будто на три аршина под землю видит. Беда с этими математиками в полиции, проще надо быть, ближе к товарищам по службе.

– Допустим, только допустим, – поспешил уточнить Свешников, – вы в чем-то правы. Но здесь-то что? Ужинал господин Немировский – и помер. С такими порциями – немудрено. Мало видели смертей от обжорства? Вот хотя бы – на Масленицу купец Балаков объелся блинами, встал из-за стола и рухнул. В чем тут преступный умысел?

Пушкин протянул указательный палец в направлении стола.

– Бутылка шампанского.

Пристав подумал, что его разыгрывают. Нарочно отступил на шаг, чтобы рассмотреть улику. Ничего угрожающего в ней не было. Бутылка завода Дурындина. Шампанское не слишком дорогое. Не «Вдова Клико», конечно, но для московских вкусов в самый раз. Бутылка не открытая.

– Не понимаю, что в ней усмотрели, – искренне сказал Свешников.

Пушкин поманил к столу. Пристав покорился, деваться некуда. Пусть пока потешится. Ему указали на тарелки, теснящиеся на скатерти.

– Константин Владимирович, что вы здесь видите?

– Ужин не по силам человеку.

– Напитки не удивляют?

Пристав и сам посматривал на бутылку белого токайского, бутылку красного бордо, графинчик с настойкой, наверняка горькой. Для разжигания аппетита. И графинчик с беленькой, родимой. Куда же без нее! О чем и сообщил Пушкину, невольно сглатывая слюну: напитки подобраны под закуски как следует.

– Сколько рюмок и бокалов поставлено?

Школярские вопросы сильно раздражали. Пристав ответил, как на уроке: четыре. Если считать два лежащих.

– Вот именно, – сказал Пушкин так, будто сделал величайшее открытие. – Под два сорта вина – два бокала. Под водку и настойку – две рюмки. Где бокал для шампанского?

Кажется, его не было. Свешников не мог понять, что тут преступного. О чем и сообщил. Пушкин кивнул, как будто согласившись.

– Обратите внимание, где стоят напитки.

– Где они стоят? – механически повторил пристав.

– Под правую руку Немировского. Удобно брать и наливать. Только бутылка шампанского стоит под левую руку. Не открытая.

Столь возмутительно простое объяснение, из которого ничего не было понятно, не устраивало.

– И что это значит? – раздраженно спросил Свешников.

– Вопрос к доктору, – сказал Пушкин.

Богдасевич, о котором в пылу дискуссии подзабыли, отошел от мертвого тела. Вид его говорил о покорности обстоятельствам.

– Вот что, господа, скажу, – начал он задумчиво, как будто не был уверен в своих выводах. – Судя по температуре тела, господин умер часа два назад. Ну, или полтора. Внешних следов режущих или огнестрельных ранений не нашел. Точнее скажу, когда осмотрю в участке. Сейчас могу назвать самую вероятную причину смерти…

Как хороший актер, доктор сделал драматическую паузу и подмигнул приставу. Сердце Свешникова забилось в радостном предвкушении.

– Он подавился чем-то крупным? – вдруг спросил Пушкин.

Эффект был испорчен. Богдасевич не собирался отдавать победу.

– У него в горле куриный окорочок. Примитивно задохнулся.

– Вот! – торжественно проговорил Свешников. – Где ваша теория о шампанском?

Пушкин не выглядел разочарованным, как будто был готов к такому повороту.

– Господа, вам не кажется странным, что такой сильный человек, подавившись куриной ножкой, умер лежа на столе? – спросил он. – Не упал на ковер, не побежал в коридор за помощью, а лег на скатерть и задохнулся? Как будто уснул.

– Очень даже понятно! – возразил пристав. – Выпил, разморило, захотел проглотить куриную лапку, и вот результат. Жадность – это грех. Как и чревоугодие.

– Его не могло разморить, – ответил Пушкин.

– Да вам откуда знать?!

– Немировский успел выпить рюмку настойки и бокал белого. Посмотрите, сколько осталось в бутылках и графинах: они почти полные.

Доктор с приставом как по команде глянули на стол. Правда, почти полные. Свешников опомнился: не хватало разбираться с новым мутным делом.

– Алексей, это ничего не доказывает, – строго сказал он.

– Хорошо, Константин Владимирович, не будем спорить. Если ваш уважаемый доктор при осмотре тела найдет на затылке Немировского след от удара, вы откроете дело об убийстве.

– И не подумаю, – ответил Свешников. – С какой стати выискивать в простом удушье от неосторожного потребления курицы убийство? Нет, Алексей, это уже слишком. Правда, доктор?

Богдасевич послушно кивнул. Но приставу показалось, что друг его не так уверен, как должен быть.

– Предлагаю пари, – сказал Пушкин. – Если не смогу доказать, что это убийство, – с меня ужин в самом дорогом ресторане. Хоть в «Дюссо».

– Уже задолжали нам с доктором ужин в «Эрмитаже», – напомнил Свешников. – Того и гляди разоритесь.

– Где один, там и два.

– А если докажете? – вдруг спросил Богдасевич.

– Сочтемся как-нибудь, – и Пушкин подмигнул.

Пристав не мог припомнить, чтобы этот строгий и умный человек легкомысленно подмигивал. На душе у него стало беспокойно. Как будто заранее проиграл пари.

Из номера Пушкин вышел на лестницу, ведущую в ресторан. Половой Лаптев тревожно шептался в кружке сотоварищей. О чем он рассказывает, привирая и приукрашивая, легко догадаться. Пушкин спустился так быстро, что половой не успел улизнуть, и поманил его. Лаптев мгновенно оказался в одиночестве. Любителей чесать языки как ветром сдуло. Была бы его, Лаптева, воля, убежал бы и сам. Да только деваться ему некуда. И он обреченно подошел к господину из полиции.

– Кто раскатал в номере ковер?

Вопрос не так чтобы страшный, но Лаптев нахмурился.

– Господин постоялец приказали-с, – ответил он мрачно, будто был виноват. А в чем он виноват? Господа приказывают – он исполняет. Еще не всегда чаевые перепадают.

– Стол Немировский сам перенес?

Как ни стыдно было признаться, но не хватило у Лаптева силенок самому передвинуть. А этот боров подхватил стол, как игрушку. Силища невероятная. О чем половой честно рассказал. По глазам господина полицейского понял, что рассказ понравился. Лаптев приободрился.

– Кто сервировал стол к ужину?

– Лично я исполнил-с.

– Помнишь, что господин заказал?

Как не помнить, работа такая у полового, чтоб с одного слова запоминать. Господа чаевые за то и платят, чтоб не повторять. Лаптев с профессиональной точностью перечислил полтора десятка блюд.

– Два раза бегал, – добавил он. – Одного подноса не хватилось-с.

– Напитки какие были заказаны?

Лаптев понял, что его проверяют. Напитки – дело самое простое, перечислил без запинки.

– Откуда взялась бутылка шампанского?

Вот тут Лаптев удивился. Какое такое шампанское? Никакого шампанского в заказе не числилось. Куда игристое к такому набору? Господин из полиции с половым согласился: шампанское тут неуместно. И отпустил с миром. Чему Лаптев был исключительно рад. Пушкин направился в зал ресторана.

Найти Агату следовало в том направлении, куда повернуты шеи мужчин. Сидя за отдаленным столиком, она невероятным образом притягивала к себе взгляды. Судя по настроению, с каким Агата встретила Пушкина, она готовилась дать решительный бой. Он сел напротив и легкомысленно спросил, что заказано на ужин. Агата сухо ответила, что не собирается с ним ужинать. Выполнит свою обязанность и тут же уйдет.

Ледяного тона Пушкин не замечал. Подбежавшему официанту приветливо улыбнулся и спросил, как того зовут.

– Подковкин, Семен, – ответил официант, довольный таким обхождением. А не то что Сенька да Сенька.

– Вы, Семен, человек наблюдательный, – начал Пушкин. – Память отличная.

Подковкину комплимент был приятен.

– Не жалуемся-с, – ответил он с поклоном.

– Знаете господина, который часто завтракает вон за тем столом? – Пушкин указал на середину зала.

– Как не знать, личность известная, господин Немировский. Да и не только завтракают-с, почитай, каждый день ужинают. Завсегдатай, иначе говоря-с. С супругой почти всегда. За стол к себе никого-с не приглашают-с, такой порядок держат.

– Вечером в воскресенье ужинал?

– Само собой-с.

– Завтракал в тот же день?

– Обычным порядком-с, – ответил Подковкин, довольный, что его наблюдения за странным семейством пригодились. – Подолгу засиживается. Только, доложу вам, характер у господина Немировского не из легких-с. Сколько раз примечал, как супруга его слезки утирала-с.

Ценному наблюдению Пушкин выразил благодарность, заказал принести, что будет угодно душе официанта, и отпустил.

От Агаты исходили волны арктического холода.

– Вы за этим хотели меня видеть? – спросила она.

– Госпожа Керн…

– Кажется, просила обращаться ко мне по имени. Неужели трудно исполнить такой пустяк, господин Пушкин?

В ответ ей нагло, как посчитала обиженная женщина, улыбнулись.

– Как прикажете… Агата. К сожалению, не имею права разглашать детали розыска, который ведет сыскная полиция в отношении смерти Григория и Виктора Немировских, но скажу самое важное: вы ошибаетесь.

– И в чем же?

– В отношении Ольги Петровны и Коччини.

В один миг Агата забыла, что готовилась быть беспощадно строгой.

– Хотите сказать, они не любовники и не убийцы? – с жаром проговорила она. – Не верите моему чутью на людей? Формула в блокноте для вас важнее моих слов? Нет у вас никакой формулы, а только раздутое самомнение! Еще пожалеете, что не послушали меня. Вот увидите, они убьют Петра Немировского. Эта смерть будет на вашей совести!

Из глубин сюртука Пушкина вынырнул черный блокнот и раскрылся перед Агатой.

– Формула сыска, ознакомьтесь.

Агата дала себе слово делать все наперекор тому, что он попросит. Но любопытство было сильнее. Она смотрела на лист и ничего не понимала. Какие-то точки, буквы, линии, соединяющиеся в фигуру, похожую на распластанного жука. В центре жука, куда сходились отдельные линии, пустой круг. Рядом с жуком нарисована табличка. В самый левый столбец вписаны буквы. Эти же буквы находились в верхней строчке таблицы. В квадратиках, которые получились пересечением столбцов и горизонтальных строчек, кое-где вписано «+», в некоторых «Х», еще виднелись «—». Агата точно знала, как выглядят математические формулы. То, что ей подсунули, было не формулой. Значит, ее провели, как глупую девчонку. Элементарно провели. Блокнот она толкнула к Пушкину.

– Очень интересно, господин полицейский. Только не пытайтесь меня обмануть. Этого еще никому не удавалось.

– Вы видели то, чего никто не видел, – ответил Пушкин, пряча бесценную для сыска вещь. – Даже наш начальник, господин Эфенбах, которого вы сразили в самое сердце.

Агата чуть не выпалила: «А вас я сразила?», но вовремя сдержалась.

– Для чего мне знать вашу формулу? – строго спросила она.

– В формуле пустой круг. Не заполнив его, нельзя поймать убийцу. В этом круге должна быть цель преступления.

– Но я тут чем могу помочь? Мое чутье вы отвергаете.

Приподнявшись со стула, Пушкин наклонился и в самое ушко, обдавая теплым щекочущим дыханием, задал короткий вопрос. Вопрос был такой неожиданный, что Агата растерялась. И вместо того чтобы мстительно помучить Пушкина, сразу ответила.

– Это вся задачка? – добавила она. – Зачем спрашивать, когда сами знаете.

– Нужно подтвердить женским чутьем, – в задумчивости ответил он.

Агата не могла разобрать: сказано всерьез или опять виртуозно издевается?

– Получили все, что желали? – спросила она. – Что-нибудь еще, господин Пушкин?

– Завтра около девяти вам надо прибыть в Городской участок.

– Зачем?!

– Сыскной полиции понадобится женское сердце, – ответил он.

– Женское сердце, – проговорила Агата. – Ничего иного сыскной полиции не требуется?

– Наденьте это же платье.

– Вот это черное платье? – повторила она, не веря своим ушам: мужчина диктует ей, что надевать?! Да где такое видано…

– Верно.

– Полагаете, черное мне к лицу?

– Не могу знать, что вам к лицу. Нужно черное платье. Неброское.

– Неброское и черное?

– Или черное и неброское. На выбор. Из вашего гардероба.

Поклонившись как ни в чем не бывало, Пушкин просто встал и ушел.

Агата вдруг поняла, что впервые случилось то, чего не могло случиться: мужчина бросил ее.

– Наглый, самоуверенный, надутый болван! – в сердцах проговорила она, швырнув салфетку на пол.

К столику спешил Сеня Подковкин с подносом, полным яств. Сеня рассчитывал на хорошие чаевые. Только не знал золотого правила: барышни не платят. Никогда.

Даже если их бросают.

Выбор был невелик. Адресный стол закрыт, бежать в сыскную, лезть в справочник жителей Москвы – время бесценное, время на вес золота будет упущено, утечет песком сквозь пальцы.

Пушкин так спешил, что от Никольской улицы до Варсонофьевского переулка добежал лихим рысаком. Переулок был темен и пуст. Чиновник сыска достал свисток, полагавшийся каждому полицейскому, дал двойной тревожный сигнал. Из-за угла прибежал дежуривший городовой Первой Мясницкой части. Узнав Пушкина, подмороженный постовой выразил горячее желание помочь, благо обязан знать всех обитателей своего околотка.

Вопрос, откуда владелец ювелирного магазина берет извозчика, чтобы ехать домой, был простым. Городовой доложил: ниоткуда не берет. Потому как господин Немировский, Петр Филиппович, личность известная на весь переулок отвратительным характером и неуемной страстью к еде. Из-за страсти этой летом лотошники с пирожками норовят почаще пройтись мимо его витрин, а зимой – разносчики горячих саек. Так вот. Незачем господину Немировскому брать извозчика, когда проживает в том же доме, прямо в бельэтаже над своим магазином. Между прочим, весь этаж занимает. После подробных сведений Пушкину оставалось узнать, где лестница в квартиру. Городовой повел, как к себе домой.