Королева брильянтов

С раннего утра Сандалов трудился, как последний кухонный мальчишка. Сначала от него потребовали устроить разгром и беспорядок в номере четвертом, который к тому времени отмыли и прибрали. Мало того, потребовали не вмешиваться ни во что, что будет происходить, включая появление в гостинице проклятого мага Кульбаха, который заявился как ни в чем не бывало и потребовал ключ от своего номера и четвертого. Как видно, сыскную полицию эта странная личность уже не интересовала. После чего заявилась баронесса, вся в черном. Сандалов сжался, но его взглядом не удостоили. Вскоре вернулся господин Пушкин в сопровождении трех дам, тоже, как на подбор, в черном. После чего прибежал половой, сообщив радостную новость о душах, которые навсегда поселились в номере. В довершение из ресторана выбежал Пушкин, неся на руках даму без чувств, а за ним следовал какой-то господин с саквояжем, по виду участковый доктор, и пара все тех же черных дам. Нервы Сандалова и так были на пределе. А тут ему на ходу бросили приказ отпереть проклятый номер. Портье, конечно, исполнил, но клял себя за глупость последними словами.

Отперев номер, Сандалов распахнул дверь и немедленно получил новый приказ: никого из обслуги близко не подпускать. Что было проще простого: полового с коридорным сюда калачом не заманишь. Сандалову ужасно хотелось остаться в коридоре и хоть чуть-чуть подслушать, что тут будет происходить. Но городовой, который появился у лестницы, так строго поглядывал, что ничего не осталось, как удалиться с гордым видом.

Одернув сюртук, Сандалов проследовал в холл и прошел к потайной лестнице, чтобы немного постоять за дверью. Но и там его встретил городовой. Портье кивнул ему, как доброму знакомому, и отправился за конторку улыбаться гостям. Чтобы никто не догадался, какая боль и обида терзают его в общем беззлобную душу.

Между тем Богдасевич выгнал посторонних из спальни, обещав, что сделает все возможное. В гостиной меловой пентакль распластался по полу. Сестры держались от него подальше. Подхватив от стены кресла, Пушкин предложил их дамам.

– Что с Маришей? – спросила Ольга Петровна.

– В надежных руках доктора, – ответил Пушкин. – Скоро придет в чувство.

– Позволите нам дождаться ее?

– Не думаю, что портье сдаст сегодня этот номер.

Ольга Петровна что-то шепнула сестре, они сели. Пушкин подошел к окну и выглянул на Никольскую, как это делает человек, которому решительно нечем занять себя.

– Не возражаете, если подожду Марину Петровну вместе с вами?

Возражений не последовало. Отвернувшись от окна, Пушкин обошел пентакль, встал в его вершине и стал разглядывать нарисованные знаки.

– По словам медиума, души ваших мужей заключены здесь, – сказал он. – Надо для них что-нибудь сделать.

Ирина тревожно сжала руку Ольги, старшая сестра привычно успокоила ее.

– Что же мы можем теперь? – спросила она.

– Например, узнать виновника их смерти. Раз они сами не успели его указать.

– Это выше человеческих сил.

Пушкин перешел к ближнему лучу.

– Зато по силам формуле сыска, – сказал он.

– Каким же образом?

– Если вы, Ольга Петровна, и вы, Ирина Петровна, готовы выслушать, сможете убедиться, как это просто.

– Мы готовы, – ответила Ирина Петровна, глядя на закрытую дверь спальни.

– Тогда не будем тратить время попусту, – сказал Пушкин, перешагивая к следующему лучу, ближнему к сестрам. – Около двух месяцев назад Григорий Филиппович находит послание от своего отца, Филиппа Парфеновича. Оказывается, над семьей нависло проклятие: он убил цыганку, которую любил преступной любовью, был проклят ее матерью, а расплачиваться за грехи отца предстоит сыновьям. Послание произвело глубокое впечатление на Григория Филипповича. И на Виктора Филипповича тоже. Не без повода: братья стали видеть привидение в окнах, вероятно, душу умершей цыганки. Но вот Петр Филиппович никаких привидений не видел. Потому что не верил в них.

Ирина Петровна издала тяжкий вздох. Пушкин готов был сходить за водой для нее, но она отказалась.

– Срок исполнения пророчества приближался. Григорий Филиппович искал возможность снять проклятие, для чего изучал книги по магии. И даже вырвал рисунок вот этого пентакля. – Пушкин поводил носком ботинка по меловой линии. – Вы же, Ольга Петровна, видя мучения мужа, стали искать медиума, который проведет ритуал снятия проклятия. Вам обещал помощь фокусник Коччини, который был знаком с герром Кульбахом.

– Коччини обманул, – сказала она.

– Не сомневаюсь. Настало девятнадцатое декабря. Григорий Немировский снял номер, в котором двадцать лет назад его отец убил цыганку, и собирался самостоятельно провести ритуал. И сохранил это в тайне от всех. Почти от всех. Но в дневнике отметил: «Свид. с А.К». Помните, Ольга Петровна?

– Разумеется, – сухо ответила она. – Я говорила вам, что не знаю никого из его знакомых с такими инициалами. Из знакомых мужчин.

– Ваш муж собирался встретиться не с мужчиной, а с женщиной, – ответил Пушкин.

Ольга Петровна прикрыла уши кончиками пальцев.

– Не желаю знать грязные подробности. О покойном или хорошо, или ничего.

– Григорий Немировский собирался встречаться не с живой женщиной, – продолжил Пушкин. – Он хотел вызвать дух убитой цыганки. Ее звали Аурик. «А.К» – не инициалы, а сокращение имени. Григорий Филиппович использовал первую и последнюю буквы ее имени. Недаром точку поставил только между буквами «А» и «К».

– Вот в чем дело, – проговорила Ирина Петровна, будто нашла разгадку давнего спора с сестрой. – Дух цыганки… И пошел на встречу один.

– Григорий Филиппович не справился бы один. Ему нужен был черный петух, чаша, черные свечи и нож. Мелкие предметы без труда взял у себя в ломбарде. Но просить вас, Ольга Петровна, или приказчика Каткова купить петуха не захотел. Еще надо было переставить вот этот тяжелый стол, – Пушкин указал на стол, прислоненный к стене. – Помочь мог только один человек, Петр Филиппович. И он помог.

– Не может быть! – сказала Ольга Петровна.

– Петр Филиппович принес петуха в корзинке, а стол переставил, чтобы не звать полового. Второй раз переставлял стол перед своим последним ужином. Несмотря на тяжелый характер, Петр Филиппович искренне любил брата и хотел ему помочь. Он ждал, что утром младший брат в ресторане отметит освобождение от проклятия. Виктор Филиппович тоже на это надеялся. И даже снял номер двенадцатый, здесь, в конце коридора. Снял как раз девятнадцатого декабря. Знали об этом, Ирина Петровна?

Она не ответила, только низко опустила голову.

– Все было готово, – сказал Пушкин. – На полу нарисован магический пентакль, черные свечи расставлены, петух в корзинке, нож и чаша для крови готовы. Григорий Филиппович снимает одежду, оставаясь в сорочке и кальсонах, неумело режет петуху горло, несчастная птица вырывается, пачкая кровью пол. Наконец Григорию Филипповичу удается поймать петуха и набрать в чашу искупительную кровь. Он произносит слова заклинания. Откликаясь на них, является белое привидение.

У Ирины Петровны вырвался испуганный звук, она прикрыла ладонью рот. Пушкин согласно кивнул.

– Григорий Филиппович испугался куда сильнее. Хуже другое: его больное сердце отозвалось страшной болью. А лекарства у него не было. И тут случилось чудо: привидение протянуло спасительный флакончик. Боль была так сильна, что Григорий Немировский выпил залпом. Только не раствор нитроглицерина, а смертельный для него дигиталис. После чего прожил считаные минуты. Дальше должен был случиться второй акт трагедии семейного рока. Но в дверь постучали и заглянули. Григорий Филиппович на всякий случай не запер дверь в номер. Привидению пришлось бежать, сунув пустой пузырек куда придется – в складки портьеры. На следующую ночь привидение вернулось, чтобы забрать улику, но наткнулось на дежурившего чиновника сыска.

– Разве привидение может принести дигиталис? – спросила Ольга Петровна.

– Формула сыска утверждает, что такое невозможно, – ответил Пушкин. – Наступает черед Виктора Филипповича. Он, как и брат, видит семейного призрака и, что хуже, получает от Григория весточку. С того света. После чего не может думать ни о чем, кроме спасения от проклятия. Верно, Ирина Петровна?

– Это ужасно, – еле слышно ответила она. – Такие мучения.

– Виктор Филиппович поступает куда глупее брата: он решает снять все тот же номер, провести в нем ночь, чтобы снять проклятие, и берет с собой револьвер. Наверняка, чтобы пристрелить призрака. Закончилось тем, что он пустил себе пулю в лоб. Как нас хотели убедить. Только Виктор Филиппович не мог застрелиться сам. Без помощи призрака.

Закрыв лицо, Ирина Петровна прижалась к груди сестры. Ольга Петровна обняла ее и принялась гладить по затылку.

– Господин Пушкин, это больше похоже на пытку, – сказала она почти шепотом. – Вам доставляет радость мучить несчастных вдов?

– Мы почти прошли по главным элементам формулы, – ответил Пушкин. – Остался Петр Филиппович.

– Пе-Пе здесь ни при чем. Он не верил в проклятие.

– Вы правы, Петр Немировский захотел доказать, что призрака нет. И повторил ошибку братьев: снял этот номер. Чтобы отужинать. Но подавился куриной ножкой. Не сам, ему помог призрак. Для чего ударил по затылку неоткрытой бутылкой шампанского.

– Прекратите, это становится невыносимо, как дурная комедия.

– Формула исчерпана, – сказал Пушкин. – Виновник трех смертей определен.

Ольга Петровна нежно отстранила от себя сестру, только держала за руку.

– Кто же этот виновник? – спросила она.

– Призрак этого номера, – последовал ответ.

– И такой очевидный вывод – результат вашего розыска, господин Пушкин?

Из спальни выглянул доктор, поманил к себе. Пушкин подошел, выслушал, что-то тихо ответил, вернулся к меловому пентаклю и встал у луча.

– Формула сыска указывает на призрака, который побывал в этом номере четыре раза. Но призраки не умеют убивать. Убивают люди. Не так ли, Ольга Петровна?

Она резко встала, не отпуская руку сестры.

– Что это значит, господин Пушкин? Прошу объяснить ваш намек.

– Не умею намекать, – ответил он. – Говорю напрямик. Вы прекрасно знаете, кто этот призрак.

– Какая чушь!

– Бесполезно спорить с фактами.

– Какими фактами?!

– Делаю вам первое и последнее предложение: пишите признательные показания, а я устрою так, что наследство останется в вашей семье.

– Да вы бредите?! Какие показания?! О чем?! Какое наследство?! Мы нищие! Все теперь принадлежит этой мерзавке баронессе! – Ольга Петровна не замечала, что кричит.

Пушкину пришлось сделать знак, чтобы она уменьшила пыл.

– Баронесса, может быть, мерзавка, но наследство не получит, – сказал он.

– Завещание Немировского можно опротестовать?

– Нет необходимости. В семье есть законный наследник. Это достоверный факт. Готов назвать вам наследника.

Ольга Петровна не могла произнести ни слова. Ирина Петровна легонько дернула ее руку, она не ответила.

– Что вы хотите? – только глухо спросила она.

– Предложение сделано, – ответил Пушкин. – Жду ваше согласие.

Она молчала. Взгляд ее блуждал среди магических знаков пентакля.

Скрипнула дверь. Тяжело опираясь на руку Богдасевича, вошла Марина Петровна. Она еле стояла на ногах, наваливаясь на плечо доктора, каждый шаг давался с трудом.

– Медицина творит настоящие чудеса, – сказал Пушкин.

Сеня Подковкин наблюдал издалека. Как пристало официанту. То, что происходило за столом, вызывало у него чувство изумления и почтения одновременно. Ничего подобного до сих пор он не видывал. А в «Славянском базаре» было на что посмотреть. Он так увлекся невероятным зрелищем, что не сразу заметил стоящего рядом с ним. Сеня опомнился и встрепенулся. Ему дали знак, чтобы не вздумал изображать услужливость.

– Сколько?

Вопрос был столь прост, а интерес господина столь понятен, что Сеня не стал переигрывать.

– Шестая уже как пошла, – ответил он.

– Полграфинчика?

– Так поболее уже…

– Крепкая барышня.

– Исключительно крепкая-с. Явление редкой красоты.

На языке официанта это означало высшую степень почтительности, какую официант способен выказать даме. В этот дремучий и неполиткорректный век. Между тем дама на глазах мужчин, сидящих в зале, отмахнула седьмую. Причем без закуски.

– Да уж, – только и сказал Пушкин, невольно сравнив, насколько без остановки пьющая женщина производит более сильное впечатление, чем пьющий чиновник сыска Кирьяков.

– Именно так-с, – поддержал его Сеня.

Глубокий и взаимно интересный разговор следовало прервать. Пушкин попросил Сеню принести хоть какой-то закуски, подошел к столу и сел напротив. Агата была трезва изумительно. И случайного намека на хмельной угар нельзя было заметить. Налив из полупустого графинчика ей и себе, он поднял рюмку.

– За вас. За ваше мужество, – сказал он и сразу выпил.

По-мужски открыв рот, Агата вылила рюмку, как это делают не воспитанные барышни, а отребье Сухаревки. Сеня как раз подбежал с подносом и заставил стол тарелками от всего своего уважения. Пушкин подцепил соленый груздь и с хрустом принялся жевать. Агата к закускам не прикоснулась.

– Ругайте меня, браните меня, заслужил, – сказал он.

– Пушкин, – проговорила она с такой тоской, что у него сжалось сердце, и он чуть было не поцеловал ей руку. – Пушкин… Это было восхитительно! Да, восхитительно! Ничего подобного не испытывала! Я рисковала своей жизнью! Без всякой денежной выгоды! Просто так, ради… Ради чего же? Не ради вас же… Ах да, я же слово дала: найти вам убийцу. Нашла же?

– Нашли, – согласился он, отставляя подальше коварный графинчик.

– Вот! – торжествующе сказала Агата. – А меня хотели отравить. Кстати, чем меня травили?

– Дигиталисом. Единственное, что Ольга Петровна успела купить в соседней аптеке. Вероятно, у нее остался рецепт. Под каким предлогом она ушла?

– Купить капли для сестры… А что такое дигиталис?

– Сердечное лекарство. Помогает больным, у здоровых вызывает брадикардию: замедление пульса. Вплоть до полной остановки. Ерунда, учитывая, что под рукой был Богдасевич.

Агата стукнула кулачком по столу так, что подскочили закуски.

– Нет, не ерунда! – заявила она. – Я рисковала жизнью!

– Конечно, рисковали. Для любого – смертельный риск. Только не для вас, мастерицы и не такие трюки выкидывать. А поменять отравленную рюмку – верх шулерского мастерства.

Похвалу Агата приняла со скромным достоинством.

– В какое положение меня поставили, когда в коридоре гостиницы сказали, что надо будет делать?! Вам не стыдно?

– Нет.

– О, как мило! Но почему же?

– Должны были узнать свою роль в последний момент.

– Это почему же?

– Потому, что вы – гений импровизации. У вас все получилось.

Его комплимент для сердца Агата был слаще конфет «Сиу и Кº».

– Что же теперь?

– Дело кончено, – ответил Пушкин. – Прочее будет решать суд.

Как часто бывает у барышень, не только у тех, кто осилил восемь рюмок, Агата погрузилась в мрачную меланхолию.

– Я была глупа, – проговорила она. – Слепа, наивна, беспечна. Никакой от меня пользы.

Пушкину мучительно захотелось прижать ее к себе и… ну, хоть погладить по головке. Как обиженного ребенка. Неприличный порыв был побежден.

– Вы сделали главное, без вас ничего бы не вышло.

– Что же это – главное?

– Видели Ольгу Петровну там, где и когда она не должна была быть.

– И это все?

– И ваш подвиг самопожертвования.

– И все?!

– Зоркий женский глаз и чуткое сердце, – добивал он насколько мог строго.

От корявого комплимента она презрительно отмахнулась.

– Да вы сами увидели. Только прикидываетесь простачком, я вас раскусила. – И Агата откусила огурчик, который вертелся на вилке.

В зале объявился Коччини. Фокусник блистал счастьем, как будущий жених богатой вдовы, в идеально отглаженном костюме с облачком новых бакенбардов. Заметив Пушкина, он намерился отдать глубокий поклон, как вдруг наткнулся взглядом на баронессу. Смутившись, Коччини замер, не зная, что делать дальше.

– Объявился, красавчик, – проговорила она с мрачной обидой.

Пушкин поманил. Коччини подошел и принял гордую осанку.

– Мое почтение, баронесса, – поздоровался он.

Ответа не последовало.

– Прошу знакомиться, медиум герр Кульбах, – сказал Пушкин, указывая на специалиста по изгнанию духов, и добавил: – Мадам Керн.

– Так это… утром… были вы? – проговорила она, закусив губку. Еще немного, и расплачется. Ее обыграл какой-то фокусник, а она даже не разгадала его под рыжим париком медиума и накладными бакенбардами.

Не замечая ничего, кроме своей персоны, Коччини остался доволен произведенным впечатлением.

– Недурно сыграно, не правда ли?

– Номер удался, – ответил Пушкин. – Голоса духов – выше всяких похвал. Чревовещанием владеете мастерски.

Коччини расцвел румяным цветком.

– Старался, как мог!

– Вижу, к магии готовитесь тщательно.

– Как же иначе, господин Пушкин!

– Например, нанеся визит старому приставу, узнали, что проклятия не было. А это значит, что снять его совсем просто.

Коччини изобразил вежливое смущение.

Перестав понимать, о чем идет речь, Агата дотянулась до графинчика, налила себе рюмку, что было вызывающе неприлично, и выпила залпом. К счастью, рукавом не занюхала, иначе почтенную даму за ближним столиком хватил бы удар. Но не ее супруга, который смотрел на редкостную барышню в полном восторге. За что получил под столом удар каблучком.

– Господин Пушкин, позвольте нескромный вопрос? – спросил Коччини фамильярно, как положено звезде.

– Хотите открыть секрет, как узнал, что герр Кульбах и вы – одно и то же?

– Буду крайне признателен!

– Очень просто, – ответил Пушкин.

Подождав, сколько было прилично, Коччини понял, что иного ответа не дождется, пожелал приятно провести время и торопливо покинул зал. После волнений он счел за лучшее отобедать в другом месте. Без сыскной полиции, баронесс и даже без невесты. Иногда мужчине надо остаться один на один с отличным обедом.

– И как же вы этого фокусника раз… раз-з-зоблачили? – все-таки справилась Агата.

Пушкин положил на тарелку мозги с хреном.

– Действительно просто, – сказал он. – Коччини заплатил за номер Кульбаха, но вместе их никогда не видели. В номере Кульбаха никто не жил. Утром девятнадцатого декабря Коччини подсунули под дверь записку, которая была предназначена не ему.

– А кому?

– Медиуму Кульбаху.

– От кого?

– От того, кто не знал, что они одно лицо.

– А зачем эта игра?

– На медиума должно было пасть подозрение в убийстве Григория Немировского. И не только его. К счастью, Коччини поторопился и разрушил весь план.

Агате оставалось только завидовать. Что она и сделала.

– Какой вы… – начала она и оборвала себя. – Какой вы черствый человек, Пушкин. Вот скажите, как поняли, как догадались, кто на самом деле убийца? А?

Какой бы ни была крепкой ее натура, но рекордное число рюмок и тепло потихоньку делали свое дело. Агата оперлась щекой о кулачок, глаза заволок сизый туман.

– Ну, признайтесь, Пушкин, как?

Мелькнула мысль: забыть про все и долго-долго рассказывать, как формула вывела на убийцу, чтобы она слушала и слушала его одного. Вместо этого Пушкин с мерзким скрипом стал ловить по тарелке скользкий гриб.

– Тайна сыска, – ответил он. – Никакие подробности и факты не могут быть разглашены постороннему лицу. По причине нанесения вреда судебному разбирательству.

– Кто постороннее лицо? – спросила Агата, повернув щеку на кулачке, будто искала этого постороннего. – Ах, это я для вас постороннее лицо. После всего, что пережила…

– Госпожа Керн, – начал он.

– Агата! – строго сказала она. – Меня зовут Агата.

– Агата… Не требуйте невозможного. Я чиновник сыска. А вам… Вам пора.

– Куда мне пора?

– На вокзал. Обещали уехать сразу после окончания дела.

Догадка, мерзкая и липкая догадка пробралась к ней в душу: он совсем не тот, каким она его выдумала. На самом деле он не гадкий и мерзкий, а черствый и холодный, как ледышка. И сердце у него из куска льда. Агата выпрямилась и посмотрела исключительно трезвым взглядом.

– Хотите, чтобы уехала?

– Выбора нет.

Она встала и только чуть коснулась края стола, чтобы не пошатнуться.

– Слово всегда держу, господин Пушкин.

– Позвольте проводить вас… у поезда.

– Не бойтесь, не сбегу и не останусь в вашей распрекрасной Москве.

– Не сомневаюсь. Надо вернуть вам одну вещицу.

– Как вам будет угодно, – сказала она и пошла прочь от стола и всего, что за ним случилось. Пока не скрылась из зала ресторана.

Подбежал Сеня, взволнованный тем, что дама изволила уйти. Принялся тревожно расспрашивать, не ошибся ли, не надо ли чего подать особенного, уж он расстарается, да и вообще: не желает ли господин чего-нибудь, что только душа прикажет?

Пушкин желал. Очень желал. Желал так, что не мог в этом признаться не только Подковкину, но и себе самому.

Раскрытие трех дел, пусть и зачисленных на Городской участок, это лучшее, что могло случиться перед праздником. Настоящий подарок на Рождество. Какого Михаил Аркадьевич удостоился по праву, весь год служа прилежно и честно, как подобает хорошему начальнику сыска. Когда же Пушкин доложил, что Королева брильянтов, по самым верным сведениям, в Москве не появится, настроение Эфенбаха взмыло фейерверком. Вслед за тем явилась мысль доложить обер-полицмейстеру о несомненных победах сыска. И хоть Михаил Аркадьевич знал неписаный закон, что начальству надо докладывать приятные известия, когда начальство само прикажет, желание было сильнее.

Эфенбах спустился на второй этаж, спросил, принимает ли господин полковник. Дежурный чиновник позволил войти. Только шагнув в кабинет, Михаил Аркадьевич сразу понял, какую ошибку совершил.

Власовский пребывал в одном из самых мрачных состояний, в какое всегда приходил в канун праздников. Невозможность карать подчиненных и приказывать приводила его в тоску. С завтрашнего дня и до самого Крещения, на все Святки, Москва погружалась в разгул. А вместе с ней – городовые, чиновники, дворники, извозчики, купцы и прочий люд, обычно покорный воле обер-полицмейстера. Ничего поделать с этим Власовский не мог, как ни старался все годы. В этом году все повторится. Можно не сомневаться.

Обер-полицмейстер мрачно глянул на начальника сыска, буркнув: «Что надо?» и продолжая шелестеть бумагами. Михаил Аркадьевич на ходу поменял заготовленную речь.

– Разрешите доложить, господин полковник, результатывсепроведенннейшего розыска по причинам нахождения известной воровки, именуемой Королева брильянтов.

– Ну, доложи, – чуть мягче ответил Власовский, впечатленный заковыристой фразой.

– Имею честь непосредственно донести до вашего сведения, ваше превосходительство, что означенная негодяйка исключительной дерзости не посмела прибыть в Москву, а более того, повернула вспять и отбыла в совсем неизвестном направлении. Как говорится, сколько зайца ни корми, а веревочка на волке завьется!

Власовский невольно кивнул, не столько соглашаясь со сказанным, сколько пытаясь понять, какая связь между зайцами и брильянтами.

– Значит, говоришь, воровка не посмела явиться к нам в Москву, – проговорил он задумчиво.

– Именно так, ваше превосходительство! – сдержанно ответил Эфенбах.

– Что же это она, планы поменяла?

– Как говорится, бабий ум короток, а где тонко, там и рвется. Не решилась испытать удачу в Москве по веской причине.

– Это какой же?

– Строгость полицейского управления и общий порядок, – отчеканил Эфенбах. – Имеются точные сведения, что сия пресловутая Королева прямым образом испугалась полицейского порядка, наведенного трудами вашего превосходительства.

Об этом обер-полицмейстер всегда мечтал: чтобы в Москве был такой порядок, от которого любой вор, хоть из столицы, хоть из Варшавы, бежал бы как от огня. И вот оно – случилось!

– Сведения верные? – спросил Власовский, добрея на глазах.

– Наивернейшие. Получены чиновником Пушкиным, – ответил Эфенбах, видя, что сработало.

– Ну, этот врать не будет.

Обер-полицмейстер подошел к начальнику сыска и крепко, до хруста, пожал руку.

– Благодарю, Михаил Аркадьевич, молодцы, соколы мои!

– Рады стараться!

– Вот что значит – порядок в городе!

– Непременно так, порядок!

– И дисциплина!

– Во всем, что ни на есть, – первейшая дисциплина.

– Порядок, строгость и послушание! – продолжал Власовский, не отпуская рукопожатие.

Эфенбах улыбался, чтобы не кривиться от боли. Хватка полковника была в точности медвежья.

– Несомненно и всенепременно! – кое-как выдавил он.

Обер-полицмейстер отпустил его руку и отечески обнял за плечо.