Королева брильянтов

– Завтра с утречка поедем делать полицейский осмотр, Михаил Аркадьевич.

Эфенбах чуть не брякнул: «Да в своем ли вы уме?» Как можно в Рождество заниматься делами, а тем более осматривать Сухаревку или Хитровку? Где видано такое безобразие? Что он скажет семье, как жена на него посмотрит, когда глава семейства в праздник уйдет из дома чуть свет? Как дети расстроятся! Что гости подумают?

Надо было спасать праздник. Михаил Аркадьевич привык выворачиваться из любых ситуаций. Поблагодарив обер-полицмейстера за щедрую награду, он с сожалением сообщил, что в этом году никак не сможет ею воспользоваться, как бы ни хотел. Потому что обещал одному очень важному господину, который прибудет к нему в гости, что завтра познакомит его с московским сыском. Что будет исключительно полезно для репутации не только сыска, но и всей московский полиции. Господин в газетках пописывает!

Когда Власовский узнал, какого гостя Эфенбах собирается привести в сыск, отказать не смог. Но на следующий год – обязательно надо сделать осмотр. Михаил Аркадьевич клятвенно обещал непременно и обязательно, потому что, как говорится, сапог пару всегда найдет, а волк волка издалека свищет.

Смысл поговорки остался недоступен для понимания обер-полицмейстера. В чем он никак не мог признаться.

Как назло, часы ползли еле-еле. Минутная стрелка не желала двигаться. До отхода поезда оставалось больше трех часов. Убить их хоть как-нибудь оказалось неразрешимой задачей. Пушкин смотрел на циферблат.

Сыск опустел. Эфенбах убежал раньше всех. За ним последовал Кирьяков, пожелав хорошего праздника. Актаев, смущаясь, поздравил с Рождеством и тоже улизнул. В приемном отделении остался Лелюхин. Достав из стола початую бутылочку, присел за стол Пушкина и разлил по рюмкам.

– За твою блистательную победу, Алеша! – сказал он, поднимая тост.

Чтобы не обижать старого чиновника и друга, Пушкин выпил, но продолжать отказался. Лелюхин не стал отказывать себе в маленьком удовольствии, все-таки сочельник, уже праздник.

– Ну, рассказывай, герой-молодец, как чудо совершил.

– Какое чудо, Василий Яковлевич?

Лелюхин погрозил пальцем.

– Не прибедняйся, Алеша. Такие дела раскрыть – не каждому под силу. Ведь как чисто обделано было! С умом и сообразительностью: как будто само собой случилось. Редкая история, уж поверь моему опыту. Так что не ломайся, как барышня, а делай признание. Формула твоя волшебная помогла?

Меньше всего Пушкину хотелось заниматься разбором. Но отказать Лелюхину не мог.

– Просто и примитивно.

– Знаю, что такие вот дела – как орешек: с виду прост, а не раскусишь. Какую зацепку нашел? Пузырек в складках шторы?

– Пузырек не зацепка, а полновесная улика, указывающая на убийцу, – ответил Пушкин. – Оставалось только его найти.

– Не томи! – строго приказал Лелюхин, наливая и поглощая следующую рюмку.

Пушкин заставил себя не смотреть на часы.

– Факт первый: утром девятнадцатого декабря Ольга Петровна оказалась там, где не должна была быть: в ресторане «Славянского базара», – начал он.

– Почему же не должна?

– Ее муж, Григорий Филиппович, не сказал, что снял номер для проведения ритуала.

– Ей могли рассказать сестры.

– Не могли. Марина Петровна ничего не должна была знать, она завтракала со своим мужем Петром Филипповичем, который такие темы с женой не обсуждает. Виктор Филиппович тем более ничего не рассказал бы Ирине. Потому что сам снял номер по особой причине. Откуда узнала Ольга Петровна, где искать пропавшего мужа?

Лелюхин задумался.

– Хороший вопрос, Алеша, на самом деле, – сказал он.

– Есть и второй: когда я говорил о смерти Григория, она не стала расспрашивать, где это произошло. Ольга Петровна промолчала. Потому что знала.

– Известная ошибка: преступник забывает, что должен показать незнание.

– Факт третий: как мог Григорий Филиппович забыть лекарство, которое всегда носил с собой?

– Она у него вытащила?

– Самый простой ответ. Четвертый факт: записка Григория брату с того света. Откуда взялась? Кому проще всего найти в письмах Григория нужный по смыслу фрагмент?

– Жене! – проговорил Лелюхин.

Пушкин согласно кивнул.

– Факт последний: только Ольга Петровна могла подготовить письмо для Коччини, написанное рукой Григория Филипповича. Тот же прием: взять похожий отрывок из его письма. Уверен, что найдем в ее доме обрезки писем. Если соединить в формуле факт первый с фактом пятым – получаем решение одного неизвестного.

Василий Яковлевич не нашел аргументов, чтобы возразить.

– Но ведь убивать Ольге своего мужа – смысла нет никакого!

– Ни малейшего, – согласился Пушкин. – Тем не менее Григория Немировского отравило дигиталисом белое привидение.

Горлышко бутылки замерло над рюмкой.

– Откуда знаешь, что оно было белым? – спросил Лелюхин.

– Привидение видел половой гостиницы. Правда, не совсем привидение. Но в белом. Что стало важным звеном формулы: почему сестры, как одна, надели траурные платья после смерти Григория? На похоронах полагается так одеваться. Но держать траур по чужому мужу – довольно странно.

– А в смерти среднего брата она каким боком была замешана?

– Ольга Петровна поддерживала сестру. Ирина Петровна – самое слабое звено: истеричная и нетвердая в нервах. Роль у нее была самой простой: убедить мужа, что в окно заглянуло привидение. После чего Виктор Филиппович увидит все, что подскажет нетрезвый ум.

– Но ведь Ирине убивать своего мужа – бессмысленно.

– Вы правы, Василий Яковлевич. Ей – бессмысленно, – ответил Пушкин.

Минутная стрелка все-таки двинулась куда следовало.

– А кому не бессмысленно?

– Это главный вопрос, который не позволял решить формулу.

Лелюхин отодвинул рюмки, всем видом проявляя глубокий интерес.

– Как же ты справился?

– С вашей помощью, – ответил Пушкин. – Старый пристав, которого разыскали, подтвердил, что Филипп Немировский цыганку Аурик не убивал. Значит, проклятия не было. Откуда же взялось послание два месяца назад?

– Откуда взялось?

– Его написал тот, кому нужна была смерть братьев Немировских.

– Ну и ну, – только и сказал Василий Яковлевич. – Экое коварство.

– Трезвый расчет, ничего больше. По завещанию отца Немировского состояние остается в семье, переходя от брата к брату. Вопрос: кому оно достанется после смерти Петра Филипповича?

– Будет трудный и долгий судебный процесс по признанию наследницами.

Пушкин выразил решительное несогласие.

– Никакого процесса не будет. Все достанется наследнику рода Немировских. Или наследнице.

– Это кто ж такой… такая?

Часы наконец пошли быстрее. Или показалось.

– Надо вернуться назад и понять, что должно было произойти ночью девятнадцатого декабря в четвертом номере гостиницы «Славянский базар», – сказал Пушкин. – Чтобы ответить на этот вопрос, в формуле надо найти простой ответ: зачем Виктор Немировский снял номер в тот же день?

– Как понимаю, встреча с любовницей, – ответил Лелюхин.

– Формально это была правда: он ждал очередной встречи с любовницей. Только она не пришла. А на самом деле Виктор Филиппович должен был погибнуть вместе с Григорием.

– Ой ли? С какой стати ему идти в номер брата? Он же не знал, что Гриша номер снял, сам же говорил.

– Виктор не сам бы пришел, его привели. Привел тот, кому целиком доверял. И кого любил. Тот, кто потом взял его револьвер и выстрелил ему в затылок.

– Ольга Петровна – его любовница?!

– Любовницы убивают из-за любви только в дамских романах. Нет смысла.

– Тогда в чем же смысл?

– Смысл в том, что Виктор Филиппович – настоящая причина всех бед, обрушившихся на семью Немировских.

Василий Яковлевич почесал заслуженный затылок, который не помог решить простую задачку.

– Вот тут совсем не понимаю, – проговорил он.

– Два месяца назад появилось послание о проклятии. Что в этом событии можно выделить? Что здесь главное? – спросил Пушкин.

– Ты, Алеша, задаешь такие вопросы, от которых извилины дыбом встают.

– Ответ на виду: два месяца. Срок, на котором беременность становится заметна. Ее уже не спрячешь под платьем.

– Чья беременность? – спросил Лелюхин, слегка опешив.

– Любовницы Виктора Филипповича. Матери будущего наследника рода Немировских. Или наследницы.

Старому чиновнику потребовалась изрядная пауза, чтобы услышанное улеглось в голове.

– Не может быть, – растерянно пробормотал он.

– В смерти братьев появляется практический смысл: наследство достанется ребенку, – сказал Пушкин. – И его матери как опекунше. А сестры останутся ни с чем. Для этого должен погибнуть и настоящий отец ребенка, и Петр Филиппович. И Григорий, конечно. Без этого нельзя.

– Так выходит, что это… – Лелюхин так и не смог произнести имя.

Пушкину это было проще сделать.

– Когда она поняла, что беременна от Виктора Филипповича, ситуация оказалась критической. Любовь к еде заменила Петру Филипповичу страсть к жене. Да и вряд ли он мог стать отцом. И тут вдруг ему сообщают радостную новость. Как умный человек, он поймет, что ребенок не от него. Что будет делать? Зная его бешеный нрав, скорее всего выгонит жену с позором. Марина Петровна знала это лучше всех. У нее не осталось выбора. Чтобы наследство досталось ребенку, должны были умереть все братья. Для этого пригодилась история, которую она, вероятно, слышала. Дальше появилось письмо-предупреждение от отца Немировского. Без помощи и согласия Ольги и Ирины у нее ничего бы не получилось. Только от них Марина Петровна скрыла беременность. Иначе они бы не стали помогать.

– Она точно беременна? – вдруг спросил Василий Яковлевич. – Где доказательства?

– Женское сердце и меткий глаз госпожи Керн не могут ошибиться, – ответил Пушкин. – С точки зрения медицины факт подтвердил доктор Богдасевич.

– Но как… Как ты ее вычислил?

– Не я, формула. Начать с убийства Петра Филипповича. Его ударили бутылкой по затылку. Кто и зачем мог принести шампанское? Проще всего – Марина Петровна. Она явилась сообщить радостную новость о беременности, за которую не грех выпить, зашла Петру за спину и ударила наотмашь. После чего засунула ему в глотку куриную ножку и подождала, пока муж перестал дышать. По-другому хрупкой блондинке с ним не справиться. С Виктором Филипповичем было совсем просто. Марина вошла в номер, где он ждал призрака, стала уговаривать уйти, взяла револьвер, встала сзади и нажала на курок. Выстрел в затылок говорит о том, что Виктор целиком доверял убийце и не увидел, что ствол нацелен ему в голову.

– Ох и девка, – проговорил Лелюхин.

– С Григорием Филипповичем первый блин вышел комом, – продолжил Пушкин. – Хоть Марина Петровна напугала его появлением в белом платье…

– Вот тут не верю! – оборвал Василий Яковлевич. – Не верю, что Григорий не узнал свояченицу, приняв за привидение.

– Точно подметили, – согласился Пушкин. – И я понять не мог. Причина испуга проста: Немировский увидел не свояченицу, а ее отражение в зеркале спальни. В виде белого призрака. Марина Петровна появилась из-за шторы и отразилась в зеркале. Сам проверил: из центра пентакля, где стоял Григорий на коленях, как раз получается нужный угол отражения. Не зря брюки мелом перепачкал.

– Вот же как…

– Главной цели Марина Петровна не достигла. После смерти Григория в номер должен был войти Виктор и там остаться.

– Это как же?

– Для него наверняка был приготовлен пузырек с ядом. А потом должен был явиться Кульбах и стать главным подозреваемым, если мистические причины смерти двух мужчин не будут приняты полицией. Объяснить суду присяжных, почему фокусник Коччини оказался в маскарадном костюме в номере, залитом кровью петуха с двумя трупами, не смог бы даже самый лучший адвокат.

– Оно, конечно, так. Но неужели барышня-блондинка вливала ему в рот отраву?

– Куда проще. Григорий сам принял дигиталис. У него случился сердечный приступ, а заботливая свояченица, не привидение, передала от Ольги Петровны пузырек с нитроглицерином. Григорий выпил залпом, не разбирая. Лишь бы унять боль.

Василий Яковлевич был слишком опытным чиновником, чтобы сдаться сразу.

– Все это, Алеша, чудесно, но свидетелей нет, а суд твою формулу к рассмотрению, пожалуй, не примет, – сказал он. – Нужно что-то существенное.

– У Марины Петровны вот здесь, – Пушкин показал на ямку между большим и указательным пальцем, – свежая ранка: след от револьверного бойка. На указательном – заметный синяк: слишком сильно сжала горлышко бутылки. Когда целовал ей руку, успел рассмотреть. В кулачке она сжимала белую тряпицу – коронку горничной.

– Это что за изыск?

– Опять точный расчет: женщина в черном платье с белым передничком и коронкой для обслуги гостиницы становится почти призраком, потому что на нее не обращают внимания – горничная. Другие на лестнице в ресторан не ходят. Рисковала только первый раз, когда в белом платье зашла к Григорию. Ее видел половой. Но, на ее счастье, отражаясь при плохом освещении в двух зеркалах, что стоят на пролетах тесной лестницы, Марина Петровна в его воображении стала привидением, которое вошло в стену. Вероятно, она поняла ошибку и исправила: к Виктору Филипповичу зашла «горничной». Так же принесла бутылку шампанского Петру Филипповичу.

– И никто из обслуги ее не признал?

– Марина Петровна почти каждый день завтракала и ужинала с мужем в ресторане, лицо примелькалось. Стоило ей сменить платье на черное, как она стала невидима для половых и коридорных. А сунуть письмо под дверь номера Коччини, отлучившись из ресторана, где она завтракала с мужем, Марине Петровне было совсем легко.

Лелюхин старательно искал возражения.

– Постой, – проговорил он. – Если убийство Гриши было спланировано, то как она могла знать, что Виктор заявится в проклятый номер?

– Не надо было знать. Марина Петровна, как обычно, ужинала с мужем. Прибежала Ольга Петровна, сообщила, что Виктор с пистолетом сейчас наверху. Марине Петровне оставалось действовать не раздумывая. Чуть ли не у меня на глазах. Когда женщине отступать некуда, она обретает решимость мужчины.

– Складно все это, Алеша, но не то. Доказательств прямых нет.

Из ящика стола Пушкин вытащил пачку исписанных листков.

– Показания Ольги Петровны и Ирины Петровны с подробным описанием, как и что было сделано их сестрой. При их участии.

Быстро ознакомившись, Лелюхин положил стопку на стол.

– Да, тут уж отвертеться сложно, – твердо сказал он. – Так обиделись, что сдали родную сестрицу. Включая алиби, которое делали Марине в ночь двух убийств. Тоже ведь не осталось выбора: когда узнали, что Марина Петровна в положении, их усилия и жертвы оказались напрасны. Они стали нищими. И одураченными.

– Они спасали свою жизнь, – сказал Пушкин.

Василий Яковлевич вытаращил глаза.

– Это с чего вдруг?

– Марине Петровне не нужны свидетели ее преступлений. Если бы все получилось, как она хотела, и пристав Свешников оформил два дела о смерти по естественным причинам и одно самоубийство, семейное проклятие неизбежно забрало бы сестер. Причем быстро: беременность было не скрыть.

– А ведь в самом деле! – проговорил Лелюхин. – Но как же сестры не увидели, что Марина – в положении?

– Труднее всего увидеть то, что перед глазами.

– А сама мадам призналась?

– Все отрицает. Как же иначе?

– Суды с такими преступлениями не либеральничают, получит до двенадцати лет каторги.

Пушкин не согласился.

– Присяжные жалостливы к будущим матерям, дадут не больше трех лет.

Лелюхин наконец решился спросить то, что давно вертелось на языке:

– Ты сказал им, кто отец ребенка?

– Нельзя множить чужое горе. Они пособники убийцы, но… – Пушкин не стал договаривать.

Василий Яковлевич вернул на законное место рюмочки и наполнил.

– Давай, Алеша, за твою формулу! Такое волшебство сотворила!

Часы упорно показывали запас времени. Оставаться в сыске и вести непринужденную беседу, сверкая умом и сообразительностью, Пушкин больше не мог. Сославшись, что опаздывает, он надел пальто и ушел в морозную ночь сочельника.

Перроны Николаевского вокзала были пусты. Одинокая фигурка дежурившего жандарма мерзла в полутьме. Ночной поезд пыхтел свежим паром. У вагона первого класса стояла дама в теплом дорожном жакете и меховой шапочке. Лицо ее плотно укутывала вуаль. Носильщик занес чемоданы в купе, проводник предложил услуги, она вежливо отказалась. Дама напряженно всматривалась в дальний конец перрона. Наконец там показался силуэт мужчины, который шел к поезду. До отправления осталось не больше пяти минут, даме хотелось крикнуть, чтоб он пошевеливался.

Ничуть не торопясь, Пушкин подошел и тщательно зевнул.

– Прошу простить, мадам Керн, сморило в сыске.

– Агата, меня зовут Агата, – еле сдерживаясь, сказала она. – Что хотели мне сказать?

Нарочно медленно, как ей показалось, Пушкин полез внутрь пальто, затем протянул ей шелковую варежку с меховой опушкой.

– Обронили в «Славянском базаре».

Агата чуть не швырнула варежку под колеса поезда.

– Это все, господин Пушкин?

Ей показалось, что непроницаемый бесчувственный человек что-то хочет сказать. Ему надо помочь.

– Знаю, что посторонним лицам не дозволено совать нос в дела сыска, – сказала она с легким вызовом. – Но, может, сделаете исключение в одном вопросе?

– Смотря в каком.

– Куда пропали брильянты Ольги Петровны и сестер?

Этот человек умел вывести из себя даже такого ангела, как она. Ведь знает, что до отправления остались считаные минуты, и тянет с ответом. Бессовестный!

– Расскажу, – наконец произнес он. – При условии, что сначала ответите на мой вопрос.

– Согласна! – быстро сказала она.

– Гипотеза: Королева брильянтов – не выдумка, а реальная женщина. Умная, ловкая, хитрая, красивая. В точности вы, Агата. Гипотеза верна?

Одним движением мешавшая вуаль была закинута на шапочку.

– И что с того? Арестуете меня? – спросила она с вызовом.

– Как могу арестовать агента корпуса жандармов?

– Раз не можете, то и спрашивать… незачем.

– Благодарю за честность, – сказал он. – Мой черед. Брильянты сестер никуда не пропадали. Ольга Петровна решила подстраховаться с передачей наследства, припрятала и свалила исчезновение на мертвого мужа. В чем и призналась.

– Но вы, Пушкин, тоже хороши!

– Что же я сделал плохого?

– Как что? А подвергнуть Марину Петровну, женщину в положении, нервному испытанию?

– Она вам в ликер дигиталис подлила, а вы ее жалеете?

– Женщина создана, чтобы любить и жалеть! – заявила Агата, не отводя от него взгляда.

– Ей ничего не угрожало, – ответил Пушкин. – Во всяком случае, так утверждал доктор Богдасевич. Я доверяю человеку, привыкшему вскрывать трупы.

Агата на полшага приблизилась к нему.

– Пушкин, почему вы до сих пор не женились?

На всякий случай, опасаясь за себя, он отодвинулся.

– Поработаешь в сыске – жениться не захочется. Лучше быть живым, чем женатым. Да и лень мне.

Агате так сильно захотелось дать ему пощечину, что она спрятала руки за спину.

– Больше нечего мне сказать? – с последней надеждой спросила она.

– Постарайтесь не возвращаться в Москву.

– И это все?

– Добавить нечего.

По перрону прошел дежурный чиновник, призывая пассажиров занять свои места. Поезд отправляется через минуту. Агата отказалась от подставленной ладони и сама забралась по ступенькам вагона. Стоя на краю тамбура, обернулась.

– Пушкин, вы умны, да, очень умны. Но вы… вы полный дурак!

– Счастливого пути, госпожа Керн, – ответил он, помахал и пошел прочь.

Проводник попросил разрешения закрыть дверь, поезд сейчас тронется. Она уцепилась за поручни и смотрела вслед удалявшемуся силуэту.

– Ну, Пушкин, ну, сукин сын…

Паровоз дал протяжный гудок. Лязгнули примерзшие колеса. Состав медленно двинулся. В ночь, в столицу.