Дуэль со смертью

За столом царила тишина, натянутая канатом. Алоизий и Семен честно уплетали суп, милая Дуся осторожно косилась налево, но ее опережала Маргарита. Только тетушка Настасья Мироновна пребывала в задумчивости, изучая что-то на люстре, так что ложка безвольно повисла.

Обед обещал быть скучнейшей церемонией, как вдруг Сундуков отпихнул тарелку:

– Вам, господин Ванзаров, когда маленьким были, на день рождения что дарили?

Следовало сообразить, из какой жизни выудить воспоминания. Тут нельзя перепутать. Кто его знает, что дарят владельцам рудников в детстве. Ванзарову дарили книжки.

– Так, всякую мелочь, – лениво ответил он. – Побрякушки золотые, малахиты всякие, кажется, часы с брильянтами. Уже не помню.

Не ожидая такого, Филипп Филиппович растерялся, но быстро нашелся:

– Вот это я понимаю. А знаете, что мои дорогие родственники презентовали Альбертику? Нет, послушайте, это интересно. Тетушка заготовила чрезвычайно нужный подарок: аквариум с черепахой. Племянничек Алоизий, такой умница, – деревянный паровозик. В холодную зиму вместо дров пойдет. Но уж милая свояченица и того хлеще: книжечку с картинками! Великолепно, не так ли? Детей нищих чиновников и то лучше радуют.

Трудно надавать пощечины, не сходя с места. Сундукову удалось. Все, кто был за столом, спрятали глаза. Дамы и вовсе сдерживали слезы. Или что-то подобное.

– Если подарок от души, цена не важна.

Такой открытый вызов Сундукову давно не бросали. Тряхнув головой, словно зубр перед атакой, Филипп залился румянцем, грозившим лопнуть бешенством. Неизвестно, чем бы кончилось застолье, но прямой взгляд юного промышленника осадил Сундукова. Тот понял: они поменялись ролями и теперь главный вовсе не он. Сдал назад, пробурчал что-то и принялся за суп. А Ванзаров пожинал благодарные взгляды. Маргарита, чуть повернувшись, шепнула:

– Я рада, что наши комнаты рядом.

Этому Ванзаров совсем не обрадовался. Огорчать даму за ланчем – дурной тон. Еще, чего доброго, подавится.

Воцарившийся покой был нарушен хлопком двери. Нянька еле удерживала Альбертика за курточку, мальчишка вырывался. Спокойная Лидочка была рядом, но обгонять брата не спешила.

– Папа! Мне к тебе надо! – закричал Альбертик, тяжело дыша.

Сундуков махнул, дескать, пусть, все равно не отвяжется. Лица родственников приобрели слащаво-умилительный вид, обязательный при детях. Альбертик кинулся прямо к отцу. Зацепившись за шею, стал что-то горячо шептать на ушко. Судя по мягкости, расплывшейся по каленому лику, очаровательная детская блажь.

– Можно, милый, – сказал отец, потрепав по кудряшкам. – Беги, играй. Видишь, мы заняты. После покажешь…

К столу подступила Лидочка, как всегда очень серьезная.

– Папенька, можно я… – начала она, но папенька не стал слушать, отправил восвояси.

Нянькая забрала детей.

Родственники наперебой стали обсуждать, какой милый и смышленый мальчик растет, но под тяжелым взглядом Сундукова восторги выдохлись, как воздух из шарика. Обед завершился в тишине. Филипп Филиппович встал первым, объявив, что до ужина всяк может распоряжаться собой как ему вздумается. Ужин в восемь, не опаздывать.

Барышня Кунц бросала такие взгляды, что Ванзаров поспешил отговориться срочным делом. Быстро поднялся наверх и заперся в своей комнате. Следовало дать пищу логике, но пища обеденная оказалась столь обильной, что потребовалось скинуть пиджак и ослабить галстук. За ними ремень. И немного прилечь. Ну а что вы хотите?

Матрас был так мягок, из окна веяло таким приятным ветерком, что Ванзаров погрузился в уютные размышления. И не заметил, как мысли стали путаться, заплетаясь и клубясь, пока не утянули юный наевшийся организм в сладкий послеобеденный сон. Какой случается только на даче. Сами знаете…

Сквозь пуховую пелену он слышал, как кто-то ходил за стеной. Шаги были разные: тяжелые, как у пожилого человека, торопливые, как у молодого, кажется, шуршали юбки. Он слышал, как робко дернулась дверная ручка, кто-то поскреб мышкой вместо откровенного стука. Дверь его осталась запертой, а в комнате было так тихо, словно хозяин исчез. Вскоре суета, которая так раздражает в дремоте, стихла.

Внезапно пронесся топот, словно по коридору бегали в разные стороны. А дальше – звуки, которые не могли быть ничем иным…

Ванзаров очнулся от криков. Нет, не криков, а истеричного надрывного плача, от которого леденеет в душе отчаянных храбрецов. Так стенают от невыносимого, мучительного горя, с которым не справиться. Это не голос Сундукова.

Настольные часы показали начало шестого. Что было полной катастрофой. Аналитический ум наглым образом проспал три часа, вместо того чтобы внедриться в преступные замыслы. Крик набрал такую отчаянную ноту, что нутро полоснуло холодком. Ванзарова буквально снесло с кровати. Накинув пиджак и забыв про галстук, он выскочил за дверь.

В доме творилось что-то странное. На этаже толпилась прислуга, собравшись около двери в дальнем конце коридора. Люди не разговаривали, только старались заглянуть в комнату. Не разбираясь в сигналах интуиции, Ванзаров резко потребовал разойтись. Слуги отступили перед хамоватым гостем.

В детской свирепствовал чудовищный беспорядок, словно ураган прошел. Валялись скрученные простыни, мокрые полотенца, тазы с чем-то густо-желтым, стулья, кастрюли и какие-то склянки. По паркету разлилась коричневатая жидкость. И хоть окна были распахнуты, душил смрад. На полу сидела нянька, безвольно раскинув руки и глядя перед собой остекленевшим взглядом. На кушетке полулежала госпожа Сундукова с опухшим лицом. Прическа взлохмачена, словно от бега. Платье покрывали комки слизи. Она стонала однообразно, надорвавшимся свистом. Вдруг, рванувшись вперед, закричала:

– Чего вам тут? Вон!.. Вон!.. Не надо здесь…

Ванзаров посторонился. Женщину шатало. Ее подхватили и увели.

Отсюда виднелся уголок комнаты, отделенный нишей. На детской кроватке лежало что-то завернутое тряпицей. Белые простыни разукрасили багровые пятна. Странная избирательность зрения теперь отметила аквариум с черепахой, разноцветные кубики, паровозик с вагончиками, разбросанные книжки и кучи детских игрушек.

– Уходите, барин. Не видите, что творится…

В тишине голос Федоры еле различался. Ванзаровым овладело странное спокойствие, которое в трудную минуту отметает все лишнее. Чтобы силы отдать делу.

– Сыскная полиция, – заявил он и заставил себя зайти в нишу.

Мальчика спасали домашними средствами. Заворачивали в уксус, притирали, заставляли пить, но все было напрасно. Ребенок смотрел, неестественно вывернув головку. Рот его, чуть приоткрытый, казалось, улыбался, но вокруг губ разошлись широкие пятна кровавой рвоты. Выдержать зрелище было выше сил.

Ванзаров приказал себе собраться. Осматривать труп самому бесполезно, тут нужен Лебедев. Причина смерти не так важна. Сейчас главное – не упустить следы, которые могли остаться в этом кавардаке. Он обошел комнату, стараясь запомнить любую мелочь, каждую деталь. Явной улики, которая сразу дала бы зацепку, не нашлось.

За дверью раздался шорох. Расталкивая слуг, в детскую влетел господин с докторским чемоданчиком. Он так спешил, что где-то потерял шляпу и хватал воздух ртом. Тут же кинулся в нишу. Нагнулся над телом, пощупал пульс, посмотрел зрачки и отошел молча. Досаду надо было на ком-то сорвать.

– Вы кто такой? – накинулся он на Ванзарова. – Посторонним здесь делать нечего. Убирайтесь, живо…

Пришлось объяснить, что гость уже не посторонний. Доктор выразил удивление расторопности полиции, брезгливо пожав плечами. Теперь спросили с него.

– Тасич Сергей Иванович, – представился он, отменив поклон вежливости. – Домашний врач семейства.

– Почему опоздали?

– Не опоздал, а прибыл за десять минут. Чуть лошадь не запорол. Сколько предупреждал: чуть что – сразу посылать за мной. Понадеялись, что сами справятся. Вот результат.

– Такое уже случалось с… Альбертом?

Тасич презрительно скривил губы:

– Такого, господин полицейский, случаться не могло. У младшего Сундукова было… слабое сердце, диагноз вам все равно ничего не скажет. Этот финал к его болезни не имеет никакого отношения.

– Поясните.

– Разве сами не видите? Или вас этому не обучали?

– При осмотре трупов обязан полагаться на мнение эксперта. К сожалению, здесь его нет. Сейчас пошлю в участок, – ответил Ванзаров с невозмутимым видом.

Сергей Иванович присмотрелся к полноватому юноше в великолепном костюме без галстука.

– В сыскной полиции имеют возможность так одеваться? – спросил он.

– Только те, кто по долгу службы выполняет особое задание. Иногда во фраке, иногда в лохмотьях нищего.

– Ах вот как… Не подумал…

– Необходимо ваше предположение о причине смерти.

– Предполагать незачем. Я не криминалист, но скажу наверняка: отравление.

– Сильный яд?

Тасич заинтересовался:

– Почему так решили?

– Еще три часа назад ребенок был здоров и полон сил, – ответил Ванзаров. – Должно быть, что-то быстродействующее.

– Вынужден огорчить: самый примитивный мышьяк… Оглянитесь, следов достаточно.

– Не знал, что от мышьяка наступает такая быстрая смерть.

– В обычной практике – верно. Тут другой случай. Альберта знаю с рождения. Отцу давно говорил: с таким больным сердцем нужен особый режим. Но Сундуков упрямый, как… сами видели. Его наследник должен жить нормальной жизнью – и точка. Вот результат. Достаточно небольшой нагрузки на организм, что сделал мышьяк, чтобы сердечко не выдержало. Стоило чуть подтолкнуть – ниточка оборвалась. К сожалению, даже если бы успел, мало что мог сделать.

– Кто знал о диагнозе?

Доктор искренно удивился:

– Все до последней прислуги. Никакого секрета из этого не делалось. Сундуков гордился, как сын растет назло мне. Это он так заявлял.

– Есть предположения, как попал яд?

– Наверняка только вскрытие определит. Думаю, самым обычным образом: через рот. С какой-то пищей. Я, конечно, еще посмотрю тело, но сомнений практически нет.

Хлопнув себя по карманам, словно птица на взлете, Ванзаров извлек солонку:

– Буду крайне признателен, если определите, что в ней…

Осторожно принюхавшись, Сергей Иванович отвинтил крышку, на ладонь пересыпать не стал, а использовал чайную ложку, вынул из саквояжа флакончик с пипеткой и капнул. Горка соли окрасилась коричневым колером.

– Не экспертиза, а фокус доморощенный, – пояснил он. – Но в нашей сельской местности меня не раз выручал. Вам, как полицейскому, известно, что две трети отравлений совершаются мышьяком. Жена приревновала мужа, муж вообразил, что сосед – любовник его благоверной, ну и так далее. В горении страстей используют то, что под рукой. Да что вам рассказывать… В общем, поздравляю: у вас солонка чистого мышьяка.

Кто-то вежливо кашлянул за плечом. Дворецкий, как всегда невозмутимый, принес известие: господина Ванзарова срочно требуют. Без промедления.

В кабинете на привычном месте хозяина не было. За письменным столом виднелось кожаное кресло. Распахнутое окно обильно вливало свежий воздух, но запах валериановых капель слышен отчетливо. Ванзаров повернулся, чтобы разъяснить ошибку дворецкого, как вдруг хриплый голос приказал:

– Стой, где стоишь.

В углу кабинета, рядом с сигарным столиком, возвышалось вольтеровское кресло с широким подголовником. Голос шел оттуда. Сундуков растворился в массивных подушках, торчал краешек брючины с лакированным носком ботинка. Лицо скрывал изгиб спинки.

– В том, что случилось, твоей вины нет, на тебя зла не держу. Сам виноват. Нельзя было глаз спускать… Не думал, что так быстро решатся. Моя ошибка, только моя. Понимаешь?

В иной ситуации Ванзаров не спустил бы фамильярного обращения. Сейчас не время тешить гордыню. Он должен признать, что считает себя виноватым в том, что случилось. Хотя бы потому, что проспал. Не поверил отцовской интуиции. Не нащупал вероятного убийцу. Оплошал со всех сторон. Должен, но не смог.

– Одно прошу, Родион, не говори, что Альбертик… что он… что это безвинная смерть…

– Пока не знаю.

– Понятно… Что ж, хорошо… О чем я… Какое хорошо… Вот какой у меня к тебе разговор будет, Родион… – Филипп Филиппович говорил ровно и спокойно, словно ничего не случилось. – Мне теперь только одно нужно знать: кто? За это готов на все. Найди мне того, кто это сделал, а заодно – кто придумал, если такой имеется. Настоящего виновника найди. Чистокровного. Сможешь?

– Убийца еще в доме, – ответил Ванзаров. – Необходимо срочно…

– Об этом не беспокойся. Уже распорядился. Никто не выскользнет. Гости дорогие сидят под замком в своих комнатах, а люди надежные и проверенные, есть у меня такие, их стерегут. Полицию не вызывай, сам справься, до вечера найди. Хоть весь дом переверни. Твои приказания будут исполняться немедленно. Ты теперь хозяин. Над всеми жизнями хозяин. Ничего не стесняйся. Будет надо – на заднем дворе сарай имеется, а там козлы и плетки приготовлены. Если кому язык развязать надо – не стесняйся. Хоть мужику, хоть бабе. Никого не жалей. Прикажи – все исполнят как надо. О последствиях не думай. Все на себя возьму. Только настоящего… мне найди. Кто бы он ни был. А дальше я сам…

Присутствие Ванзарова, вероятно, спасло чью-то спину от порки. Хотя и так понятно, кому бы досталось в первую очередь. Старую няньку не пощадили бы. Он не стал отвергать пытки, убеждая, что логика куда страшнее. Только сказал:

– Сделаю все, что смогу.

– Хорошо… Теперь еще одно, чтоб не забыть. За труды твои получишь десять тысяч, сразу как виновника укажешь. Не сомневайся. Слово даю.

– О деньгах не может быть речи. Это дело чести.

Скрипнули подушки, Сундуков появился из укрытия. Ворот разодран, в прорези сорочки виднелась волосатая грудь. Глаза грозного владельца замка покраснели, как у затравленного зайца. Невероятно, что безжалостный зверь способен на такие чувства. Ванзаров отвел взгляд.

– Спасибо тебе, Родион Георгиевич, ты настоящий… Да что там… Иди, все в твоих руках. Справься до вечера. Трудно мне себя успокоить, не наделать бы беды… Более не задерживаю. – И Сундуков исчез в кресле.

Первым делом Ванзаров заглянул в детскую. Кроме Тасича, склонившегося над телом, никого не нашел. Столпотворение слуг растворилось. Зато около гостевых дверей прохаживался дюжий молодец. Завидев Ванзарова, замер по стойке «смирно». Нельзя придумать лучше условий для сыскной полиции: все подозреваемые разделены и находятся под арестом. Пригодятся, когда дойдут руки.

В комнатку няньки Ванзаров вошел без стука. Федора подняла на него проплаканные глаза и промолчала. Чиновник сыска не собирался утешать, быть милым или ласковым. Напротив, затребовал подробный отчет о том, что происходило после ланча.

Нянька ничего не скрывала.

…Вытащив детей из столовой, Федора повела их в детскую и оставила там. Альберт принялся за подарки, Лидочка взялась за книжку. Видя, что они нашли себе занятие, няня побежала на кухню выпить отвар, ее мутило, заодно узнать, когда будет готов детский полдник. Когда вернулась, Альбертик мирно играл с черепахой, Лидочка читала. Девочка попросилась погулять. Нянька отвела ее на задний двор, оставила под присмотром кухарки. Потом что-то задержало, и она не сразу вернулась. Но как только заглянула в комнату, сразу поняла, что с Альбертом что-то не так. Мальчик съежился, жаловался, что ему холодно. Няня потрогала лоб: температуры не было. Ребенок лег на ковер, поджав ноги, закашлялся, его вырвало. Федора уложила Альбертика в постель и побежала на кухню за теплым питьем. Когда вернулась, одеяло было в ошметках слизи. Няня испугалась не на шутку, бросилась за госпожой Сундуковой. Мальчику становилось хуже буквально с каждой минутой, мать пыталась помочь ему, тут уже весь дом забегал. Только когда Альберт обмяк, послали за доктором.

Рассказывала Федора медленно, но ерзала на кровати, словно не могла усидеть на одном месте.

– В котором часу кормили детей?

Нянька тяжко вздохнула:

– Позавтракали около десяти, потом полдник, а потом следовало обедом кормить.

– Дети не ели примерно с двенадцати?

– И зачем вам только это, барин…

– Все это время они находились под вашим присмотром. Что делали?

– Да как обычно: гуляли, бегали друг за дружкой, в лесок меня потянули…

– Кто-нибудь угощал их конфетами, печеньем или пирожками?

– Что вы, барин, кто посмеет к хозяйским деткам приблизиться, – удивилась Федора. – За это головы не сносить. Все знают, что бывает…

– Мать с ними общалась до обеда?

– Как утром зашла, поцеловала обоих, так и не возвращалась. Все на мне…

– Последнюю пищу Лидия с Альбертом принимали вместе?

– Друг у дружки изо рта вырывали, шалили. Чай пролили на скатерть. Дети ведь… ох, господи!

– Поднимитесь, – резко потребовал Ванзаров.

Федора не поняла, чего от нее хотят, приказ был повторен. Она тяжко сползла с перины. Засунув руку между матрацами, Ванзаров выудил пузырек темного стекла с притертой крышкой. Склянка наполовину заполнена белесым порошком. Поднеся находку няньке так близко, чтобы читалась этикетка с латинским названием, Ванзаров спросил:

– Что это?

Она слепо сощурилась:

– Неужто яд крысиный?

– Как у вас оказался мышьяк?

Нянька отшатнулась, схватилась за грудь, упала на стул:

– Да что же ты, миленький… Неужели подумал… что я… Альбертика моего… Да я же его выкормила вот этой грудью, он же мне как родной… Что же ты удумал, изверг, что я ребенка отравлю? Кровиночку мою… Всю душу вложила… Да как мог такое… Пожалей старуху…

Жалости не нашлось. Ванзаров потребовал прекратить истерику.

– Вас пока не обвиняют. Повторяю: откуда в вашей кровати взялся пузырек с ядом?

Нянька так и держалась за сердце.

– Откуда мне знать! Целый день за детьми бегаю, дверь никогда не запираю, красть у меня нечего… Кто хочешь заходи… Сегодня такая суета, никто бы и не заметил… За что же со мной так? Только добро людям делала…

– Иногда делать добро опасно, – заметил чиновник сыска, но тут же спохватился, что такие мысли неуместны. – Кто-нибудь заходил в детскую?

– Разве смотрела… Если бы знала… Постой-ка… – Федора встрепенулась. – Когда возвращалась, видела, что из детской вышла…

– Просто скажите: кого заметили?

– Барышня.

– Кто именно?

– Маргаритка, сестра хозяйкина, – выдохнула няня и, пожалев, что проговорилась, зажала рот.

Слово – не воробей. Сыскная полиция его поймала. Интересовало другое.

– Родственники Сундукова дом хорошо знают? Где что лежит?

– Отчего же не знать. Каждое воскресенье наезжают. За ними никто не присматривает. Ходят где хотят…

– Где хранился флакон с мышьяком?

– В кладовой, где же еще…

Ванзаров потребовал показать место. Немедленно.

Придерживаясь за стены, Федора прошлепала в кухню, пустую от поваров, но наполненную брошенными кастрюлями и сковородками, прошла и встала около распахнутого проема кладовки. Из темной глубины пахнуло букетом съедобных запахов.

Бесполезно описывать сундуковское изобилие. Тут было все: от мешков гречневой крупы до копченых окороков, подвешенных к потолку. В английском замке это хранится в подвале, но петербургские почвы настолько пропитаны болотами, что самый надежный погреб отсыревает. Незачем и копать.

Федора указала большой стеллаж с химикатами, нужными в быту. Круглая отметина в пыли нашлась на второй полке снизу. Флакончик не беспокоили давно.

– Дверь все время нараспашку? – спросил Ванзаров.

– Чего запирать, всякую минуту что-то требуется. То одно, то другое, гоняют людей почем зря. Это сейчас приказали из людской нос не показывать…

Он предъявил солонку:

– Чья вещица?

Толком не взглянув, няня опознала часть большого обеденного сервиза на двадцать четыре персоны. Пользовались им редко, добро простаивало. Чиновнику сыска потребовалось и его осмотреть. Все так же срочно.

Нянька отвела в проходную комнату рядом с обеденным залом.

Буфет резного дерева размером с избушку поблескивал лакированными дверцами. В верхних отделениях покоились стопки тарелок с золотым кантом. В нижних – мелочь для парадных приемов и ряды хрустальных солонок на крохотных серебряных подносах. В дальнем ряду не хватало одной. Ванзаров не поленился залезть, встав на колени. Солонку вынули так, чтоб при беглом осмотре недостача не обнаружилась. Логика упрямо бубнила свое, но Ванзаров отмахнулся. Приказав няне не показываться из своей каморки, он взбежал на второй этаж.

Страж указал нужную дверь и отпер замок.

– Родион Георгиевич! Какая радость!

Голос Настасьи Мироновны был плаксив и жалок. Она походила на кучу старого тряпья, забытую в кресле. Алоизий, находившийся подле матушки, меланхолично скатывал из бумажки шарики и швырял в окно.

– Этот изверг не посмел вас остановить! Как славно! А нас, видите, заперли, держат прямо под арестом, шагу не ступить. Я, конечно, понимаю, такое горе, но приличия надо соблюдать… Говорят, в доме уже рыщет сыскная полиция!

– Не рыщет, а занимается розыском преступника, – поправил Ванзаров. – Это наша служба.

В первое мгновение тетушка хотела оценить шутку, но под немигающим взглядом смысл добрался до старческих мозгов. Рот отвалился дряблой дырой.

– Вы? – выдавила она.

– Чиновник сыскной полиции… Надеюсь, лишние вопросы о рудниках отпали сами собой. Времени мало, введу в курс дела. Розыск, которым занимаюсь, – не официальный, только для сведения господина Сундукова. Потому у меня совершенно развязаны руки. Например, могу любого отвести в ближний сарай, где познакомят с розгами до полного выяснения истины. Что и собираюсь сделать, а не мучиться скучными допросами. Доходчиво изъясняюсь?

Настасья Мироновна погружалась в бездонный ужас. Алоизий оживился. Слово «розги» возбудили в нем приятные воспоминания.

– Избежать ненужных мучений просто: признаться в содеянном. Иного пути нет.

Дрожащие пальцы старухи полезли в складки юбки и вернулись с изящной вещицей.

– Заберите! – Ванзарову протянули серебряный соусник. – Раз он за всякую мелочь готов родных людей до смерти запороть, ничего не нужно… У него этого добра полные закрома, и не заметит, что убыло. А нам бы с сыночком на месяц хватило. Но раз так – забирайте. Нет в этом мире справедливости…

Ванзаров добивался совсем не этого. Ну кому интересно, что пожилая родственница оказалась мелкой воровкой. Точно не сыскной полиции. Происшествие сбило с толку. Выручила только чудовищная выдержка. Ну хорошо, приврали малость, все равно юноша держался молодцом…

Так вот… Ванзаров и бровью не повел, а, нагнав суровости, заявил:

– Кражи меня не интересуют.

– А чего же хотите? – вскричала Настасья Мироновна. – Больше у нас ничего нет, хоть обыщите!

– Будет надо – обыщем, – пообещал ей. – Меня интересует убийство.

– Да какое убийство? – Старческий голосок дошел до крика.

– Альберта, сына господина Сундукова.

Хватило мгновения, чтобы госпожа Начкина сообразила:

– Так вы нас подозреваете?

– Жду непременного признания, как отравили ребенка.

Настасье Мироновне стало ясно: кто-то на нее наговаривает. Наверняка желают ее погибели. А то, что погибель близка, сомневаться не приходилось. Вид кряжистого юноши не оставлял надежды.

– Господин Ванзаров, помилуйте, да разве мы способны на злодейство? – заторопилась она. – Недолюбливала Альбертика, это правда. А чего его любить? Все папаша принесет на золотом блюде. О моем сыночке позаботиться некому… Ох, простите. Но убивать-то зачем? В чем моя корысть? Еще бы самого Филиппа, так ведь неизвестно, какое завещание составил. Обещал завтра что-то объявить. Вот ждем-с… Нет, и не думайте, у меня бы и рука не поднялась… Ради всего святого поверьте старой несчастной женщине! Я ведь вам в матери гожусь!

Правда пахнет не розами. Все, что было в сгнившей душеньке, вылилось без удержу. Нет, не зря Сундуков презирал родственников. Стоит такой опыт взять на заметку. В семейной жизни пригодится.

– Допустим, поверю, – начал Ванзаров. – Если не вы, тогда кто же?

Начкина взбодрилась:

– И думать нечего. Все вам расскажу как на духу. Сенька, мерзавец этот, давно грозился прикончить гаденыша. Представьте, как Альбертика называл за то, что Филипп не дает ему достойного содержания. Это все слышали. Правда, Алоизий?

Юный философ не поддержал мать, а занимался шариками.

– Что делали после обеда до пяти вечера?

Дама так старательно соображала, что, казалось, слышно шуршание извилин.

– Что делали? Ах да… Пришли сюда, отдохнули, вышли на прогулку, вернулись, тут кутерьма началась. Нас приказали запереть.

– Где взяли соусник?

– В буфете в проходной комнате, там много серебра хранится: ножи, ложки…

– Когда в детскую заходили?

– Вот еще! Что там делать…

– Кого-нибудь видели около комнаты?