Рулетка судьбы
– Что вам угодно, милая? – довольно ласково спросил он, чувствуя превосходство.
– Прощения прошу, господин полицейский, не случилось ли чего в доме мадам Терновской? – говорила она взволнованно.
Приятно порою быть полицейским при чине. Трашантый принял горделивую позу.
– Что за печаль, Агапушка?
– Барыня моя спрашивает, волнуется, в окно видела: городовые к ней ходили и сам господин пристав наведался.
– Умерла Анна Васильевна, – сказал поручик, подкручивая усы.
Девушка заохала и прикрыла ладошкой рот.
– Горе-то какое… Когда же случилось?
– В ночь на Новый год…
– Значит, права барыня оказалась, – сказала она печально.
Трашантый насторожился:
– В чем же она права?
– Так ведь в ту ночь видела, как к Анне Васильевне приходил кто-то, а потом до утра у нее свет горел и на другой день тоже… Может, господин полицейский, заглянете к нам? Барыня приглашала, рассказать хочет…
Чуть не на блюдечке с голубой каемочкой поручику преподнесли свидетеля. Да не простого, а золотого, буквально. Свидетельница видела ночного гостя. Наверняка убийца. Больше некому по ночам ходить к Терновской. Только опросить старуху хорошенько – и бери его, голубчика… Но тут Трашантый вспомнил, как охарактеризовал Пушкину мадам Медгурст. Сболтнул, не подумав, первое, что с языка слетело. С кем не бывает… Что же теперь окажется: она видит? Да и пристав настрого приказал не лезть, пусть сыск сам разбирается. Что оставалось поручику, попавшему меж двух огней?
– Это, милая, не к нам, – сказал он. – Извольте в сыск мадам Медгурст направить. Они делом занимаются…
Агапа совершенно растерялась.
– Да что вы, господин полицейский, она же в коляске… Из дома не выходит, как ей до сыска добраться…
– В сыск, все в сыск, – ответил Трашантый и нашел на столе бумажку, которую срочно надо было прочесть.
– Воля ваша, как знаете, – сказала Агапа, пожав плечами.
Подоткнув платок, она ушла. Трашантый только вздохнул с облегчением.
20Чтобы молодой неженатый мужчина поднялся в номер к юной барышне, пусть и с компаньонкой? О таком и подумать было нельзя. Приличная барышня, не актриса, не проститутка, должна заботиться о своей репутации. Не важно, что в Москве, далеко от родителя. Злые языки найдутся, до Твери дойдет. Ну и так далее…
Пушкин просил портье послать за мадемуазель Тимашевой. Наверх был отправлен мальчонка в красном мундирчике, вышитом шнурками на манер гусарского ментика.
Мягкие кресла холла манили утонуть в тихой плюшевой неге. Пушкин сел ждать так, чтобы видеть и лестницу, и выход из ресторана. Хоть Агата не показывалась, он не сомневался: мадемуазель там. На пару со своим безграничным любопытством.
Ждать пришлось не менее получаса. Наконец на лестнице появилась барышня в светлом платье. Она прямо держала спину и осматривала холл с независимым, если не сказать дерзким видом. Внешность довольно милая, если не сказать симпатичная. В таком немного кукольном стиле… За ней держалась компаньонка в темном. Пушкин подошел, поклонился, представился. Мадемуазель Тимашева ответила, что рада знакомству. Глаза ее говорили о другом. Кивком указала на компаньонку, назвав Прасковьей. Пушкин предложил пройти в холл.
Тимашева пошла впереди. Выбрала кресла рядом с окнами на Тверскую улицу. Свое кресло Пушкин отодвинул чуть подальше от барышень. Соблюдая самые строгие приличия. При этом старательно не замечал взглядов, какие бросала на него компаньонка.
– Мадемуазель Тимашева… – начал он. Но на него махнули ручкой.
– Оставьте этот официальный тон, мы же не в Петербурге… Просто Настасья Андреевна…
Он благодарно склонил голову пред такой милостью.
– Так вот, Настасья Андреевна, полагаю, моя тетушка Львова смогла достаточно испортить мнение обо мне. Мнение ошибочно…
Настасья готовилась к скучной светской беседе с благовоспитанным юношей, занудным и правильным. И никак не ожидала подобного поворота. Она взглянула на Пушкина с интересом.
– Служу в сыскной полиции, занят с утра до позднего вечера, единственный неприсутственный день, воскресенье, предпочитаю проводить на диване… К тому же я человек грубый и скучный. Имею дело с ворами да убийцами. Развлекать барышень не умею. И не хочу. Достаточно ясно я выразился?
Настасья не верила своим ушам. И переглянулась с Прасковьей.
– То есть не будете нас опекать?
– Нет, не буду.
– И не будете составлять план нашего пребывания в Москве?
– Предпочитаю не заниматься подобной ерундой.
– И следить за нами не станете?
– Ни малейшего желания, – сказал Пушкин. – Я слишком ленив для этого…
Если бы не приличия, Тимашева наверняка вскочила и запрыгала бы на одной ножке. А так вздохнула с облегчением.
– Боже, какое счастье… Благодарю, что не покушаетесь на мою свободу…
– Рад услужить…
Важная мысль, и, главное, вовремя, посетила Настасью.
– Только мадам Львова ничего не должна узнать, – сказала она.
Пушкин согласно кивнул.
– Составим список мест, куда я вас возил. Чтобы обманывать мою милую и добрую тетушку… Врать будем параллельно, то есть и вы, и я говорим одно и то же…
Совершенно по-детски Настасья захлопала в ладошки. Шалость ей нравилась.
– Как это славно! А то нам жизни нет от московских тетушек… То езжай к вашей тетушке, то к Живокини, то к Терновской… Сил никаких нет…
Он и ухом не повел. Напротив, изобразил внезапную радость.
– Так вы племянница Анны Васильевны?
Настасья выразила удивление.
– Разумеется, она родная сестра моей покойной матушки… Разве мадам Львова вам не сказала?
– Конечно, говорила. С делами сыска из головы вылетело, – сказал Пушкин. – Когда же вы навещали ее?
– Третьего дня, – ответила Прасковья, помогая не менее забывчивой Настасье.
– Выходит, вечером тридцать первого декабря… А признайтесь, тетушка потом повезла вас на рулетку? – И он шутливо погрозил пальцем.
Секреты барышень только им кажутся тайнами. Все было на виду. В обмене взглядами, в подавленных смешках.
– Только не выдавайте нас мадам Львовой, – хихикнув, сказал Настасья.
– Ни за что не выдам, – обещал Пушкин. – Много проиграли?
– Я не играла, – быстро ответила Тимашева. – Мне нельзя играть на рулетке. Запрещено. Категорически… Это Прасковья ставила, она играла…
– Немного мелочи проиграли, – сказала Прасковья.
Пушкин вдруг хлопнул себя по лбу.
– Так вы наверняка видели, как Анна Васильевна сорвала банк на рулетке. Об этом вся Москва говорит…
– О да! Загребла кучу денег. Еле в сумку засунула…
– На другой день поздравили тетушку с победой?
Настасья поморщилась. Прасковья поддержала ее, как истинная компаньонка.
– И в мыслях не было. Она такая скучная, говорит только о деньгах и процентных бумагах, о росте акций и облигациях… Невозможная тоска… И такая жадная, что даже чаем не угостила…
– Родной племяннице не налила чашки чая и самовара не поставила? – поразился Пушкин.
– Представьте себе…
– Никогда бы не подумал. Анна Васильевна такая милая…
– Милая? – спросила Настасья. – Вы ее с кем-то путаете… Помню, лет пятнадцать назад, когда жива была маменька, приехали мы в Москву. Отправились навестить тетушку Терновскую. До сих пор помню, как мама просидела с ней за пустым столом, а меня даже конфетой не угостили! Старая карга…
Детская обида была еще горяча. Пушкин не мог за это осуждать. Сам не забыл кое-какие истории. Он вынул карманные часы и присвистнул.
– Беседа с вами, Настасья Андреевна, доставила истинное удовольствие, – сказал он. – Служба не ждет. Прежде чем мы расстанемся, должен кое о чем предупредить. Мадам Львова только с виду кажется простоватой. Она умная и догадливая. Если вы сегодня собрались на рулетку… – он взял паузу, чтобы проверить догадку. Догадка была верна: барышни хотят волновать кровь, – …то имейте в виду: мадам Львова будет там. Почти уверен, что она догадалась о вашей милой шалости…
Между барышнями состоялся немой, но такой очевидный диалог: «Что делать?» – «Ой, не знаю!»
– Благодарю за дружескую помощь, – сказала Тимашева.
Пушкин встал.
– Настасья Андреевна, не сочтите за дерзость с моей стороны, примите как плату за вашу свободу, – сказал он. – Прошу вас легонько коснуться губами моей щеки в области скулы…
Просьба была столь невинна и удивительна, что Тимашева даже не стала спрашивать, для чего это нужно. Привстав на цыпочки, она поцеловала его братским, то есть сестринским, поцелуем. Хотя, быть может, чуть нежнее, чем позволял братский поцелуй. В ответ Пушкин старательно облобызал ей руку.
Вдалеке раздался грохот. Возможно, в ресторане тарелка разбилась. Об пол. И вдребезги. Пушкин остался доволен результатом.
– Будет настоящая нужда в моей помощи, посылайте в сыскную. Здесь недалеко, в Малом Гнездниковском.
Настасья была ему благодарна. Простились они почти друзьями, что бывает, когда участвуешь в заговоре против тетушек. Тут уж и Прасковья улыбнулась ему дружеской улыбкой.
Выходя из «Лоскутной» на ночную Тверскую, Пушкин подумал: как хорошо подобрали родители Тимашевой для нее компаньонку: барышни довольно похожи. Если, конечно, сильно присматриваться во внешние черты. В характерах же ничего общего – хозяйка и прислуга.
Он еще подождал, не выйдет ли Агата. Добровольная помощница сыскной полиции так и не объявилась. Не иначе блюда подходящего не нашлось.
21Эфенбах по опыту знал: стоит чему-то начаться, оно непременно продолжится. Вот утром приволок городовой воровку на себе, так извольте видеть: вечером другой городовой притащил господина. Хоть и не на себе, но какая линия намечается! Возьмут еще моду прямо в сыск водить кого ни попадя, так жизни не будет. Участкам только дай. Сядут на шею. Михаил Аркадьевич уже хотел показательно отвадить городового от вольности, но тут вмешался Пушкин. Оказалось, доставка по его просьбе. Начальник сыска выразил надежду, что подобное не повторится, и удалился в кабинет.
А Пушкин предложил задержанному господину присесть у его стола. Что тот исполнил молча. На лице его бушевала буря негодования и возмущения, желваки так и ходили. Еще немного, и лопнет мыльным пузырем. На пузырь, ухоженный, пахнущий помадой для усов и одеколоном, более всего он и походил. Так и просится в зарисовку блокнота.
– Полагаю, господин Лабушев?
Пузырь не лопнул, но чуть сжался.
– Откуда вам известно мое имя? – спросил он, опираясь на тросточку.
– Вопрос в ином: что вы забыли в доме мадам Терновской? – спросил Пушкин и обратился с тем же вопросом к городовому.
Оборин четко доложил: около шести вечера означенный господин пытался проникнуть в дом. Для чего открывал ключом навесной замок.
– Не подошел ключ, господин Лабушев?
Мужчина в летах, следящий за своей красотой, создание довольно хрупкое. Себя он создает для успеха в женском обществе, часто чтоб жить за счет женщин, порой не стесняясь примитивно их обворовывать. Внешне оставаясь благородным и мужественным, на самом деле пропитывается женскими манерами. Вот и сейчас Лабушев закатил истерику. Крики «я не позволю!» и «я буду жаловаться начальству!» грохотали в приемной части сыска. Что не сильно удивило чиновников. Эти стены и не такое слыхали. Что же до Оборина, то городовой посмеивался в усы, наблюдая цирк.
Истерика закончилась тем, что Лабушев выдохся и тяжело дышал.
– Повторяю вопрос: зачем пришли к Терновской?
– Я буду жаловаться на произвол, – еле слышно пробормотал Лабушев.
– Как вам будет угодно. Имею право задержать вас и под конвоем городового направить в участок. На трое суток.
Первая искорка страха мелькнула в глазах.
– На каком основании? – спросил Лабушев. Куда как робко.
– На основании того, что идет розыск по смерти мадам Терновской. Имеются факты считать вас одним из подозреваемых.
– Анна умерла? – в глубоком изумлении проговорил он.
– Что вы рассчитывали найти в пустом доме? – Пушкин обернулся к городовому. – Господин в темные окна заглядывал?
– Так точно, осматривал внутренности, – ответил тот.
– Полагали, что Анна Васильевна на радостях уехала в путешествие, а вам достанется выигрыш, который она не успела отнести в банк?
Столь обширные познания сыска сразили окончательно. Лабушев сжался, будто из гордой груди выпустили всю спесь.
– Господа… Это так ужасно… Смерть Анны… Она моя сестра… Двоюродная… Вы поймите, она моя сестра… Как это возможно…
Пушкин протянул ладонь:
– Извольте ключ.
Лабушев торопливо полез в карман и вытащил довольно старый дверной ключ. Явно не из мастерской.
– Откуда он появился у вас? – спросил Пушкин, осматривая зубчики.
– Анна как-то давно оставила… Чтобы запасной был…
– Часто пользовались?
– Никогда в жизни! Ее же дом… Не посмел бы самовольно…
– Что же сейчас решились на взлом?
Ухоженные усики дрогнули. Задрожали и губы. Лабушев умело пустил слезу.
– Господа, поверьте… Глупость… Безумие… Мне очень нужны деньги… На игру… Думал взять совсем немного… А потом вернуть, непременно вернуть все, до рубля…
– Знали, где Терновская прячет деньги?
– Нет, что вы! – Лабушев был искренен, как зеркало. – Анна никогда ничего не прятала. Думал, положила сумку в спальне, так я и одолжусь…
– Вас не удивило, что сестры нет дома?
Лабушев театрально схватился за виски, уронив тросточку.
– О, проклятая страсть к игре! Я ни о чем не думал… Мне нужно было занять немного денег… И только…
– Не думали… Но при этом взяли ключ. Которым никогда раньше не пользовались… То есть предполагали, что Терновская не откроет. Знали, что она мертва?
– Нет! – закричал он истерически. – Я ничего не знал!
– Извольте сообщить все детали того, что было в ночь на первое января.
Утерев слезы, Лабушев издал тяжкий вздох.
– Анна прогнала меня после рулетки… Не хотела, чтобы проводил до Большой Молчановки… За это пообещала дать мне немного с выигрыша. Но не сразу, а сегодня… Перед тем как пойду на рулетку… Но я не был уверен, что Анна сдержит слово… Зная ее жадность… И взял ключ…
– Как же вытерпели вчерашний день?
– Чуть с ума не сошел… Как на иголках… Господа, поверьте: это глупость с ключом… Роковая случайность… Простите…
– Где проживаете, господин Лабушев?
– На углу Никитского бульвара и Арбатской пощади, близ церкви Бориса и Глеба. Снимаю квартиру, – ответил он и погрузился в носовой платок.
Не надо изучать карту участка, чтобы заметить странность: и этот господин проживал в нескольких минутах от дома Терновской. Будто родственники заранее взяли покойную в плотное полукольцо.
Больше ничего добиться было нельзя. Пушкин приказал городовому отвести неудачливого игрока назад в участок, чтобы с него сняли показания. За что Лабушев благодарил искренне: все-таки избежал ареста.
– Простите мое любопытство, а когда умерла Анна? – спросил он.
– В ночь на первое января, – ответил Пушкин.
По лицу было ясно: Лабушев легко сосчитал, когда будет оглашение завещания.
Стоило городовому увести его, из кабинета тут же появился Эфенбах.
– Это что запрытень такой? – спросил он.
Пушкин кратко доложил обстоятельства дела. Они мало интересовали Михаила Аркадьевича, который явно страдал от нетерпения. И поманил Пушкина с чрезвычайно секретным видом. Закрыв плотно дверь кабинета, Эфенбах указал на ближний стул, сам уселся рядышком.
– Алексей, раздражайший мой, ты же математике обучен, так доложи непременно, как с рулеткой обойтись…
Секрет открывался просто. Михаилу Аркадьевичу нельзя было садиться за карты, пока шла борьба с ними, а играть хотелось. Но и просто так просаживать деньги на колесе было жалко. Нужен был мудрый совет.
– Рулетка – совершенный математический механизм, – ответил Пушкин. – Сбалансированный в себе. В некотором смысле гениальное изобретение. Рулетку нельзя обыграть.
– Но ведь как-то можно?
Если Эфенбах вцепился, то не отпустит, пока не получит свое.
Пушкин изложил математические законы выигрыша, которые были констатированы чистым анализом теории вероятности. Их было всего два. Первый: закон количества, по которому относительное отклонение от равенства каждого из равных шансов с продолжением игры стремится к нулю. Второй закон: закон рядов, по которому число более длинных рядов каждого из равных шансов в два раза меньше числа менее длинных рядов. Этот закон в том, что ряд из тринадцати одинаковых ставок на цвет или чет-нечет выпадает раз в месяц, ряд из шестнадцати – раз в год, а из двадцати – раз в десять лет непрерывной игры.
– Используя эти два закона, теоретически можно было бы выиграть, – продолжил Пушкин.
– Но как? – спросил Михаил Аркадьевич, запутанный математической абракадаброй.
– Можно было бы выиграть, если бы не третий закон теории вероятности: закон отклонений. То есть закон полной случайности выпадения номеров и цвета. Его нельзя ни сформулировать, ни описать формулой. Поэтому результат один: никаких шансов на выигрыш.
– Вот оно, как кулебяку с угла заворачивать, – проговорил глубоко потрясенный начальник сыска. И чуть было не потянулся за шустовским. – Но как же быть, Алексей?
– Используйте системы игры.
– Это какие же?
Пушкин собрал все терпение, какое у него имелось.
– Они различные, – сказал он. – Система d’Alambert: добавление по одной монете на следующий удар. Когда выигрывают, ставят в следующий удар на одну монету меньше, чем в последний раз… Арифметическая прогрессия Martingales: удвоение или утроение ставки. Далее: играть на дюжины или колонны: когда одна долго не выходит – атаковать ее. Подвид этого варианта – играть на «траневерали» или полудюжины. Играть на два сегмента, мысленно разделив колесо на две части, и ставить только в один сегмент. Играть на финал – так называемая русская игра: разделяя все 37 цифр (включая 0) на 10 разрядов, получим, что оканчивающихся на 0, 1, 2, 3, 5, 6 – семь разрядов и по четыре цифры в каждом разряде. И три разряда по три цифры в каждом. Вычеркиваем выпавшие, атакуем невыпавшие. В прогрессии… Игра на каре: отмечаем выпавшие, атакуем невыпавшие… Более простые: ставка на цвет, который перед этим вышел, называется La gagnante. Ставка на цвет, который только что проиграл, или La perdante. Есть еще ставка на цвет, который выиграл в предпоследний раз, то есть L’avant derniére… Или…
– Хватит! – вскричал Эфенбах, держась за голову. – Благодарю покорно, мой раздражайший… Век не забуду…
На что следовало рассчитывать. Теперь если Михаил Аркадьевич проиграет – а он проиграет непременно, – всегда можно будет свалить это на законы теории вероятности и системы игры, глубоко несовершенные. Математика – та еще наука. Обманет так, что и не поймешь… Недаром годится в сыске.
Пушкин вышел из кабинета с чувством исполненного долга. Он вернулся за стол и развернул тетушкин подарок. Там оказалась «Дедуктивная и индуктивная логика» Вильяма Минто, профессора логики Абердинского университета. Книга толковая, но уже изученная. Настал черед самого важного подарка. С непонятным волнением Пушкин развязал бантик.
Бумага скрывала пенал, обтянутый блестящим сафьяном. Бережно, как драгоценность, он снял крышку. Пенал хранил вещь изумительную, на которую Пушкин засматривался в витрине, но никогда бы не потратился. Так прекрасна и бесполезна она была: серебряный футлярчик для карандаша, с выгравированной сценой охоты легавых. Карандаш помещался ровно настолько, чтобы торчал грифель, а потом, стачиваясь, мельчайшим колесиком двигался дальше. Футлярчик можно было носить в кармане, зацепив за серебряное ушко. Теперь его карандаш, вечно ломавшийся, будет одет куда лучше хозяина. Как приятно будет писать в блокноте, делать быстрые зарисовки, заносить формулу сыска…
Но – нет. Об это и подумать нельзя.
С тяжким сожалением Пушкин убрал футлярчик в коробку и засунул в дальний угол письменного стола. Подарок считается потерянным в сугробе. Так будет лучше.
22Разбитую вазу Агата приказала занести в счет. Она решила уехать немедленно. Прямо сейчас. Не задерживаясь ни секунды, ни минуты, ни часа. Собрав вещи, оставить и «Лоскутную», и Москву. В этом городе ей делать больше нечего. На первом же поезде отправиться куда глаза глядят. Не важно куда, главное, как можно дальше отсюда. Агата сообщила портье, что немедленно освобождает номер, просит выставить счет. Если надо внести штраф за обещанное проживание, она не возражает. Ну и щедрые чаевые с нее. Чем привела портье в глубокое изумление. И отправилась к себе.
Швыряя платья в чемоданы, она кляла себя последними словами, что была такой дурой. Это с ее-то опытом и знанием мужчин. Вела себя, как последняя безмозглая курсистка. Сюрприз выдумывала, подарок подбирала. Сюрприз лопнул, подарок достался сугробу. А он… Стоило подвернуться смазливой барышне, младше на три или четыре года – и пожалуйста. Уже поцелуи. Ведь, как назло, выручила ее, спасла украденный ридикюль. Не надо было соваться. Такой урок… А еще врал, дескать, дела у него срочные. Вот какие милые дела… Ну ничего, больше ее не увидит. Зато услышит. Агата даст о себе знать… Еще наплачется, что отказался от ее помощи. Ох, дорого он заплатит за ее обиду… Вся полиция заплатит…
И тут, среди бури обид, Агата вдруг поняла: именно этого Пушкин и добивался. Чтоб, разозлившись до беспамятства, по горячности взяла и уехала. Расчет примитивный, но верный. Расчет на ее характер. Агата плюхнулась на диван и стала думать: откуда он знает Настасью? Девица приезжая, живет в гостинице. Явно впервые видели друг друга, это она хорошо разглядела. Так может, Тимашева – родственница? Объяснение было слишком простым. Агата подумала еще немного и поняла, что уезжать нельзя. Во-первых, его хитрость победит. Чего нельзя допустить никак. Но самое главное, она дала слово найти убийцу мадам Терновской. А словами Агата не разбрасывалась. Поступать надо так, как он не ждет: сделать вид, что ничего не случилось. Вот это будет достойным ответом. С не меньшим рвением Агата стала доставать платья из чемоданов и развешивать в шкафу.
Часы указывали, что пора собираться, если она хочет на рулетку. Оставив в номере беспорядок, Агата выбрала черное платье с блестками, чрезвычайно эффектное. В таком не стыдно появиться на балу. К нему подходила маска «летучая мышь». Пусть для рулетки немного вызывающе, зато узнать трудно. Агата собиралась не развлекаться, а следить за убийцами. Наверняка опять появятся, чтоб спускать украденные у Терновской деньги. В маске следить куда проще, не вызывая подозрений.
К платью нужны были ожерелье и серьги, которые попали к Агате по особому случаю, о котором теперь она не хотела вспоминать. Посмотревшись в зеркало, Агата нашла себя готовой для московской рулетки.
Ее номер находился в новом крыле гостиницы. К номеру барышень вел длинный коридор. Агата шла не спеша. Коридорные и половые, пробегавшие мимо, кланялись и смотрели вслед. Что лучше зеркала подтверждало правильный выбор наряда. Она повернула к переходу в старый корпус. Опоздай она на минуту, Агата не заметила бы, как от номера Тимашевой отошла какая-то дама и скрылась за поворотом коридора. Она не была уверена, что дама вышла из того самого номера. Видела ее спину и платье толком не разглядела: только что оно темно-синего шелка с муаровыми разводами. Не очень модное. Что позволительно дамам после тридцати, когда жизнь уже прожита.
Агата подошла к двери, оглянулась и приложила ухо к замочной скважине. Милая женская хитрость порой позволяла узнать нечто важное. Слышно было плохо. Шел какой-то спор, причем на повышенных тонах. Агата разобрала слова: «нельзя», «безумие» и «опасно». Голоса были столь похожи, что она не могла решить, кто кого предостерегает: Тимашева компаньонку или наоборот. Скорее наоборот. Настасья – барышня с волевым характером. Тут Агата еще услышала: «не бойся» и «какая разница». Наверняка барышни обсуждали, как играть. Пора было заканчивать спор. Да и половой мог ненароком заметить не вполне приличную позу дамы в черном платье. Она постучала. В номере затихли, будто испугались.
– Кто там? – послышался голосок, который Агата не смогла отличить.
Она назвалась мадемуазель Бланш.
Открыли не сразу. Прасковья кивнула и удалилась от проема. Агата вошла. В номере царил примерно такой же беспорядок, как у нее. Среди него на диване сидела Тимашева. Барышня как будто была взволнована.
– Как я рада вас видеть, мадемуазель Бланш, – сказала она, торопливо поправляя прическу. – А мы… Я уже готова…
– И я вам рада, моя милая, – отвечала Агата. – Уже решили, сколько хотите выиграть?
Настасья натянуто улыбнулась.
– Как решит удача Прасковьи. Я буду только зрительницей…
– Мечтаете повторить триумф мадам Терновской? – спросила Агата и готова была искусать свой язык: она не имела права так глупо проговориться.
Тимашева повела себя не менее странно: встала с дивана в явном волнении.