Рулетка судьбы

– Откуда вам известна эта фамилия?

Не хватало проговориться, что мадам убили. Агата сплела историю, что слух о выигрыше уже будоражит Москву, кто-то назвал эту фамилию.

– Что вас так взволновало, моя милая? – спросила она.

– Мадам Терновская… моя тетушка, – ответила Настасья в некотором смущении. – Родная. Анна Васильевна.

– Неужели? Так вы теперь богатая наследница!

Барышня решительно мотнула головкой.

– Она слишком жадна, чтобы вспомнить о нас… Наверняка приедет играть сегодня…

Продолжать опасную тему не стоило. С некоторым волнением Агата взялась за другую:

– Приметила вас с приятым молодым мужчиной… Кто он, если не секрет? Ваш поклонник? – И она мило погрозила пальчиком.

Настасья прыснула.

– Что вы, какой поклонник… Это племянник одной старой знакомой нашего отца, некий Алексей Пушкин.

– Неужели? Как мило, – сказала Агата. – Предлагал вам прогулки по Москве?

– Наоборот… Он так занят в полиции, что не может уделять нам внимание. Такое счастье быть свободной. Без контроля тетушек и знакомых…

Агата разделяла это желание молодости. Только ее счастье было немного в другом. Хотя бы в том, что не попалась в дурацкую ловушку. Но теперь открылась другая новость: Пушкин не только без чувств, но еще и коварен. Преступное сочетание…

– Так что же мы сидим? – воскликнула она и эффектным жестом приложила маску к лицу. – Прекрасные незнакомки, пора кутить на рулетке!

– Вот-вот, то, что надо… Блестящая идея! – обрадовалась Настасья. – У нас тоже есть маски из Венеции…

Не дожидаясь помощи Прасковьи, она побежала в соседнюю комнату и вернулась с двумя масками. «Летучие мыши» были куда проще, без блесток и перьев, черный цвет немного не подходил к белому платью Тимашевой, но все это пустяки. Не на званый бал едут!

В масках Настасью и Прасковью было не узнать. Агата взяла обеих под руки.

– Ну, мои милые, проведем вечер с блеском! Но не теряйте головы, – добавила она. – Помните, я за вами присматриваю…

Три незнакомки в «летучих мышах» выпорхнули из «Лоскутной».

Если женщина умеет решать ребусы, шарады и математические загадки, она все равно остается женщиной. То есть мучается выбором, что надеть на вечер. Пусть это вечер на рулетке. Мадам Львова чрезвычайно злилась на себя за глупейшую слабость. В ее-то годы…

Казалось бы: ну какая разница, в чем идти. Она ведь не играть будет, ну если и будет, то самую капельку, рублей на десять, не больше. Главная цель: поймать плутовок, которые захотят обмануть ее и заявиться на рулетку. Для этого подходит любое платье. Так ведь нет… Она стояла у шкафа и никак не могла остановиться на одном. Уж если наденет, то менять не будет. Даже если потом в зеркале не понравится.

Размышления и муки прервал звонок. Мадам Львова удивились: кто бы это мог быть? Гостей она не ждала… И меньше всего ждала обнаружить на пороге племянника. Что это ему понадобилось? В такое счастье, что Пушкин решил навестить ее второй раз за день из чистой любви, она не верила. Слишком хорошо его знала.

Племянник был сама вежливость: выразил благодарность за подарок. Как раз эту книгу хотел получить. И даже исполнил поручение: посетил Тимашеву, составил с ней план знакомства с Москвой. Всю эту ерунду тетушка выслушала с полным спокойствием. Буквально ощущая, как с ушей свисает лапша. Племянник постарался.

Пушкину действительно предстояло постараться: выяснить то, что нужно, и не проговориться о смерти Терновской.

– Ну, мой милый, ты превзошел сам себя, – сказала тетушка, похлопав в ладоши. – А теперь выкладывай, зачем явился… Опаздываю на рулетку, все деньги без меня выиграют.

Начался турнир проницательности. Выйти из него победителем будет непросто.

– Вам знакома некая Терновская, Анна Васильевна?

Тетушка фыркнула.

– Знакома, мой милый… Она моя старинная подруга.

– Насколько старинная?

Не говоря ни слова, тетушка подошла к этажерке с фотографиями в рамке и принесла одну. Пять юных созданий, сидящих в два ряда на фоне нарисованных гор с замком, напряженно смотрели куда-то в сторону. Фотография была из тех времен, когда выдержка у пленки была столь долгой, что требовала выдержки портретируемого.

– Вот это она, вот это я, – указывал палец мадам Львовой.

Зная возраст тетушки примерно, Пушкин прикинул: лет тридцать, не меньше.

– А некая… Живокини?

Палец указал на головку во втором ряду.

– Вот она… Верочка… То есть Вера Васильевна…

– Тимашева – их, то есть ее, родная племянница…

– Амалия, мать Настасьи, – сказала тетушка, ткнув в личико рядом со своим.

– А это кто? – спросил Пушкин про барышню во втором ряду, лицо которой замазала чернильная клякса. Неаккуратны юные создания порой…

– Какая-то общая подруга, столько лет прошло уже, не помню. – Львова отнесла фотографию на место. – Ты доволен?

– Не совсем… У Терновской есть еще родственники?

– У кого в Москве нет родственников! Какие-то кузены и кузины, точно не помню.

– А своих детей у Анны Васильевны нет?

Вопрос был крайне неприятным для тетушки.

– К великому сожалению, – сухо ответила она. – И долго ты меня собрался мучить? Для чего тебе понадобилась вся эта рухлядь?

– Хотел немного подробнее узнать о родственниках Настасьи Тимашевой… Она в самом деле такая милая. Вы же говорили, что за ней хорошее приданое… Вот, присматриваюсь…

Тетушка хлопнула его по коленке, неласково хлопнула.

– В сыске врать научили? А ну признавайся, сыщик, что случилось?

Турнир закончился. Дальше играть бесполезно. Можно считать, что тетушка победила ввиду явного преимущества…

– В ночь на первое января Терновская умерла в своем доме…

Он не стал просить, чтобы тетя не волновалась. Мадам Львова была не из тех женщин, кто упадет в обморок при печальном известии. Она закрыла глаза и покачала головой. Ни слез, ни рыданий. В определенном возрасте смерть близких подруг воспринимается как неизбежность.

– Продолжай, – тихо сказала она.

– Есть предположение, что смерть ее была неслучайной.

– Убийство?

– Вероятнее всего, – ответил Пушкин, чувствуя себя на допросе.

– Не могу поверить… Анна была жадной, как Плюшкин, и богатой, как Коробочка[28]. При этом все знали, что наследства не получат.

– Почему?

– Из той же жадности. Чтобы не досталось тем, кто больше всего ждет ее смерти. Наверняка завещала состояние сиротскому дому. Должна быть другая причина…

Как приятно иметь дело с умной женщиной. Можно раскрыть карты.

– Накануне смерти Терновская крупно выиграла на рулетке.

– Насколько крупно? – услышал Пушкин от тетушки свою интонацию. Или это он ее невольно повторяет?

– Сто двадцать тысяч…

Мадам Львова была глубоко равнодушна к деньгам. Но и ее сумма поразила.

– Да, за такое могут убить, – проговорила она в глубоком раздумье. – У тебя есть подозреваемый?

– Тайна сыска, – ответил Пушкин и получил заслуженный шлепок. Куда нежнее прежнего.

– У себя в сыске командуй, мой милый. В моем доме изволь отвечать на вопросы. Раз уж напросился в гости…

– Хорошо, тетя, – послушно сказал Пушкин, обратившись в мальчика. Каким для нее и остался.

– Я жду…

– Надежных подозреваемых нет… Честное слово, – быстро добавил он.

– Чем я могу тебе помочь?

Вот от этой помощи мог быть толк. Не то что от некоторой замерзшей барышни, менявшей имена и фамилии как перчатки. Точнее – варежки…

– Почему Настасье Тимашевой нельзя играть на рулетке?

Кажется, тетушка ждала чего угодно, только не этого вопроса. Теперь уж ей отступать было некуда.

– Сугубо между нами и под большим секретом, – сказала она. – Много лет назад мы проводили юные годы в Висбадене…

– Там и сделан общий снимок?

– Не перебивай тетю!.. Ты прав, мой милый… Тогда сестры еще были в девичьей фамилии – Завадские. Конечно, мы заходили в казино. Играли немного от скуки. И не думали, что беда рядом. Амалия, будущая мать Настасьи, раз попробовав рулетку, оказалась запойным игроком, так сказать… Она спустила все, что они привезли с собой… Если бы не Тимашев, который сделал предложение, ей бы не на что было вернуться в Россию… Тимашев боится, что страсть Амалии передалась Настасье. Запретил ей близко подходить к рулетке. Пока был жив его брат, он следил за барышней в заграничной поездке. Когда он внезапно скончался, Тимашев потребовал, чтобы Настасья срочно вернулась с висбаденского курорта…

Новость была важной, но место ей в формуле сыска пока не нашлось.

– Но ведь Терновская не играла?

– Никогда, – согласилась тетя. – Порок достался только Амалии… Надеюсь, Анна не потащила Настасью с собой на рулетку? Она как раз вечером тридцать первого обещала быть у нее…

– Что вы, тетя, конечно, нет, – ответил Пушкин, не моргнув глазом.

– Ну и хорошо. – Мадам Львова потрепала его по щеке, что дозволялось только ей. – Теперь ты найдешь злодея, мой милый?

Пушкин дал слово. Ему подставили традиционную щеку для поцелуя и предложили убираться вон. Тетушка еще не решила, что надеть на рулетку… А эта проблема не менее сложна, чем найти убийцу.

Месье Клавель боялся. Боялся как никогда. Боялся, что вернется страшная гранд-мадам и снова сорвет банк. Вчера ее не было, хотя крупье был уверен, что барыня захочет увеличить выигрыш. Наверняка заглянет сегодня. Он встречал каждого нового игрока с поклоном и улыбкой, особенно дам в таких милых масках, но сердце трепетало. Крупье не испытывал такого нервного напряжения, даже когда доложил хозяевам о крупном проигрыше.

Ему не выговорили и даже не пожурили за проигрыш, сказав, что на рулетке все бывает. Ничего, купцы вернут потерю с лихвой. Окрыленный таким милосердием, месье Клавель стал доказывать, что надо ввести европейские правила: ограничить ставку. Что даст надежную страховку от большого проигрыша. В ответ же получил: никаких ограничений ставки. Русские ограничений не терпят. Они в «русскую рулетку» со смертью играют. Так неужели ограничивать в деньгах? Пусть месье Клавель не беспокоится. Это будет новая рулетка – «московская», то есть без ограничения ставки. Хоть миллион ставь, нет запрета. Он пытался доказать, как ответственный крупье, что это неоправданный риск. На что ему предложили выбирать: отправиться на вокзал или вести игру по правилам «московской» рулетки. Месье Клавель остался со своим страхом наедине.

Вчерашний день немного успокоил. Рулетка была в плюсе. Но что будет сегодня? Он заметил за столом знакомых игроков. Пора было начинать. Месье Клавель поблагодарил всех, кто пришел на игру, и сказал привычное: «Faites le jeurs, messieeurs! Faites le jeurs, messieurs!»

Ставили мало и неохотно. Месье Клавель прибывал в напряжении, ожидая, что гранд-мадам сейчас войдет в зал. Но ее не было. Игра текла вяло. Как вдруг, после удара «18, красное, чет, меньше половины», сразу три игрока сделали ставку на zero. В первое мгновение месье Клавель не понял, что это значит, но озарение пришло: игроки повторяют в точности порядок ставок гранд-мадам. Она как раз поставила на zero, месье Клавель прямо видел эти сто рублей, сразу после того как вышло «8, черное», а за ним «18, красное». Если снова начинается сумасшедшая игра, четыре игрока не разорят, а уничтожат рулетку. И его заодно. Месье Клавеля больше не возьмут ни в один зал, сочтя, что он приносит неудачу…

Крупье обратился за помощью к той, кто не мог обмануть. Игра была спокойна. Нити тянулись и плелись. Он понял, что наваждение исчезло. Можно играть. Месье Клавель запустил колесо. Шарик перепрыгнул zero и лег на «32, красное, чет, больше половины». С невиданным облегчением месье Клавель собрал жалких триста рублей с zero. Таких дорогих для него. И не забыл мысленно поблагодарить игру. Его обожаемую Madame la Roulette[29].

– Faites le jeurs, messieurs! Faites le jeurs, messieurs!

Прасковья отошла от стола.

– Просадили, – сказала она, улыбаясь под маской.

Фудель и Лабушев тоже отошли. Им оставалось смотреть. Каждый проиграл последние сто рублей. У Фуделя держалась в кармане пятерка, но только на крайний случай, когда будет уверен. И только на цвет. Лабушев спустил все, что занял…

Зато Эфенбах был приятно удивлен. Не запомнив ничего из лекции Пушкина, он поставил на красное. И удвоил три рубля. Такая игра ему понравилась. Он опять поставил на красное…

В зал вошла мадам Львова. Она надела платье, которое ей не нравилось. Настроение ее было предгрозовым. Окинув взглядом зал, сразу заметила барышень в светлом и темном платьях, которые при ее появлении зашли за спины игроков. На лицах у них были маски. Кого вздумали обмануть? Тетушка решительно направилась в их сторону. Заметив движение, барышни в масках резво пошли вдоль стола. Но от мадам Львовой еще никто не уходил.

Месье Клавель заметил странную беготню за спиной, но нельзя же запретить дамам немного размяться. Он запустил шарик.

Выпало «35, черное, нечет, больше половины».

– Едрёно коромысло на суку повисло! – выразился Михаил Аркадьевич, у которого лопатка забрала шесть рублей. Такая игра ему совсем не понравилась. Он рассердился и опять поставил три рубля. На черное. Вместо того чтобы после проигрыша сделать ставку в семь рублей на том же цвете. А если понадобится, то и еще раз. Как советовал Пушкин в способе игры d’Alambert. Но кто из нас слушает советы!

Между тем мадам Львова, настигнув беглянок, попыталась схватить за голый локоть преступницу в белом платье.

– Как это понимать, мадемуазель Тимашева? – строго, но тихо спросила она.

– Вы ошибаетесь, мадам, – нерешительно ответила барышня, скрытая «летучей мышью». – Я вас не знаю…

– Ах, вот как? Вы меня не знаете? Ну что ж…

Наплевав на приличия, мадам Львова, готова была сорвать маски, но тут между нею и вруньей встала мадемуазель. Вся в черном, маска сверкает мишурой и манит перьями.

– Вам же сказали, мадам: вы ошибаетесь, – решительно заявила она. – Это мои… сестры, Розетта и Жанетта…

Тетушка смерила ее беспощадным взглядом.

– Кто вы такая?

– Мадемуазель Бланш, к вашим услугам… Повторяю, вы ошибаетесь…

Незнакомка была агрессивна, молода и сильна. Вступать с ней в бой, устраивая открытый скандал, тетушка не решилась, силы уже не те. Не извинившись, она отошла. В полной уверенности, что наглые девчонки нашли себе плохую покровительницу. Опасную и коварную. Ничего, завтра покажет им, как обманывать старших… Окончательно разозлившись и забыв, что хотела поиграть, она покинула рулетку.

– Благодарю вас, просто спасли меня, – сказала Настасья, обмахиваясь ладошкой, щеки ее горели. – В какой-то миг показалось, что она разорвет меня на части… Какая страшная женщина.

Агата погладила ее по плечу.

– Вам нечего волноваться, моя милая, я с вами, – сказала она, думая, что с такой тетушкой ничего хорошего от Пушкина ждать не приходится. Одна кровь…

– Настасья, позволь еще поставлю? – Прасковья зажала сторублевую ассигнацию в пальцах. – Чувствую, что будет удача…

– Как тебе будет угодно, дорогая…

Ставка легла на первую дюжину номеров, от 1 до 12. Что давало удвоение суммы. В случае выигрыша.

Шарик, запущенный месье Клавелем, летал над цифрами, которые игроки называют цилиндром, пока, обессилев, не упал на «14, красное, чет, меньше половины».

– Да куда ж ты с обухом по воду пошла! – прорычал Эфенбах, опять проиграв. Более всего ему было жаль, что перепрыгнул на другой цвет. А красный выиграл. Из кошелька он достал пятерку и поставил на красное. Опять не послушав советов подчиненного. Каждый математик знает: если у рулетки выиграть невозможно, то лучше играть по системе. Проиграешь меньше…

– Опять неудача, – сказала Прасковья, кусая губку.

– Довольно, пойдем, – попросила Настасья. – Я устала.

Агата посчитала нужным вмешаться.

– В самом деле, сегодня не ваш день…

– Еще один раз только… Можно? Одна ставка… Еще сто рублей…

Настасья только пожала плечами.

Компаньонка поставила на первую colonne: игра на одну из трех вертикальных колонн цифр, что должно было дать двести рублей.

В зал торопливо вошла скромно одетая барышня в шапочке-пирожке. Посмотрев на доску, где месье Клавель мелом записывал выпавшие номера, она глянула в блокнотик, поводила в нем пальчиком, будто проверяя записи, и поставила на carré. Агата подглядывала за ней. Барышня не замечала ничего вокруг, сосредоточенно следила за колесом, зажав блокнотик, как молитвенник.

Месье Клавель увидел, что ставки сделаны, пустил шарик навстречу удаче. Вращение замедлилось, шарик потерял инерцию и скатился на цифру «26». Черное…

Крупье собрал проигранные ставки, включая carré.

Агата увидела все, что хотела. Проигрыш господина Эфенбаха доставил ей легкую радость. Она бы понаблюдала за игрой барышни с пирожком на голове, но было жаль спутниц. За проигрыш трехсот рублей папенька не похвалит. Даже если проиграла компаньонка. Деньги все равно Тимашевой.

– На сегодня достаточно, – сказала Агата и, подхватив мадемуазель Настасью с Прасковьей, повела к выходу.

Михаил Аркадьевич полез в кошелек за новой купюрой. Он был настроен решительно.

Лелюхин согласился прогуляться по Спиридоновской. Пушкину нужен был помощник без конкретной цели, на всякий случай. Они держались невдалеке от большого дома, где шла игра. В отличие от Европы, московская рулетка крутилась не целый день, а с девяти вечера. Игроков было еще слишком мало. Каждый гость попадал под яркий свет фонарей, свисавших над дверью. Пушкин видел, как, озираясь, вошел Эфенбах, как вбежал Лабушев, сильно опоздав из участка, но наверняка раздобыв денег. Прибыл Фудель, довольный сам собой. Приехала мадам Львова. Зная нюх тетушки, Пушкин прикрылся спиной Василия Яковлевича. А вот когда прибыли сани, из которых выпорхнули две барышни, а за ними показалась мадемуазель в черном, Пушкин пригляделся. Даже в маске узнал бы Агату…

Приезжали неизвестные игроки, дамы, но все больше господа. Скоро вся Москва будет знать о новом развлечении.

– Замерзнем, – сказал Лелюхин, притоптывая по лежалому снегу.

Пушкин предложил пройтись, но недалеко, чтобы присматривать. Они пошли.

– Что, Лёшенька, выискал дельце любопытное?

– С чего вы взяли, Василий Яковлевич, что любопытное? Рядовое…

– Да уж говори! – усмехнулся Лелюхин. – А то я тебя не знаю. Куда только лень делась. Ну рассказывай, что там приключилось…

Любопытство старого чиновника было нужно Пушкину. Василий Яковлевич умел не только слушать, но и давать разумные советы. Все-таки двадцать лет в полиции даром не проходят…

– По порядку выходит так, – начал Пушкин. – Вечером тридцать первого декабря мадам Терновская едет на рулетку, вот сюда, и выигрывает сто двадцать тысяч…

– Ого! – выдохнул Лелюхин.

– Она отказывается от провожатых, идет с такими деньгами домой, на Большую Молчановку. Отсюда десять минут медленным шагом. До дома она доходит, после чего принимает позднего визитера. И умирает…

– Как убили?

– Этот вопрос открыт, пока не будет результатов вскрытия, – ответил Пушкин.

– Отравили?

– Почти наверняка – нет.

– Значит, нож, револьвер и молоток тоже исключаются. Может, и не было убийства?

– Не может, – сказал Пушкин. – Денег в доме нет.

– Ну раз ты не нашел, то взаправду нет… Значит, дело ясное: убили ради ста двадцати тысяч… Страшная сумма, многих в искушение введет…

– Нет, не ясное, – сказал Пушкин.

– В чем же туман?

– Убивал кто-то свой, иначе Терновская не впустила бы и чай бы не поставила. Она не ожидала опасности от гостя. Предположу, что сумка с деньгами лежала на виду.

– Тогда чего уж проще… Проверить, кто из родственников мог быть в ту ночь у старухи, и встряхнуть хорошенько.

– Бесполезно.

– Это уж как встряхнуть.

– Если убивал свой, то должен был знать, что Терновская держала в доме в ценных бумагах до полумиллиона. Их надо было брать. По завещанию, скорее всего, оставит сиротскому приюту.

Лелюхин помалкивал, не находя аргументов. Повернули обратно.

– А что формула твоя секретная говорит?

– Для формулы сыска мало данных, – ответил Пушкин. Он не любил, когда к его изобретению относились с легким пренебрежением. Даже человек, которого уважал.

– Раз так путано, жди, что еще кого-то порешат, – сказал Лелюхин. Без кровожадности, как полицейский факт.

Пушкин не стал возражать. Он попросил Василия Яковлевича подежурить хотя бы с часик, мало ли что, а сам направился на Большую Молчановку.

Из темноты вышел городовой, узнал и отдал четь. Сменщик Оборина, младший городовой Ерохин, знал о вечернем улове и сам готов был брать любого. Только некого было брать. Он доложил, что около дома Терновской никто не появлялся. Пушкин на всякий случай проверил: навесной замок был на месте. Он попросил Ерохина забрать у дворника ключ. Прокопий так и не изволил явиться в сыск. Городовой отправился в недалекую сторожку. А Пушкин вышел на улицу. И посмотрел на окна. Показалось, что внутри дома мелькнул огонек. Как от потаенного фонаря. Внутрь можно было попасть только с кухни. Пушкин прибежал во двор и дернул дверь. Створка не шелохнулась – закрыта на засов, как оставил после осмотра. Неужели померещилось?

Вернувшись к окнам, он приник к стеклу. В гостиной царила темень. Ничего не разобрать. Движения или отблеска не заметно. Он тщательно смотрел во все шесть окон, пока не пришел Ерохин с ключом. Пушкин приказа ему встать у ворот, взбежал на крылечко, справился с замерзшим замком и вошел в прихожую. Запах разложения все еще ощущался.

Он прошел в гостиную. В темноте белели листы, разбросанные по полу. Откуда-то потянуло сквозняком. И послышался тихий щелчок. Чуть не снеся стол, Пушкин бросился на кухню и наткнулся на закрытую дверь. Закрыта ключом с той стороны. Он услышал исчезающий шорох по снегу. Кто-то уходил через сад. Разбежавшись, Пушкин врезался плечом в дверь, но, кроме боли, ничего не добился. Полотно старое, замок крепкий. А городовой торчит в воротах, ничего не видит. Пушкин метнулся обратно, выскочил на крыльцо и крикнул, чтобы Ерохин бежал на ту сторону сада, в Кречетников переулок. Не сразу сообразив, отчего переполох, городовой бросился в погоню. Что, скорее всего, бесполезно. Тот, кто побывал в доме, уже мог скрыться.

Сойдя с крыльца, Пушкин по зачищенной тропинке обошел дом и встал около кухонной двери. Слева возвышался кирпичный забор с каменными шарами, какими окружали усадьбу старые московские жители. Забор походил на крепостную стену. Вдоль него лежал снег, как покрывало. Было слишком темно, чтобы разобрать следы. Но убегавший не мог не оставить заметную цепочку снежных ямок. Какие остаются, когда ноги проваливаются в лежалый наст. Вместо отверстий на снегу виднелась пара широких полос, как от полозьев. Ночной посетитель пришел в сад с другой улицы, туда же скрылся. Такой прыти и сноровки Пушкин давно не встречал.

Вернувшись, он нашел на кухне свечи и зажег сразу десяток. Гостиная наполнилась светом. Стараясь не ступать на бумаги, Пушкин сдвинул стол с опустевшей этажеркой и сунул руку в щель между стеной и сейфом. Ключ висел на прежнем месте. Дверца открылась. Пушкин предполагал увидеть пустое нутро. Однако акции лежали ровно такой горкой, как были оставлены. За ними виднелись пачки ассигнаций. Нетронутые. Что совершенно нелогично. Судя по разбросанным бумагам, визитер пробыл долго. Почему не занялся сейфом? Не было тайной, что Терновская не доверяла банкам. Наверняка гость знал, что акции хранятся в доме. И даже не попытался отодвинуть стол. Для чего рыться в записях акций и не искать сами акции?

Вбежал запыхавшийся городовой, увидел беспорядок, догадался, что случилось, и опечалился.

– Ваш бродь, весь Кречетников обегал… Никого… Уж не знаю, как злодей в дом вошел… Кажется, с поста не сходил… Простите, ваш бродь… Виноват…

Винить городового Пушкин не собирался. Винить он мог только одного человека: чиновника сыска Пушкина. Да что толку: вини не вини, а дело не раскроешь. Формула сыска ждала новых фактов. Один был на виду, точнее, разбросан по полу. Но требовал ответа: что искал среди бумаг тот, кто пришел в дом Терновской?