Тайны льда

18

Швейцар у ворот Юсупова сада оказался упрямым, как несмазанные петли. Зелёная книжечка Департамента полиции не произвела на него впечатления. Как и помощник пристава. Он заявил, что у них порядок, воскресное катание, играет духовой оркестр, посторонних пускать не велено. Трудно сказать, изучил швейцар законы или крепко держался за место, но формально был прав: полиция не имела права входить без существенной причины. А причины не имелось: известно, что Куртиц-младший умер самостоятельно.

Ванзаров мог поднять и переставить швейцара в сторонку, как кадку с пальмой. Но такой поступок разрушил бы в глазах Бранда светлый образ сыска. А это всегда успеется. Ванзаров попросил швейцара вызвать распорядителя. Страж дверей отправился в глубины сада. Вскоре он вернулся, сопровождая моложавого господина. Мгновенный портрет указал: распорядитель не старше двадцати трёх, выдержан, спокоен, уверенный, не лакействует, держит себя с достоинством, играет джентльмена в английском стиле, в драке сломан нос, носит модное пальто, перчатки тонкой кожи и заколку в галстуке с крылатым коньком. Не женат.

– Добрый день, господин Бранд, – сказал он. – Мы полицию не вызывали.

Поручик собирался доказать, кто главный, но не успел.

– У нас личное указание от Фёдора Павловича Куртица проверить некоторые обстоятельства вчерашнего случая, – ответил Ванзаров.

Распорядитель приказал швейцару открыть калитку, поклонился и представился незнакомому господину.

– С кем имею честь? – спросил он. Когда узнал, с кем имеет, выразил удовольствие: – Сегодня утром ваш брат, господин Ванзаров, посетил нас. Приятный господин, похожий на вас.

Иволгин сделал неудачный комплимент: Борис Георгиевич похож на младшего брата чуть меньше, чем павлин на ворона. Не стоило углубляться в эту скользкую тему.

– Что именно хочет проверить Фёдор Павлович?

Бранд опять не успел вставить слово.

– Каток находится под вашим присмотром, господин Иволгин?

Распорядитель согласно кивнул:

– Слежу за порядком. Чтобы члены общества и наши гости чувствовали себя как дома. За исключением вчерашнего несчастья, происшествий у нас не бывало. Не так ли, господин Бранд?

Помощник пристава многозначительно хмыкнул.

– Что вам известно о вчерашнем случае?

Вопрос чиновника сыска показался странным. Иволгин немного замешкался.

– То же, что и всем, – наконец ответил он. – Наш милый Иван Фёдорович умер на катке. Полиция установила смерть от естественной причины. Наверное, сердце остановилось. Огромное несчастье и потеря для фигурного катания. Иван Фёдорович, как все полагали, должен был взять первый приз на состязаниях, что начнутся завтра.

– Случилось нечто иное, – сказал Ванзаров, следя за лицом Иволгина.

Брови его только чуть дрогнули.

– Неужели? – спросил он, понизив голос.

– Проводится розыск по убийству Ивана Куртица. Сведения строго конфиденциальные. Вам понятно, что это значит?

Как ни старался Иволгин казаться джентльменом, новость сломила невозмутимость.

– Вот как, – растерянно проговорил он. – Вот, значит, как… Бедный Ваня, простите, Иван Фёдорович. Но как это возможно, господа?

Бранд оставил попытки войти в разговор.

– Выясним, – ответил Ванзаров.

Снизу каток был красивее, чем из его окна: зеркало льда в кружевах снега. По зеркалу скользят дамы с кавалерами. Кажется, в таком волшебном месте нельзя помыслить о смерти, бедах и прочей чепухе.

Иволгин овладел собой, одёрнул пальто, как солдат оправляет шинель перед боем:

– Господа, располагайте мной. Полностью к вашим услугам.

– Благодарю. Иван Куртиц был вашим другом?

Распорядитель позволил себе печальную улыбку:

– Я наёмный сотрудник катка. Иван – сын члена правления Общества. У нас были добрые отношения, насколько позволительно. Иван Фёдорович никогда не показывал верховенства.

– У него были враги?

– Невозможно представить. Иван со всеми был дружен, никому не делал зла. Исключительной доброты человек.

– Кто мог завидовать его спортивным достижениям?

Иволгин смущённо кашлянул:

– Достижения были впереди. Иван Фёдорович обладал несомненным талантом к фигурному катанию, но призов ещё не брал. Его победу ожидали на ближайшем состязании.

– Что происходило вчера?

– Ничего особенного. – Иволгин чуть заметно пожал плечами. – Иван появился довольно внезапно…

– Прошу пояснить, – перебил Ванзаров.

– С отцом, господином Куртицем, он отбыл в Москву в десятых числах января, точнее не помню. Фёдор Павлович вернулся, Иван остался готовиться к выступлению на московских состязаниях, как нам было сказано. И вдруг появился.

– В чём причина?

Распорядитель только развёл руками:

– Простите, мне не докладывали. Иван был весел, шутил, в отличном настроении.

– С кем общался до выхода на лёд?

Вопрос вызвал затруднение:

– Прошу прощения, точно не помню, кто-то из членов Общества был в павильоне… Поздоровался, пошёл переодеваться.

– Постарайтесь вспомнить, господин Иволгин, с кем общался Иван Фёдорович.

– Да… позвольте. – Распорядитель задумался. – Протасов был, Картозин был. Возможно, кого-то не заметил.

– Кто эти господа?

– Конькобежцы нашего общества. Готовились выйти на лёд.

– Где Иван переодевался?

– В личной комнате господина Куртица, – Иволгин указал на павильон. – Такие предоставлены самым уважаемым членам правления Общества. Господин Куртиц разрешает пользоваться сыновьям. Я выдал Ивану ключ.

– Дальше…

– Собственно, всё. Иван в костюме для состязаний вышел на лёд.

– С кем он катался?

Иволгин позволил себе многозначительную улыбку:

– Мадемуазель Гостомыслова из Москвы. У нас по пригласительному билету Общества. Барышня первый раз на нашем льду, произвела впечатление.

– Иван Фёдорович с ней знаком?

– Вероятно. Они же совместно катались.

На веранде павильона поднимался дымок самовара, вазочки с вареньем поблёскивают хрусталём, закуски не разглядеть.

– Он перекусил перед выходом на лёд? Выпил чаю или чего-то крепкого?

Вопрос полицейского мог вызвать улыбку. Иволгин не позволил себе вольность:

– Иван Фёдорович – опытнейший конькобежец. Перед катанием приём пищи нежелателен.

– Кто сопровождал мадемуазель Гостомыслову?

– Мадемуазель пришла на каток самостоятельно.

– Проводите нас в комнату для переодевания.

Колебания были недолгими. Иволгин предложил следовать к павильону, спускавшемуся пологими ступеньками ко льду.

Середину деревянного дома занимал не слишком просторный холл с конторкой. В обе стороны расходились коридоры с шеренгами закрытых дверей. Из ящичка, что висел на стене за конторкой, Иволгин взял ключ, провёл в левый коридор, остановился у двери с номером 10, отпер замок и почтительно распахнул створку.

Комната оказалась шириной с кладовку. Несмотря на тесноту, в ней имелись электрическая лампочка, вешалка, полочка для мелких вещей, круглый столик-консоль, небольшая тумбочка и стул на потёртом коврике. Всё для удобства конькобежцев. С крючков свисали пальто на меху, пиджак и брюки на подтяжках. Под ними ждали добротные ботинки на толстой подошве. В угол комнатки уткнулся ком упаковочной бумаги с разорванной верёвкой.

– В этом был упакован костюм Куртица? – спросил Ванзаров, поднимая и разворачивая ком. Бумага плотная, новая, пахнет глажкой.

– Совершенно верно, – ответил распорядитель.

Он был невозмутим. Терпеливо смотрел, как сыщик обшаривает карманы пальто и одежды.

– Сергей Николаевич, проверьте тумбочку. – Ванзаров посторонился, пропуская Бранда, чтобы тот не стоял без дела.

– Есть проверить. – Бранд деловито вошёл, наклонился и распахнул дверцу. – Тут стопка тёплых носков и кильсонов.

– Господа, это личные вещи Фёдора Павловича! – не удержался Иволгин. – Проявите уважение.

Бранд готов был перевернуть тумбочку, но Ванзаров дал знак не усердствовать.

– Иван Фёдорович часто здесь переодевался?

– Всегда. Господин Куртиц теперь редко выходит на лёд.

– Со вчерашнего дня кто-нибудь открывал?

Иволгин выразил крайнюю печаль:

– До того ли Фёдору Павловичу было?

Ванзаров приказал запереть дверь, нашёл в кармане пальто восковый катыш, размял, вдавил в стык дверного косяка, разгладил большим пальцем и процарапал ногтем букву «V».

– Комната опечатана сыскной полицией, – сообщил он. – Нарушивший печать будет отвечать перед судом. Касается господина Куртица тоже.

Распорядитель безропотно принял условия. Под суд он явно не собирался.

– Господа, прошу извинить, вынужден вас оставить. Сегодня тренировочные забеги на скорость у конькобежцев, надо отдать распоряжения.

– Где проживает мадемуазель Гостомыслова? – спросил Ванзаров.

– В гостинице Андреева, напротив через дорогу. – Иволгин поклонился и отправился хлопотать. Без хозяйской руки работники всё сделают наперекосяк.

Из павильона Ванзаров с Брандом вышли на заснеженный пригорок, что спускался к берегу пруда.

– Что нашли, Родион Георгиевич? – выпалил поручик.

Ему был показан билет: поезд из Москвы отправлялся вечером 29 января, в пятницу.

– Иван Куртиц приехал в восемь часов в субботу, около девяти был в гостинице.

– И сразу побежал на лёд, – заключил Бранд.

– Не сразу. Что-то делал не менее трёх часов.

– Да хоть сел завтракать.

– Конькобежец перед катанием не станет есть.

– В номере с дороги отдохнул. Вздремнул – и на каток. Не терпелось покататься. На таком катке. Как его понимаю…

– Кататься можно и в Москве, – ответил Ванзаров. Он смотрел на лёд, где не осталось и следа от утреннего вензеля.

– Кроме билета, ничего? – спросил Бранд.

– Карманы пусты. Немного мелочи можно не учитывать. Ни портмоне, ни записной книжки, ни расчёски.

– Несколько странно, вам не кажется? Может, в номере оставил?

Ванзаров не имел привычки к гаданиям:

– Где лежало тело?

Бранд указал рукой в сторону отдалённого правого островка с руинами снежного городка, отметив, что тело находилось от него шагах в двадцати. Свидетели уверяли, что не трогали с места.

Духовой оркестр играл «Дунайский вальс». Сквозь его волны пробивалось тоскливое тявканье. К собакам Ванзаров был равнодушен.

– Родион Георгиевич, позвольте вопрос…

Бранду было позволено.

– Почему спросили про еду?

– Без заключения криминалиста не берусь утверждать, но смерть Ивана Куртица похожа на отравление сильнейшим ядом: внезапная и быстрая смерть, – ответил Ванзаров, мысленно добавив бешенство Лебедева, что бывало, когда великий криминалист сталкивался с очевидными признаками и глупостью участкового доктора.

– Какой же яд? – Бранд проявил мальчишеское любопытство.

– Вы как полагаете?

– Судебную медицину в полицейской школе давали мало… Мышьяк?

– Человек не крыса, мышьяком убивать долго.

– Что же тогда?

– Подождём выводов эксперта.

Бранд отчего-то задумался:

– Может, Иван в гостинице поел: там подсыпали отраву в еду.

Многоэтажное здание виднелось за решёткой сада. Прямо через улицу.

– Проверим, – повторил Ванзаров вслед за стариком Сократом, когда тот отправлялся с учениками на поиски истины. Чего бы это ему ни стоило.

– Проверим, Родион Георгиевич!

От нетерпения Бранд притопнул снег сапогом. И без того утоптанный.

19

Нетерпение толпы следовало за стрелкой перронных часов. На дебаркадере [29] Варшавского вокзала собралась необычная толпа встречающих. Виднелись генеральские фуражки с красными тульями, цилиндры солидных господ, а среди них – студенческие фуражки с околышами. И даже несколько фуражек гимназистов. Вокруг сновали котелки газетных репортёров. Публика ждала прибытия парижского поезда.

Тухля сунул в лапу извозчика всё, что выгреб из кармана, фантики с хлебными крошками, и побежал к перрону. Барышня исчезала в толпе. Ругань извозчика затихала, Тухля чувствовал себя гончей, взявшей след. Он втиснулся в толпу встречающих и огляделся. Барышня нашлась невдалеке. Только подойти нельзя: она стояла рядом с высоким господином в дорогом пальто с меховым воротником. Барышня что-то быстро говорила, он слушал, чуть наклонив голову, увенчанную цилиндром. Тухля догадался: этот богач не муж и не жених. Значит, счастье возможно…

Оглушительно свистнув и обдав паром, подкатил паровоз. Толпа отпрянула стайкой напуганных рыбок и вернулась, окружив двери вагона 1-го класса. Выходившие пассажиры выражали недовольство теснотой, носильщики с трудом забирали чемоданы. Встречавшие кого-то ждали. И дождались.

В проёме вагонных дверей появился господин среднего роста в клетчатой дорожной крылатке, мягкой фетровой шляпе и пенсне. Черты лица его отличала некоторая грубоватость, как у закалённого штормами моряка. Ярко-рыжие усы казались приклеенными. Он напоминал матёрого лиса. Под мышкой у него сидела собачка. Кажется, гладкошёрстный терьер. Не успел он шагнуть на перрон, как толпа, подняв цилиндры и фуражки, разразилась троекратным «ура». Собачка сжалась и покосилась на хозяина. Тот был удивлён не меньше.

Тухля не верил своим глазам. Глаза не обманывали. Это был он – кумир и упоение. Сам Джером. Джером Клапка Джером. Невозможно поверить, что писатель приехал в Петербург. Но вот он – собственной персоной. Тухля прочёл в русском переводе «Втроём по Темзе» [30] и был очарован юмором. Перечитал в оригинале и не мог остановиться: глотал всё, что написал великий юморист. Печальный юмор Джерома помогал ему пережить изгнание из семьи и другие мелкие неприятности.

– Ура! – одиноко закричал Тухля и помахал котелком. На него оглянулись. Джером невольно повернул голову на выкрик.

Из толпы вышла дама, на отличном английском поприветствовала мистера Джерома в Петербурге от имени кружка его почитателей. Юморист отдал серьёзный поклон и протянул руку. Дама смутилась, но рукопожатие состоялось под восторг толпы. Как известно, в России не принято пожимать дамам руки. Только целовать. Гостям закон не писан. Мужчины приветствовали смелый поступок. Надоело им целовать ручки.

Следующим из толпы вышел господин, снял цилиндр и стал говорить речь. Говорил он, в сущности, вздор. Как они счастливы визиту известного писателя, как надеются, что гость будет доволен, как покажут настоящее русское гостеприимство, ну и прочее. Переводила смелая дама, которой пожали ручку. Тухля слушал перевод и отмечал, что дама упрощала и доносила по-своему. Впрочем, смысл трудно испортить. Закончив речь, господин поклонился. Затем вышел какой-то генерал и говорил об удовольствии, какое доставил ему визит. За ним вышел господин в фуражке чиновника почт и телеграфов, тоже изливал восторги. Носильщики замёрзли с чемоданами, а речи не кончались. Джером мёрз не меньше: костюм его не был рассчитан на русский мороз. Собачка подрагивала.

Наконец барышня, переводившая речи, обратилась к публике и попросила пожалеть гостя. Толпа крикнула троекратное «ура», носильщики подхватили чемоданы, все двинулись к выходу из вокзала. Непонятно, как Тухлю вынесло прямо к господину в цилиндре. Он услышал, как тот строго внушал переводчице:

– Смотрите, чтобы было как договорено.

– Не сомневайтесь, Фёдор Павлович, обязательно, – она хрипела и шмыгала промёрзшим носиком.

– Чтоб не зря деньги заплатил.

– Всё будет как обещано.

– Вот тебе на расходы. – Тухля увидел, как переводчице сунули пачку десяток. Не толстую, но всё же. Она спрятала ассигнации в сумочку. – Чтобы всё в лучшем виде, как условились.

– Можете не сомневаться.

Господин погрозил ей пальцем и отошёл от толпы. Только тут Тухля опомнился: его звезда исчезла. А он не заметил… Прозевал… Упустил… Что же теперь делать?

Переводчица сильно закашлялась.

– Господа… – проговорила она хрипящим шипением. – Кто может переводить? Я голос потеряла на морозе. Помогите…

Господа переглядывались. Мало кто знал английский. К чему? Язык бесполезный. Не французский или немецкий. Только аристократы и чудаки его учат.

– Я могу! – заявил Тухля.

– Чудесно, – еле прошептала она. – Позвольте представиться, Жаринцова, перевела роман Джерома.

– Тухов-Юшечкин, перевожу с древнегреческого и латыни, – ответил Тухля и добавил: – Ну и с других языков тоже…

– Просто чудо. Едемте с нами.

Тухля всегда был готов подчиняться женщине, даже потерявшей голос. Сказано в гостиницу – значит, туда ему и надо.

20

Владельцы гостиниц 1-го разряда предпочитали иметь добрые отношения со своим полицейским участком. Владельцы гостиниц 2-го разряда – тем более. Василий Андреев поздравлял пристава Кояловича с праздниками, днём ангела и днём рождения его и каждого члена семейства, аккуратно подавал паспорта приезжих на регистрацию временного пребывания в столице, как требовал закон, и вообще выражал искреннее радушие. Насколько хватало средств.

Появление помощника пристава стало неприятным сюрпризом. С чего вдруг без предупреждений? Молод ещё на подарки рассчитывать. Да и праздники кончились. Вслух Андреев выразил радость такому приятному визиту. Когда же узнал, что спутник Бранда, похожий на мишку, из сыскной полиции, радость хозяина гостиницы не имела пределов.

– Чем могу служить, господа? – спросил он, ощутив пересохшее горло.

Бранду хотелось показать себя в деле. Ванзаров не позволил.

– У вас остановился господин Куртиц, – сказал он строго утвердительно.

Андреев вежливо согласился, чувствуя, как страх подползает к сердцу: иметь дело с сыском ему не хотелось. Особых нарушений нет, так, пустяки: бывает, бланкету с клиентом пустит, ну ещё по мелочи всякое…

– Именно так-с…

– Приехал утром в субботу около девяти.

– Иван Фёдорович? Да-с…

– Взял номер, просил не сообщать отцу.

Сказано так, что не возразишь. Прочистив горло, Андреев согласился:

– К сынкам уважаемого Фёдора Павловича относимся с пониманием. Это ведь не нарушение, полагаю.

– Часто снимает номер? – Ванзаров смотрел напрямик.

Вроде бы ничего особого: ну уставилась пара голубых глаз. Но ведь так смотрят, будто душу просвечивают, будто знают, что у тебя там спрятано. Так и хочется сознаться во всём, чего не делал. И особенно что скрываешь. Неприятный взгляд, тяжёлый… Андреев оказался не готов.

– Первый раз, господа… Никогда прежде… Честно слово, – заторопился он, будто оправдываясь.

– Когда видели Ивана Куртица последний раз?

– Позвольте… Вероятно… Да… Как вчера с утра ушёл, так не появлялся…

– Не удивило, что постоялец пропал?

Вот тут Андреев не знал за собой вины.

– Иван Фёдорович – взрослый человек, в своём праве, наверняка дома остался. Не понимаю, господа, в чём тут…

Ванзаров показал ключ с биркой:

– От его номера?

– Именно так-с… Откуда у вас…

– Проводите, – невежливо ответил Ванзаров.

Бранд помалкивал. Он впитывал науку полицейского сыска. Вот это по-настоящему! Не то что пристав: только кулаком умеет стучать и протоколы требовать.

Андреев старался быть исключительно любезным, что на лестнице трудновато. Приходится изворачиваться. Забежал вперёд, с поклоном указал дверь с цифрой 3.

– Вот, извольте, – сказал он и чуть не задохнулся: полицейский вставил ключ в замочную скважину, повернул и открыл номер. – Что вы делаете, господа, это недопустимо. Проникать в жилище без основания… Даже полиция не имеет права…

– Основание есть: проводится розыск, – Ванзаров подтолкнул вперёд замешкавшегося Бранда. – Номер убирали?

– Нет-с… Вчера было рано, сутки с заезда не прошли, сегодня воскресенье, сами понимаете, нельзя убирать. – Андреев хотел добавить, что горничные с утра в храм ушли. Но язык не повернулся соврать этому господину.

– О нашем визите прислуга ничего не должна знать. Вам ясно, Андреев?

Хозяин выразил глубокое понимание. Перед ним захлопнули дверь. Тут он кое-что пробормотал себе под нос, но мы не расслышали.

Ванзаров включил электрическое освещение. Бронзовая люстра с тремя десятисвечовыми лампочками осветила номер. Обстановка простая, только самое нужное: застланная кровать, круглый стол для еды или письма, накрытый скатертью, платяной шкаф, кресло, пара стульев и трюмо. На окнах плюшевые шторы.

– Зачем вы так строго? – спросил Бранд.

– Жулик, – просто ответил Ванзаров.

Помощник пристава не нашёл чем возразить: он слышал про делишки Андреева с проститутками и номерами, которые не замечал пристав. Недаром не замечал, конечно.

– Ваша мысль, Сергей Николаевич, что Иван Куртиц вздремнул перед катком, отвергнута.

– Потому что кровать не тронута? Так ведь горничная могла убрать.

– Не могла.

Бранд вовремя понял ошибку. Ай, как стыдно, а ведь в пехотном училище лучше всех шахматные задачки решал. Вот что участок с мозгами наделал. Надо быть начеку.

Обойдя номер, Ванзаров подошёл к платяному шкафу и распахнул створки:

– Взгляните.

Внутри висел аккуратный ряд вешалок-плечиков, щётки для одежды, сложенные чехлы для одежды, полки для сорочек и нижнего белья, открытые коробочки для всякой мелочи, которая водится у дам.

– Что заметили?

Осмотрев со всем старанием, Бранд признался: ничего.

– Сигарная коробка и склянка с этикеткой «Sucre vanillé» [31], – добавил он.

– Хьюмидор из кедрового дерева. Остальное верно: ничего. Ни чемоданов, ни дорожного портпледа, ни смены белья, ни пиджачной тройки про запас. Портмоне и записной книжки здесь тоже нет.

– Может, вечером хотел обратно в Москву?

– Билет на что покупать?

– Мог у друзей одолжить. Или у отца.

– Для этого не надо снимать номер в гостинице.

– Ох, верно ведь… Что же тогда?

– Важен другой вопрос: зачем приехал?

Над вопросом Бранд задумался всерьёз:

– Может, дело особое имелось?

Ванзаров промолчал.

Поставил на стол сигарный хьюмидор, блестящий лаком, открыл. Сигары походили на толстые колбаски, на красном колечке надпись «H. Upmann». Кубинские. Пахло куда приятнее, чем сигарильи Лебедева. Сигары лежали строгим рядом. Одно место из двенадцати пустовало.

Повторяя за чиновником сыска, Бранд взял склянку с белым порошком, внутри которого виднелся чёрный стручок.

– Из кондитерской «Сиу и Ко», – сказал он, разглядывая затейливую эмблему на этикетке. – Из Москвы.

Бранд вытянул плотно притёртую крышку и понюхал. Мотнув головой, тяжело закашлялся и чуть не высыпал содержимое.

Выхватив склянку, Ванзаров воткнул пробку в горлышко:

– Это мальчишество – совать нос куда не надо.