Крушение власти и армии. (Февраль-сентябрь 1917 г.)

В корпусе создалось настроение против наступления. Генерал В., будучи сам противником наступления, заявил дивизионным комитетам, что он ни в каком случае не поведет гвардию на убой. Ведя собеседование с дивизионными комитетами, генерал В. разъяснял все невыгоды и трудности наступления, выпавшие на долю корпуса, и указывал на то, что ни справа, ни слева, ни сзади никто не поддержит корпус. Чины штаба корпуса вообще удивлялись, как главнокомандующий мог давать такие задачи, неразрешимость которых ясна даже солдатам-делегатам. Штаб корпуса был занят не тем, чтобы изыскать способы выполнить поставленную корпусу трудную задачу, а старался доказать, что эта задача невыполнима».

Бедная революционная демократия! Как трудно ей было разбираться в истинной сущности военных вопросов, за разрешение которых она взялась, и отличить «врагов» от «друзей»…

Позднее к тем рубрикам, которые приведены в моей таблице, прибавилась еще одна графа: чистых демагогов, как например Черемисов[[133 - Главнокомандующий Северным фронтом.]], Верховский[[134 - Военный министр.]], Вердеревский[[135 - Морской министр.]], Егорьев[[136 - Начальники дивизий.]], Сытин[[137 - Начальники дивизий.]], Бонч-Бруевич[[138 - Генерал для поручений на Северном фронте и в Ставке.]], и другие. Первые три успели выйти кратковременно на верх иерархической лестницы, в период заката Временного правительства, прочие – нет. Но все они, за исключением Вердеревского, как и следовало ожидать, заняли довлеющие им крупные посты в большевистском командовании.

Насколько лоялен был высший командный состав, можно судить по следующему факту: в конце апреля генерал Алексеев, отчаявшись в возможности самому лично остановить правительственные мероприятия, ведущие к разложению армии, перед объявлением знаменитой декларации прав солдата, послал главнокомандующим шифрованный проэкт, сильного и резкого, коллективного обращения от армии к правительству; обращение указывало на ту пропасть, в которую толкают армию; в случае одобрения проэкта обращения, его должны были подписать все старшие чины, до начальников дивизий включительно.

Фронты однако, по разным причинам, отнеслись отрицательно к этому способу воздействия на правительство. А временный главнокомандующий Румынским фронтом, генерал Рагоза – позднее украинский военный министр у гетмана – ответил, что видимо, русскому народу Господь Бог судил погибнуть, и потому не стоит бороться против судьбы, а, осенив себя крестным знамением, терпеливо ожидать ее решения!.. Это – буквальный смысл его телеграммы.

Таковы были настроения и нестроения на верхах армии. Что касается категории начальников, неуклонно боровшихся против развала армии, то многие из них, независимо от большей или меньшей веры в успех своей работы, независимо от ударов судьбы, шаг за шагом разрушавшей надежды и иллюзии, независимо даже от предвидения некоторыми того темного будущего, которое уже давало знать о своем приближении тлетворным дыханием разложения, – шли по тернистому пути, против течения, считая, что это их долг перед своим народом. Шли с поднятой головой, встречая непонимание, клевету и дикую ненависть, до тех пор, пока хватало сил и жизни.

Глава XIX. «Демократизация армии»: управление, служба и быт

Для проведения «демократизации армии», и вообще реформ в военном ведомстве, «соответствующих новому строю», Гучковым была учреждена комиссия, под председательством бывшего военного министра Поливанова[[139 - Умер в Риге в 1920 г., где состоял экспертом советского правительства в делегации по заключению мира с Польшей.]]. В состав ее вошли представители – от военной комиссии Государственной Думы, и от Совета р. и с. д. В морском ведомстве работала подобная же комиссия, под председательством видного деятеля Государственной Думы Савича. Мне известна более работа первой, и потому я и остановлюсь на ней. Законопроэкты, выработанные в поливановской комиссии, предварительно их утверждения, шли на одобрение военной секции Исполнительного комитета Совета р. и с. д., имевшей большой вес, и часто даже занимавшейся самостоятельным военным законотворчеством.

Ни один будущий историк русской армии не сможет пройти мимо поливановской комиссии – этого рокового учреждения, печать которого лежит решительно на всех мероприятиях, погубивших армию. С невероятным цинизмом, граничащим с изменой Родине, это учреждение, в состав которого входило много генералов и офицеров, назначенных военным министром, шаг за шагом, день за днем проводило тлетворные идеи и разрушало разумные устои военного строя. Зачастую, задолго до утверждения, делались достоянием печати и солдатской среды такие законопроэкты, которые в глазах правительства являлись чрезмерно демагогическими и не получали впоследствии осуществления; они однако прививались в армии, и вызывали затем напор на правительство снизу. Военные члены комиссии как будто соперничали друг перед другом, в смысле раболепного угождения новым повелителям, давая обоснование и оправдание, своим авторитетом, их разрушающим идеям. Лица, присутствовавшие в комиссии в качестве докладчиков, передавали мне, что в заседаниях ее можно было услышать иногда протестующий голос гражданских лиц, предостерегающий от увлечений, но военных – почти никогда.

Я затрудняюсь понять психологию этих людей, которые так быстро и так всецело подпали под влияние и власть толпы. Из списка военных членов комиссии к первому мая видно, что большинство из них – представители штабов и учреждений, по преимуществу петроградских (25) и только 9 от армии, и то, по-видимому, не все они строевые чины. Петроград имел свою психологию, отличную от армейской.

Важнейшие и наиболее тяжело отразившиеся на армии демократические законы касались организации комитетов, о которых изложено в главе XX, дисциплинарного воздействия, военно-судебных реформ[[140 - Важнейшие из реформ военно-судебного и военно-уголовного характера, проводились в особой комиссии, под сильным влиянием начальника главного военно-судного управления, генерала Апушкина.]] и, наконец, пресловутой декларации прав солдата.

Дисциплинарная власть начальников упразднена вовсе. Ее восприняли дисциплинарные ротные и полковые суды. Они же должны были разрешать «недоразумения», возникавшие между солдатами и начальниками.

О значении лишения дисциплинарной власти начальника говорить много не приходится: этим актом вносилась полная анархия во внутреннюю жизнь войсковых частей, и дискредитировался законом начальник. Последнее обстоятельство имеет первостепенное значение. И революционная демократия использовала этот прием во всех, даже самых мелких, актах своего правотворчества.

Судебные реформы имели своею конечной целью ослабление влияния, в процессе назначаемых военных судей, введение института присяжных, и общее значительное ослабление судебной репрессии.

Упразднены военно-полевые суды, каравшие быстро и на месте за ряд очевидных и тяжких воинских преступлений, как то измена, бегство с поля сражения и т. д.

Отменено заочное разбирательство дел, о побеге к неприятелю воинских чинов и добровольной сдаче в плен, чем была возложена на правительственные и общественные органы забота о материальном положении семейств заведомых изменников, наравне с действительными защитниками родины.

По проэкту присяжного поверенного Грузенберга военно-окружной суд должен был иметь состав: одного председателя-юриста и шесть[[141 - В мирное время 8.]] выборных членов (3 офицера и 3 солдата), причем эта коллегия не только решала вопрос о виновности подсудимого (без председателя), но и вопрос о наказании, идя, таким образом, по пути расширения прав присяжных значительно дальше гражданского судопроизводства.

Характерно, что Главное военно-судное управление, задолго до переформирования судов, минуя Ставку, предписало армиям, «ввиду предстоящей демократизации судов», приостановить разбор дел… Таким образом, около 1? месяца военные суды не действовали вовсе.

Будучи убежденным сторонником института присяжных, для общего гражданского суда и общегражданских преступлений, я считаю его совершенно недопустимым, в области целого ряда чисто воинских преступлений, и в особенности в области нарушения военной дисциплины. Война – явление слишком суровое, слишком беспощадное, чтобы можно было регулировать его мерами столь гуманными. Психология «подчиненного» резко расходится в этом отношении с психологией начальника, редко подымаясь до ясного понимания государственной необходимости. Как мог состав присяжных, вышедших из той же среды, что и комитеты, не разделить их шаткого и переменчивого мышления в области политики, и в особенности военной дисциплины? Если организованная и крепкая армия может управляться только единой волей вождя, а не желанием «большинства», олицетворяемого выборными коллективными органами, то и жизнь и воля ее должна регулироваться твердым ясным законом, не подверженным воздействию психологических и политических колебаний момента. Верховная власть может прекратить войну, изменить закон, изгнать вождей и распустить войска. Но пока существует армия и ведется война, закон и начальник должны обладать всей силой пресечения и принуждения, направляющей массу к осуществлению целей войны.

«Демократизация» военного суда могла бы иметь некоторое оправдание разве только в том, что, подорвав доверие к офицерству вообще, надо было создать и судебные органы смешанного, выборного состава, то есть, теоретически заслуживающего большего доверия революционной демократии.

Но и эта цель достигнута не была. Ибо военный суд – один из устоев порядка в армии – попал всецело во власть толпы. Органы сыска были разгромлены революционной демократией. Следственное производство встречало непреодолимые препятствия со стороны вооруженных людей, а иногда – и войсковых революцюнных учреждений. Вооруженная толпа, заключавшая в себе зачастую много преступных элементов, всей своей необузданной, темной силой давила на судейскую совесть, предрешая судебные приговоры. Разгромы корпусных судов, спасение бегством присяжных заседателей, позволивших себе вынести неугодный толпе приговор, или расправа с ними – явления заурядные. В Киеве слушалось дело известного большевика, штабс-капитана гвардейского гренадерского полка Дзевалтовского[[142 - В 1921 г. советский посол в Китае.]], обвинявшегося, совместно с 78 сообщниками, в отказе принять участие в наступлении, и в увлечении своего полка и других частей в тыл. Процесс происходил при следующей обстановке: в самом зале заседания присутствовала толпа вооруженных солдат, выражавшая громкими криками свое одобрение подсудимым; Дзевалтовский, по дороге из гауптвахты в суд, заходил вместе с конвоирами в местный Совет солдатских и рабочих депутатов, где ему устроена была овация; наконец, во время совещания присяжных, перед зданием суда выстроились вооруженные запасные батальоны, с оркестром музыки и пением «Интернационала». Дзевалтовский и все его соучастники были, конечно, оправданы.

Таким образом, военный суд мало-помалу был упразднен.

Было бы ошибочно, однако, приписывать новое направление в области юридического творчества исключительно давлению советов. Оно находило оправдание и в образе мыслей Керенского, который говорил: «я думаю, что насилием и механическим принуждением в настоящих условиях войны, где действуют огромные массы, добиться ничего невозможно. Временное правительство, за три месяца работы, убедилось в необходимости обращения к разуму, совести и долгу граждан, и в том, что этим можно достигнуть желательных результатов»[[143 - Речь 20 мая в Ставке.]].

В самом начале революции, указом 12 марта Временное правительство отменило смертную казнь. Либеральная печать встретила этот акт рядом патетических статей, выражавших мысли весьма гуманные, но лишенные понимания обстановки, в которой живет армия, и всякого предвидения. Русский аболюционист, управляющий делами Временного правительства Набоков писал по этому поводу: «Отрадное событие – признак истинного великодушия и проницательной мудрости… Смертная казнь отменена безусловно и навсегда… Наверно, ни в одной стране нравственный протест против этого худшего вида убийства не достигал такой потрясающей силы, как у нас… Россия присоединилась к государствам, не знающим более стыда и позора судебных убийств»[[144 - «Речь» от 18 марта 1917 года.]].

Интересно, что министерство юстиции представило все же на утверждение власти два проэкта, причем в одном из них смертная казнь оставлялась, как кара за тягчайшие воинские преступления (шпионство и измена); однако, военно-судебное ведомство, возглавлявшееся генералом Апушкиным, категорически высказалось за полную отмену смертной казни.

Но настали июльские дни. Россию, привыкшую уже к анархическим вспышкам, все же поразил тот ужас, который повис на полях битвы в Галиции, у Калуша и Тарнополя. Как хлыстом ударили по «революционной совести» телеграммы правительственных комиссаров Савинкова и Филоненко, а также и генерала Корнилова, потребовавших немедленного восстановления смертной казни. «Армия обезумевших темных людей – писал Корнилов 11 июля – не ограждаемых властью от систематического разложения и развращения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые нельзя даже назвать полями сражения, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала, с самого начала своего существования… Меры правительственной кротости расшатали дисциплину, они вызывают беспорядочную жестокость ничем не сдерживаемых масс. Эта стихия проявляется в насилиях, грабежах и убийствах… Смертная казнь спасет многие невинные жизни, ценой гибели немногих изменников, предателей и трусов».

12 июля правительством восстановлена смертная казнь, и военно-революционные суды, заменившие собою прежние военно-полевые. Разница заключалась в том, что состав новых судов – выборный (3 офицера и 3 солдата) из списка присяжных или из состава войсковых комитетов. Впрочем, вызванная давлением на правительство командования, комиссаров, комитетов, мера эта (восстановление смертной казни) заранее была обречена на неудачу: Керенский впоследствии на «Демократическом совещании» оправдывался перед демократией: «подождите, чтобы хоть один смертный приговор был подписан мною и тогда я позволю вам проклинать меня»… С другой стороны, состав судов и приведенные выше условия их деятельности, также не могли способствовать проведению ее в жизнь: почти не находилось ни судей, способных вынести смертный приговор, ни комиссаров, желающих утвердить его. По крайней мере, на моих фронтах подобных случаев не было. Наряду с этим, через два месяца деятельности военно-революционных судов, в военно-судном управлении накопилась богатая литература, как от военных начальников, так и от комиссаров, установивших «вопиющие нарушения норм судопроизводства, неопытность и невежество судей»…

К числу карательных мер, проводившихся в порядке верховного управления или командования, относится расформирование мятежных полков. Недостаточно продуманная, мера эта вызвала совершенно неожиданные последствия: провокацию мятежа, именно, с целью расформирования. Ибо моральные элементы – честь, достоинство полка – давно уже обратились в смешные предрассудки. А реальные выгоды расформирования для солдат были несомненны: полк уводился надолго из боевой линии, месяцами расформировывался, состав его много времени развозился по новым частям, которые таким путем засорялись элементом, бродящим и преступным. Всей тяжестью своей это мероприятие, в котором наряду с военным министерством и комиссарами, виновна и Ставка, в конце концов, ложилось опять-таки на неповинный офицерский состав, терявший свой полк – семью, свои должности, и принужденный скитаться по новым местам, или переходить на бедственное положение резерва.

Кроме полученного таким путем отрицательного элемента, войсковые части пополнялись, и непосредственно обитателями уголовных тюрем и каторги, в силу широкой амнистии, данной правительством преступникам, которые должны были искупить свой грех в рядах действующей армии. Эта мера, против которой я безнадежно боролся, дала нам и отдельный полк арестантов – подарок Москвы, и прочные анархистские кадры в запасные батальоны. Наивная и неискренняя аргументация законодателя, что преступления были совершены в силу условий царского режима, и что свободная страна сделает бывших преступников самоотверженными бойцами, не оправдалась. В тех гарнизонах, где почему-либо более густо сконцентрировались амнистированные уголовные – они стали грозой населения, еще не видав фронта. Так в июне в томских войсковых частях шла широкая пропаганда массового грабежа, и уничтожения всех властей; из солдат составлялись огромные шайки вооруженных грабителей, которые наводили ужас на население. Комиссар, начальник гарнизона, совместно со всеми местными революционными организациями, предприняли поход против грабителей, и после боя изъяли из состава гарнизона, ни более ни менее, как 2 300 амнистированных уголовных.

Преобразования должны были коснуться всего высшего управления армией и флотом, но поливановская и савичевская комиссии провести их не успели, будучи распущены Керенским, сознавшим, наконец, весь вред, ими принесенный. Комиссии успели лишь подготовить демократизацию высших учреждений Военного и Морского Советов, путем введения в них выборных солдат. Это обстоятельство имеет тем более курьезный характер, что по мысли законодателя, эти Советы должны были состоять из людей, богатых знанием и опытом, и способных разрешать вопросы организации, службы, быта, военно-морского законодательства, и финансовых смет вооруженных сил России. Такое влечение некультурной части демократии к чуждым ей сферам деятельности, имело и дальнейшее широкое развитие. Так например, многими военными училищами правили до известной степени, комитеты из училищной прислуги, в большинстве даже неграмотной, а в дни большевизма в состав советов в университетах входили не только профессора и студенты, но и сторожа.

Я не буду останавливаться на мелких работах комиссии, – по реорганизации армии и изменению уставов, – и перейду к наиболее крупным из них, – комитетам и «декларации прав солдата».

Глава XX. «Демократизация армии»: комитеты

Важнейшим фактором демократизации явились выборные коллегиальные учреждения, начиная от военной секции Совета р. и с. д., и кончая комитетами и Советами разного наименования, в воинских частях и управлениях армии, флота и тыла; учреждения войсковые смешанного типа (офицерско-солдатские), чисто солдатские и солдатско-рабочие.

Комитеты и советы возникали везде, как одна из общеизвестных форм революционной организации, – выработанная до революции, и санкционированная в начале ее приказом № 1. В Петрограде выборы от войск в совет рабочих депутатов назначены были 27 февраля, а первые войсковые комитеты появились, в силу известного приказа № 1, 1-го марта; в Москве избрание солдат в местный совет р. д. произошло в первые же дни революции, и 3 марта было подтверждено приказом «зауряд-командовавшего» войсками округа, подполковника Грузинова. К апрелю и в армии, и в тылу почти повсюду действовали, уже самочинные, комитеты и советы разного наименования, состава и круга деятельности, вносившие невероятный сумбур в стройную систему военной иерархии и организации.

В первый месяц революции, правительство и военная власть не принимали никаких мер ни к ликвидации, ни к введению в известные рамки этого опасного явления. Недооценивая вначале его возможные последствия, рассчитывая на сдерживающее влияние в новых организациях офицерского элемента, пользуясь иногда комитетами для сглаживания острых вспышек в солдатской среде, как пользуется врач малыми дозами яда, вводимыми в больной человеческий организм, правительство и командование отнеслись к возникновению этих военных организаций с колебанием, нерешительностью, но, вместе с тем, и с полупризнанием. Гучков в Яссах (9 апреля) говорил военным делегатам:

«Скоро состоится съезд делегатов от всех организаций армии, тогда будет выработан и общий нормальный устав. Пока же организуйтесь, как умеете, пользуйтесь существующими организациями и работайте над общим единением».

В Минске, на торжественном открытии съезда военных и рабочих депутатов Западного фронта, 7 апреля, присутствовали и выступали с речами как председатель Исполнительнаго комитета Государственной Думы Родзянко, так и председатель Совета р. и с. д. Чхеидзе, и главнокомандующий Западным фронтом генерал Гурко… Что касается Совета рабочих и солдатских депутатов, то он в самой категорической форме требовал введения в армии солдатских организаций, считая их главным основанием демократизации.

К апрелю положение настолько запуталось, что власть не могла долее отстранять от себя решение вопроса о комитетах. В конце марта в Ставке состоялось совещание, в котором приняли участие Верховный главнокомандующий, министр Гучков, его помощники и чины штаба. Участвовал и я, как будущий начальник штаба Верховного главнокомандующего. Совещанию предложен был готовый проект закона, привезенный из Севастополя полковником генерального штаба Верховским[[146 - Будущий военный министр.]], составленный на основании положения, уже действовавшего в Черноморском флоте.

Диспут свелся к борьбе двух крайних мнений, представленных мною и Верховским.

Верховский тогда уже начал свою – слегка демагогическую – деятельность, на первых порах снискавшую ему расположение в солдатско-матросской среде. За ним был опыт, хотя и кратковременный, организации этой среды, доказательность приведением множества бытовых примеров, – не знаю, из жизни или из области фантазии, – эластичность убеждений и импонирующее красноречие. Он идеализировал комитеты, доказывал их большую пользу и необходимость, даже государственность, как начала, регулирующего бесформенное стихийное солдатское движение, горячо отстаивал расширение круга ведения и прав комитетов.

Я указал, что введение комитетов – мера, которую не в состоянии будет переварить армейский организм, что оно равносильно разрушению армии. И, если власть не в силах побороть это явление, то необходимо ослабить его опасные последствия. Средствами для этого я считал ограничение деятельности комитетов хозяйственными функциями, усиление в составе их офицерского элемента и приостановку развития организации вверх, чтобы не создавать объединения и возглавления ее в крупных войсковых соединениях, какими являлись дивизии, армии и фронты. К сожалению, мне удалось отстоять свои положения – лишь в самой незначительной степени, и 30 марта вышел приказ Верховного главнокомандующего № 51 «о переходе к новым формам жизни», призывавший «офицеров, солдат и матросов к дружной, от сердца совместной работе в деле водворения в войсковых частях строгого порядка и прочной дисциплины».

Общие начала «положения» заключались в следующем:

1) основные задачи всей организации: а) усиление боевой мощи армии и флота, дабы довести войну до победного конца; б) выработка новых форм жизни воина – гражданина свободной России; в) содействие просвещению среди армии и флота.

2) форма организации: постоянные органы – комитеты ротные, полковые, дивизионные и армейские; временные органы – съезды корпусные, фронтовые и центральный при Ставке; последний выделяет постоянный совет[[147 - Таким образом, приказ, в смысле возглавления организации, пошел даже далее требований, шедших тогда снизу.]].

3) Съезды созываются соответственными начальниками, или же по инициативе армейских комитетов. Все постановления съездов и комитетов прежде опубликования утверждаются соответственными начальниками.

4) Круг ведения комитетов ограничивался вопросами поддержания порядка и боеспособности (дисциплина, борьба с дезертирством и т. д.), внутреннего быта (увольнения в отпуск, взаимоотношения и т. д.), хозяйственными (контроль над довольствием и снабжением), и просветительными.

5) Вопросы боевой подготовки и обучения части, безусловно, никакому обсуждению не подлежат.

6) Состав комитетов определялся пропорцией выборных представителей – один офицер на двух солдат.

Для характеристики падения дисциплины на верхах, я должен упомянуть о распоряжении генерала Брусилова, отданном тотчас по получении «положения», очевидно под влиянием войсковых организаций: из ротных комитетов этим распоряжением офицеры исключались вовсе, а в высших комитетах пропорция офицеров уменьшалась до 1/3 и даже 1/6…

Но прошло всего лишь две недели, и военное министерство, не считаясь со Ставкой, опубликовало свое, новое положение, составленное в знаменитой Поливановской комиссии при участии представителей Совета рабочих и солдатских депутатов[[148 - Председатель секции – генерал Апушкин.]]. Это новое «положение» вводило существенные поправки: офицерский состав комитетов уменьшен; дивизионные комитеты изъяты[[149 - Фактически, сохранились и дивизионные, и корпусные.]]; в число задач комитетов вошло «принятие законных мер против злоупотреблений, и превышений власти должностных лиц своей части»; если ротному комитету воспрещалось «касаться боевой подготовки и боевых сторон деятельности части», то такой оговорки относительно полковых комитетов уже не было; при этом командир полка мог обжаловать, но не имел права приостановить постановление комитета; наконец, на комитеты возлагалась обязанность входить в сношения с политическими партиями, без всякого ограничения, о посылке в части депутатов, ораторов и литературы для разъяснения программ, перед выборами в Учредительное Собрание.