Снег

– У тебя всё та же детская хрень в голове, что и в восемь лет, – говорит Алиса. – Ты всё неправильно представляешь. Ты думаешь, что смерть – это что-то временное. Что смерть повлияет на мнение о тебе и все поймут, как были неправы. И потом всё наладится.

Пока раздается этот чужой голос, мимика на моем лице необыкновенно богата и выразительна, я не контролирую ее. Это не мое лицо, это лицо Алисы.

Она говорит:

– Ты почему-то не принимаешь во внимание то, о чем знаешь лучше всех, ты упускаешь главный человеческий фактор – всем плевать. Всем плевать на всех. Кроме самих себя. Поэтому не жди, что о тебе будут помнить и рассказывать истории, которые будут передаваться из уст в уста, из поколения в поколение, тысячи лет. Ты всё еще думаешь, что твоя смерть заставит всех наконец обратить на тебя внимание.

– Я не думаю так, – протестую я.

– Думаешь, – перебивает меня. – Так ведь бывает только в кино, это просто законы драматургии – если главный герой в конце умирает, то остается легенда о нем и образ его живет и вдохновляет других. Но обычные люди просто умирают. Просто умирают, и всё. Никаких длинных послесловий. Может, кто-то когда-то и упомянет вскользь, несущественно. А потом забвение.

Она замолкает и, судя по ее лицу, ждет моего ответа.

– Меня устраивает, – произношу я почему-то жалобно. И в эти мгновения вижу в отражении свою мимику, а не чужую, вижу свое лицо.

Но Алиса тут же забирает его себе:

– Нет. Ничего тебя не устраивает. Вообще весь этот мир тебя не устраивает, потому что оказался не таким дружелюбным к тебе, как ты ожидала. Отсюда и происходят все твои обиды, на тех и на этих. Обида – это разочарование. А разочарование – следствие завышенных ожиданий. А ожидания завышены, потому что ты думаешь, что люди должны вести себя с тобой так-то и так-то, а они, видите ли, ведут себя так, как хочется им, а не тебе. Но я открою тебе большой-большой секрет: тебе никто ничего не должен. И соответствовать твоим представлениям и следовать каким-то приемлемым для тебя правилам – тоже. Не хочешь разочаровываться – не очаровывайся. Не хочешь обижаться – ничего не жди. Никогда ничего ни от кого не жди.

Ее воинственная гримаса с наморщенным лбом и испытующим взглядом наконец испаряется, и я вновь узнаю свою тоскливую физиономию, будто выпрашивающую снисхождения.

Я говорю:

– Я ведь уже ничего не жду.

Алиса оставляет мой беспомощный всхлип незамеченным. Она говорит:

– И ты никому ничего не должна.

В моей голове приютился мой персональный психотерапевт. И сейчас, в разгар сеанса, он кричит на меня, вопрошая: как же я докатилась до такой жизни? Однако ведь потом я покатилась дальше и почти докатилась до смерти, но доктор меня спас. Вот только зачем?

Может, попросить об эвтаназии?

– Я просто хочу, чтобы меня все оставили в покое, – говорю. – Я просто хочу умереть.

– Умереть ради покоя? – бросает Алиса. – Покой? Ты хочешь получить чувство безмятежности? Чувство. Но чувствовать могут только живые. Мертвые не чувствуют ничего. Умерев, ты не получишь чего хочешь.

– Да мне и не нужно ничего, – взрываюсь я. – Мне просто плохо. Плохо!

– Ты, как и все страдальцы, гордишься своими страданиями, гордишься тем, сколько ударов судьбы пришлось на тебя. Больше тебе уважать себя не за что, и ты даже не ищешь.

– Ты не знаешь меня. Ты – это не я. Я вообще не понимаю, кто ты. Кто?!

Ответа не следует.

Мои брови не нахмуриваются, и мой рот не выстреливает очередью поучений, как правильно жить и зачем нужно это делать. Возникает тишина – будто тут и нет никого, кроме меня, – что, в общем-то, соответствует действительности, если смотреть со стороны.

Но не могла же она просто исчезнуть. Ох, едва ли.

И я, притихнув, жду.

Вдруг чувствую – что-то ползет по моей шее.

Это с меня соскальзывает плед, потому что, оказывается, я встаю с дивана. Вернее, не я, а Алиса.

Она идет в ванную.

Неужели я ее убедила? И мы возвращаемся к водным процедурам? Может, она и всю кровавую работу сделает за меня? Вот удружила бы.

Алиса стягивает с меня облепившее тело мокрое платье и бросает его в корзину. А я лишь наблюдаю за ее манипуляциями, потому что не улавливаю ни рук, ни ног – они всецело ее. Она по-хозяйски берет полотенце и обтирается. А я ощущаю жжение на коже от этого трения. Затем она накидывает халат и возвращается в гостиную. А я ума не приложу, что делать и как.

– Ты просто еще не понимаешь, что я – это ты, – наконец говорит Алиса. У нее спокойный голос.

Она открывает шкаф и перебирает мои шмотки. Берет и разглядывает одну из юбок. Может, ей стоило бы начать с трусов?

– Ты ведь не всегда идентифицируешь себя с собой, – глаголет она. – Например, когда засиживаешься допоздна за какой-нибудь развлекухой, хотя знаешь, что тебе рано вставать. Это потому что ты не ассоциируешь себя с завтрашней тобой, не остро воспринимаешь, что завтрашней тебе придется с трудом вылезать из постели. Ты внутренне разделяешь вас на разных людей. И завтрашняя ты уж точно упрекнешь себя вчерашнюю за свой недосып. И снова разделишь себя надвое.

Да, за мной числится такой недостаток. Ну а что тут можно было делать – в ежедневной суете время для своего осознанного отдыха можно выкрасть только из сна.

– И у нас примерно такое же разделение, – говорит она. – Только мы с тобой пересеклись.

Да что это за чушь такая? Конечно, всё намного проще. Я просто ловлю слуховые галлюцинации на фоне стресса. И еще у меня проблемы с координацией.

– Тебя нет, – говорю я. – Я брежу. Перенервничала и брежу теперь. Помутилась и придумала тебя.

Мои руки вынимают некоторые вещи из шкафа, вертят перед глазами и возвращают на место.

– Ты придумала? – усмехается Алиса. – Выходит, ты большая выдумщица? Такая вот у тебя фантазия, да?

Выходит, так.

– Ты? – нахально произносит она. – А кто ты?

– Я – это я. Я Олеся.

– О, так значит, по-твоему, Олеся придумала Алису? Просто собралась с мыслями и сочинила новую личность, да?

Выходит, так.

– Нет, – возражает она. – Создатель не создает подобного себе Создателя. Бог ведь не создал Бога. Его творения проще, чем он сам. Меня сотворило то, что сотворило и тебя.

И замолкает. Продолжает рыться в вещах.

– Кто? – не выдерживаю.

– Твой мозг. Ты будешь смеяться, но он у тебя есть.

Еще одна хренова шутница. Наверное, каламбурочных пилюль наглоталась.