У костра

– И, возможно, никогда не познает истинного счастья…

– Я тебя умоляю! Какое к чертям собачьим счастье? Где ты его видывал? Счастье – выдумка похлеще справедливости. Теперь понимаю, почему вы с почившим Музыкантом без труда нашли общий язык. Называется: встретились два свихнувшихся романтика, по коим одинаково дом умалишенных плачет. Будь добр, прочти еще разок ту строчку, где твой друг толкует о праве на счастье.

– «Разве каждый из нас не имеет права на счастье от рождения?», – процитировал Алхимик.

– То бишь мы типа рождены для счастья? Ха-ха-ха! Не смешите меня! Большинство людей появляются на свет, вырастают, осваивают какое-нибудь полезное либо не очень дело, затем, коли жутко не повезет, женятся, обзаводятся потомством и в любом случае умирают. Главное – не отклоняться от сего нехитрого плана, и тогда ты сумеешь получить от жизни хотя бы маломальское удовлетворение, а замахнешься на большее – рискуешь и того лишиться. Счастье! Довольствуйся тем, что имеешь, и не выкаблучивайся. Твой же Музыкант постоянно беспокоился по пустякам да грезил о чем-то, ему недоступном. Сидел бы смирно, писал веселые песенки, исполнял бы скабрезные куплеты перед подвыпившими слушателями и забот не ведал. Нет же! Ему хотелось быть причастным к великому искусству, испытывать чувства, описанные в дурацких романах, предназначенных к прочтению маленькими глупыми девочками, мечтающими о несуществующих принцах на белых единорогах, и вдобавок он задумал сбежать из якобы ненавистного Города. Результат предсказуем: Музыкант повесился. Но поверь мне на слово, его саморазрушение началось задолго до того, как он набросил себе петлю на шею, ибо парень променял подкинутые судьбой возможности на бессмысленные фантазии о несбыточном.

– Наверно, вы отчасти правы.

– Отчасти? Да я тебе ручаюсь!

– Он действительно любил предаваться грезам. Однако винить его в том я не стану. Нельзя развиваться и самосовершенствоваться, не мечтая о чем-либо, не ставя целей в жизни.

– Ты не путай пустые мечты и ясные цели. Разумеется, к чему-то надобно стремиться, да токмо это что-то должно быть приземленным и практически полезным. Я, к примеру, каждый день упражняюсь с мечом, стремясь отточить мастерство, которое обязательно пригодится в сражении. Мне не нужно мечтать о победе над противником, поскольку я тренируюсь, дабы ее гарантировать. Судьбе оказалось угодно сделать из меня рыцаря. Хорошо. Отнюдь не худшая участь – и на том спасибо. И раз уж так вышло, я намерен с глубоким уважением относиться к своему ремеслу и стараться преуспеть в нем лучше остальных.

– О! Получается, вы – фаталист!

– Кто-кто?

– Фаталист – человек, верующий в предопределенность судьбы. То есть вы считаете участь рыцарства для вас единственно возможной и потому смиренно принимаете ее.

– А как же иначе? – всерьез удивился Рыцарь. – Раз уж меня угораздило родиться в семье мелкого дворянина, то кем я еще мог стать? Священником? А на кого тогда хозяйство оставить? Братьями и сестрами родители меня обделили. Есть токмо племянник, да он малой совсем. Вот и приходится служить. Куда деваться-то? Авось за ратные подвиги рано или поздно милостью Его Величества получу во владение новые земли, а то и небольшой замок. Покамест же денег хватает на поддержание родового гнезда в удобоваримом состоянии – уже неплохо.

– А вам нравится то, чем вы занимаетесь?

– Ты про постоянные разъезды и сражения в непрекращающихся войнах? Не скрою, бывает судьба и похуже. Я хотя бы не скучаю, а победа над очередным врагом приносит удовлетворение.

– В таком случае вам повезло. Будучи в силу сложившихся жизненных условий лишенным выбора, вы честно постарались преуспеть в уготованном для вас ремесле и добились определенного успеха, попутно получая удовольствие от того, что делаете. А подобное бы не произошло, кабы у вас отсутствовали соответствующие природные задатки. Иными словами, предназначенная вам судьбой стезя более или менее соотносится с вашими же природными наклонностями.

– Эк ты завернул… Сразу видать – ученый муж. Послушать тебя, я – прям-таки счастливчик, коих мало.

– Несомненно! Вам действительно улыбнулась удача заниматься тем, чем вы умеете и любите заниматься.

– Не уверен насчет «люблю», но… пускай. В целом соглашусь.

– Отлично. А многим людям так не везет. Скажем, откуда нам доподлинно известно, мол, сын купца обязательно будет успешен в торговле, а сын сапожника – в изготовлении обуви? Вдруг в обоих детях с рождения заложены способности к иным занятиям: у одного – к мореплаванию, у другого – к гончарному искусству? А вспомните моего друга Музыканта. Его знакомство с лютней, по сути, явилось результатом маловероятного стечения обстоятельств. У юноши гораздо больше шансов было или стать плотником, как отец, или до конца дней вырезать животных из дерева, пойдя по стопам опекуна. И тем не менее именно в музыке молодой человек обрел себя.

– И много радости ему это принесло?

– Полагаю, больше, нежели принесла бы работа с молотком и гвоздями либо с однотипными резными птицами. Признаться, вообще не представляю, насколько хорошо или плохо мой друг умел обращаться с инструментами, помимо музыкальных. Я к чему веду: в жизни мы безусловно в значительной мере зависим от нашего происхождения, однако оно не определяет нас полностью. Мы не копии своих отцов хотя бы потому, что у нас есть еще и матери. Если мой отец каменщик, то почему я тоже должен стать каменщиком, а не, к примеру, алхимиком?

– А твой отец каменщик?

– Нет. Я просто назвал первую пришедшую на ум профессию.

– Ясно. И с тобой, и с твоей точкой зрения. Ты б ее пореже вслух озвучивал, а то, неровен час, наткнешься на какого-нибудь дуболома, который предъявит тебе обвинение в измене.

– На основании чего, позвольте полюбопытствовать?

– Ну, по твоим словам, сын не обязан перенимать отцовское дело, а может статься, и вовсе к нему не пригоден. Вовремя не остановившись, ты рискуешь в таковых рассуждениях дойти то мысли, якобы и законный королевский наследник необязательно будет лучшим претендентом на престол.

– А-а… – уловив намек, протянул Алхимик. – По счастью, я ничего подобного не сказал.

– Ох, однажды тебя наверняка поймают за язык да отсекут его вместе с твоей же вольнодумной башкой. Мне-то, положим, плевать. Пускай даже я – верный слуга Его Величества, а иной власти, окромя монаршей, и вообразить не смею, за глупые мысли мечу тебя предавать не собираюсь.

– Вы весьма великодушны, сэр Рыцарь.

– Да брось! Не принимай за великодушие обыкновенное безразличие. Философы-идеалисты типа тебя сродни мухам. Вы, конечно, раздражаете своим жужжанием, но вреда не причиняете практически никакого, ибо никто вас все равно не слушает.

– Э-э… ладно, – не зная, как отреагировать, дипломатично молвил Алхимик.

– Да ты не расстраивайся, – утешил Рыцарь. – Тебя потому пока и не прихлопнули! Ха-ха-ха! Уф… А меж тем наша беседа напомнила мне одну историю. Да-да, свою ты рассказал, теперича моя очередь. Потом, коли не заснем, парнишка нам тоже чего захватывающего поведает: про овец иль коров. Иль про девок на сеновале. Ой, не смущайся ты так, малец! Пошутил я, пошутил. Видел бы ты себя – физиономия красная, аки свекла! Так об чем бишь я? Ах, да. История. Ну-с, приступим…

История о неординарном сыне ординарного конюха, поведанная отважным сэром Рыцарем

Приезжаю я намедни в Город. Он как раз оказался точнехонько на пути к моему имению, куда я нынче направляюсь опосля славной и сокрушительной победы над неприятелем в Юго-Восточных Землях. Ух! И хорошенько же вломили тамошнему Султану! В придачу к кошелю с золотишком я прихватил из удачного военного похода парочку недурственных ковров. Теперича вот везу их домой. Думаю один повесить у себя в опочивальне, а второй расстелить прямиком в холле на першем этаже – пущай гости обзавидуются. Но вернемся к Городу. Люблю в нем останавливаться на денек-другой, побродить по рынку, поглазеть на диковинные товары, привезенные из-за моря, выпить доброго неразбавленного винца в таверне, пообжиматься с красивыми девками в борделе… О черти! Опять мальчишку в краску вгоняю! Ты, паренек, привыкай. Судя по возрасту, тебе пора б уже перестать стесняться и потихоньку начинать открывать новые горизонты, ежели смекаешь, о чем я. К счастью для твоих слабеньких юношеских нервишек, в тот вечер меня на баб не тянуло, а вот побухать в веселой компании настроение вполне располагало. Я частенько так поступаю: наведываясь в питейные заведения, ищу стол, который уже занимают по меньшей мере человека три, подсаживаюсь к ним и в ходе непринужденной беседы за кружечкой вина узнаю последние новости и сплетни. Мудрец скажет: предаваться пьянству вместе с совершенно незнакомыми мужиками – плохая затея. И – разрази меня гром! – будет прав. Посему я давным-давно определил для себя меру, сверх коей крепких напитков не употребляю. Тут есть несколько критериев. Загибаем пальцы. Я должен мочь выговорить правильно и без запинки фразу «вассал моего вассала – не мой вассал» – раз. Должен помнить, где привязал коня – два. Должен суметь молниеносно подняться со скамьи и достать меч из ножен – три. И должен по-прежнему упорно отводить взор от страхолюдных баб – четыре. Нехитрые правила, помогающие, однако, держать себя в рамках дозволенного.

Значится, заваливаюсь я в таверну. Народу полно, музыка играет. Гляжу: у троицы пьянчуг местечко за столом свободно. Спрашиваю, позволено ли уставшему странствующему рыцарю присоединиться к их уютной компашке. Мужики не возражают. Прекрасно. Я присаживаюсь, заказываю вина и мало-помалу включаюсь в беседу с… э-э… имен сих ребят я не то что не помню, скорее, вовсе не собирался выяснять, а ради порядка и стройности повествования нареку каждого из них в соответствии с отличительными внешними признаками, а именно: Гнилозубым, Плешивым и Бородавкой. Начинаем с болтовни о внешней политике. Вы удивитесь, сколь осведомлены о ней заурядные городские пропойцы. Затрагиваем войну с Султанатом. Я хвастаюсь собственными подвигами, благоразумно умолчав о добытых на вражеской земле ценных трофеях – ни к чему здешней шпане знать о моем улове. Шепотки, к слову, быстро разлетаются по свету, и получилось бы печально, дойди хотя б малюсенький намек касательно кошеля с золотом и дорогих коврах до ушей разбойников. Все верно. Не токмо Музыкант слыхивал о бандитах, орудующих в окрестностях. Плешивый вот тоже принимается о них рассуждать:

– Злыдни конченые! – говорит он. – Мне зятек давеча рассказывал, дескать, они на дороге жертву поджидают, затем нападают целой сворой, аки псы бешеные, человека зубами разгрызают да кровь его до суха высасывают.

– Брехня! – возражает Гнилозубый. – Они ж не упыри какие! Обыкновенные призраки. Ага. Типа души убиенных путешественников. Их самих однажды на подъезде к Городу грабанули и умертвили, и с того дня они тупо мстят.

– Кому? – спрашиваю у него.

– Всему миру людскому!

– А причем тут мир людской? – недоумеваю я. – Мстили бы ограбившим и убившим их разбойникам. Других-то на кой трогать?

– Ну, как… – мямлит Гнилозубый. – Они ж призраки! Духи злобные! Им главное – бесчинства творить, а кому – неважно.

– Не-не! – вновь подает голос Плешивый. – Для них главное – кровушки напиться. Кровушки!

– Не порите чушь! – встревает Бородавка. – Упыри, призраки… Еще скажите: ходячие скелеты, иль оборотни, иль заколдованные котята. По моему опыту, страшнее человека на свете нет создания. И разбойники ваши – такие же люди.

– Такие же?! – Плешивый аж поперхнулся. – Ты бы видел…

– Видел что? – не давая договорить, перебивает его Бородавка. – Я ничего не видел. И ты ничего не видел. Никто из нас не присутствовал ни при одном нападении и не могет достоверно описать случившееся.

– Но ведь тела находили растерзанные…

– И ты прям лично их осматривал?

– Нет, я ж не лекарь.

– Угу. Догадываешься, к чему я клоню? Народ ни черта не ведает ни о разбойниках, ни об ихних делах и потому приписывает бандюгам всякую потустороннюю дичь.

– А как насчет умения исчезать бесследно? – вспоминает Гнилозубый. – Совершивши преступление, бандиты точно в воздухе растворяются. Стражники искали, искали, да не нашли ни единого отпечатка ноги либо лошадиного копыта. Спрашивается: отчего же так? Ясно отчего – призраки поработали.