Щенки

– Здесь рано темнеет, – тихим голосом говорит он, как будто ни к кому не обращаясь.

Скачков молчит.

– У меня отняли обе ноги, – продолжает больной, у него выцветшие глаза. – Ты же начальник, сделай что-нибудь.

– Я не врач, – разводит руками Скачков.

– Тогда улетай, – всхлипывает больной. Он скребёт язву на щеке. Под ногтями остаётся кожа, которую он принимается вычищать, потеряв интерес к собеседнику.

Скачков расправляет крылья и взлетает.

– Во, – доносится до него чей-то голос, – канюк полетел.

– Прощайте! – кричит он, но не слышит собственного голоса.

Его крик заглушает нарастающий низкий гул. С треском падает дерево, вырванное с корнем. Гарь. В нос ударяет вонь взрывчатки, всё вокруг застилает дым. Скачков со всего маха налетает на витки колючей проволоки. Грудь пронзает холод, Скачков падает, крылья ломко обвисают. Оглушённый, он слепо шарит по земле. Под ладонями – россыпь ещё горячих стреляных гильз…

Лопатки свело дрожью, старлей поёжился, положил ручку и сунул правую руку под мышку. В кабинете было очень холодно. Он подошёл к окну, посмотрел наружу сквозь обледеневшее стекло и в который раз пожалел, что своевременно не дал команду дневальному утеплить раму. Из окна была видна часть изолированного участка и бараки соседних отрядов, здание дежурной части и лес за пределами колонии строгого режима, в которой он служил.

Скачков вернулся к столу, который располагался прямо напротив входной двери. Буквой «Т» к нему был приставлен ещё один, за которым осуждённые писали объяснительные, заявления на условно-досрочное освобождение, на краткосрочное или длительное свидание с родственниками, на выдачу вещей, на… В общем, заявления осуждённые писать любили и делали это часто, отрывая начальника отряда от его работы, вынуждая бегать с этими заявлениями к руководству.

«Плыл по городу запах сирени-и-и», – пело за дверью радио. Периодически песни прерывались, и по коридору разносился грубый голос: «Внимание, колония! Осуждённому такому-сякому прибыть в дежурную часть!» или: «Внимание, колония! Начсоставу прибыть в столовую для проведения обеда жилой зоны!»

– Ничего не успеваю, – пробормотал Скачков, покосившись на пачку необработанных документов. Но… Нарочито медленно достал сигарету, в задумчивости поднёс её к носу и вдохнул запах табака. Ему вспомнилось, как утром, проснувшись в поту, ничего не соображая, он бродил по комнате, переживая приснившийся кошмар, потом оделся, зажёг сигарету и стал тупо разглядывать складки на помятых брюках.

Старлей сел за стол. От воспоминаний во рту скопилась горечь. Курить расхотелось.

– Дневальный! – крикнул он.

В кабинет завалился невысокий худой зэк, одетый в чёрную хэбэшку. «Иванов С. Б. Отряд № 7», – было написано на бирке, пришитой на правой стороне груди.

– Меня зовут Сергей Борисович Иванов, меня пол-Европы знает. Все в курсе?

Вид лица Серёги Иванова, угрюмого, изборождённого глубокими морщинами, не соответствовал его забойной блатной речи и жиганским манерам. Он стоял на ставке дневального отряда, что подразумевало посильную помощь в организации работы с осуждёнными. Иванов отвечал за своевременный подъём зэков, выход на утреннюю зарядку, сопровождал рабочие бригады к месту развода на работу, давал указания уборщикам, наводящим чистоту в помещениях отряда… За работу ему платили небольшое денежное вознаграждение, плюс была возможность получать дополнительные передачки, краткосрочные и длительные свидания с родственниками.

– Сергей, сделай кофе и возвращайся. Будем документы подбивать, – дал указание начальник отряда, оставив без внимания выходку дневального.

– Начинается, – скривился Иванов и с ходу поменял тон: – Но для вас, Владимир Николаевич, хоть мордой в грязь!

– Уймись, – осёк его Скачков. – Ставь чайник. Я совсем замёрз тут…

– Мёрзнешь, родной человек? А я тебе говорил, Николаич, давай окно утеплим. А ты мне чё? «Потом, потом». – Дневальный подошёл ближе. – Ты плохо спал, что ли, Николаич? Я вот сегодня ужасно спал. Полнолуние…

– Серёга, кончай базлать. Не то настроение, – оборвал его Скачков.

Дневальный хмыкнул и пошёл к двери.

– Хоть бы котлет домашних принёс, гражданин начальник. Совсем я без мяса отощал. – Он обернулся, внимательно посмотрел пронзительными карими глазами на Скачкова, усмехнулся и вышел.

– Ухо! – послышался крик из коридора. – Сделай кофе для начальника отряда!

Скачков проводил взглядом скрывшуюся за дверью спину: а ведь и впрямь тощий. Он подошёл к висящему на стене маленькому зеркалу и оглядел своё отражение. А сам-то лучше? Светлые короткие волосы, высокий лоб, нос с горбинкой, усталые серые глаза, широкие скулы. Всё же свежее. Оскалив отражению зубы, Скачков вернулся к столу, нехотя взял ручку и продолжил писать. Домой бы сейчас пойти, выспаться… Странно, что об одной и той же вещи утром мы думаем одно, а вечером – другое. Утром я ненавижу эту форму, эту работу. Зато когда выхожу за забор, мне нравится чувствовать на себе погоны. Где правда?

– Контрик в локалке! – заорал стоящий «на атасе» зэк. Это означало, что в барак пожаловал отдел безопасности. Скачков надел ушанку, бушлат, застегнулся и вышел в коридор.

– Внимание, отряд! – крикнул сидевший около его двери зэк. Все осуждённые разом обернулись.

– Вольно, граждане, – пробурчал старлей. – Ты чего орёшь?

– Вы тут ходите, движуху тормозите, – заулыбался «атасник». Во рту блеснули золотые коронки передних зубов. – Присматриваем за вами.

– Ладно. В локальный участок кто зашёл?

– Оперативный дежурный.

– А-а-а, Саныч, – разочарованно протянул Скачков и вернулся в кабинет.

Оперативный дежурный делал формальный обход по отрядам, чтобы расписаться в журнале посещений. Никакого дела до начальника отряда ему не было.

В кабинет вернулся дневальный, неся в руках кружку кофе. По кабинету распространился терпкий аромат. Зэк Иванов пил только хороший дорогой кофе, который ему присылали с воли.

– Где салфетка, которую я оставлял?

Начальник отряда, оглядев стол, развёл руками.

– Ну и для кого я салфетки ношу, чтобы он на столе пятна не оставлял? – Иванов взял первый попавшийся листок и поставил на него кружку.

– Э-э-э! – Скачков торопливо переставил кружку. – Это же заявление. Ортман просит свидание.

– Ну и хорошо. Ты лучше порви его, – посоветовал Иванов. – Ортман слабак. Но при этом он никого не уважает, даже своего отца. Он подбивает мужиков на тебя жалобы писать. Давай его в банку закроем.

– Рано, – отозвался начальник отряда. – В ШИЗО заехать он всегда успеет. Пусть пока плавает, а мы понаблюдаем.

Старлей сел за стол, отпил обжигающе горячий крепкий кофе, держа кружку в ладонях, и глубоко вздохнул. Ему хотелось оказаться дома, скинуть берцы, походить по ковру босиком, поваляться с книжкой на диване. И чтобы дома было светло. Он уже забыл, каково это, уходя на службу рано утром и возвращаясь почти ночью.

– По дому загрустил, отец? – поинтересовался дневальный.

– С чего ты взял? – Скачков пожал плечами.

– Я такие вещи сразу подмечаю. Восьмой год сижу, – пояснил Иванов. – Эх, начальник, нашёл ты себе работу…

Отзываться на сочувствие старлею не хотелось. Он повёл рукой:

– Присаживайся давай, поработаем.

Дневальный, вздохнув, присел спиной к окну. Мысли Скачкова тянулись к дому, он медлил, сделал ещё несколько глотков из кружки, всё не решаясь отставить её.

– Ну чего сидим вздыхаем, Николаич? – заторопился дневальный. – Давай работу мне, а то я пошёл тогда. Мне по отряду двигаться надо.

Скачков протянул ему пачку листов.

– Вот тебе список отряда и таблица. Видишь названия граф? Там я карандашом статьи пометил. Считаешь, сколько у нас человек сидит по каким статьям, и вписываешь цифру в пустую клетку. Всё понятно?

– Всё понятно, – эхом отозвался зэк Иванов.

За дверью началось оживление.

– Отрядник тут? – спросил кто-то.

– Тут, – ответили ему.

– Сейчас я ему всё выдохну! Беспредельщики!

Дверь распахнулась.

– Николаич! – в кабинет ворвался всклокоченный осуждённый, очевидно, только забежавший с улицы. Его морщинистое вытянутое лицо раскраснелось от мороза, очки запотели, и он смотрел на старлея поверх них. – Что за дела, Николаич! Что за беспредел! Я в прокуратуру писать буду! – Он кричал, отчаянно жестикулируя. – Я вообще…

– Алексей. Во-первых, я не разрешал тебе войти, а ты уже вошёл, – не поднимая головы, оборвал его начальник отряда. – Во-вторых, сними головной убор, в-третьих, надо представиться как положено. Да? В-четвёртых…

– Да пошли вы все! – срывающимся голосом крикнул зэк и выскочил из кабинета. Скачков как ни в чём не бывало продолжал писать.

– Совсем сидельцы охренели, – не отрываясь от работы, резюмировал Иванов.

– Он по жизни кто? – поинтересовался Скачков.

– Мужик, – ухмыльнулся дневальный. – Пока что.

– Узнай, чего он хотел. Может, действительно проблема.

– Николаич, он провокатор. Не грузись. Смотри, сейчас он успокоится и извиняться придёт, гадом буду. Хорошо ты его срезал. «Во-первых, во-вторых…»

Скачков глянул на дневального и достал из ящика стола половинку листа.

– Начальнику ФКУ ИК… – начал он сам себе диктовать. – Рапорт. Докладываю, что сего числа осуждённый…

В кабинет постучали.

– Да-да, – крикнул Скачков.

В кабинет зашёл «мужик» Алексей.

– Осуждённый Федотов А. П., отряд номер семь. Гражданин начальник, разрешите обратиться, – отчеканил он.

– Когда я наконец делом займусь! – вздохнул старлей, бросил ручку и поднял глаза на Федотова. – Алексей! Можешь ведь, когда захочешь. А я вот на тебя рапорт пишу. – Скачков ткнул пальцем в начатый рапорт. – Сам себе. Сейчас зарегистрирую, документы составлю, и на дисциплинарную комиссию пойдём. Обнаглел ты, Алексей.

– Извини, Николаич. Криво въехал, признаю. Ходил в ларёк. Денег нет на карточке. А как же их нет, если мне жена перевод неделю назад отправила! Меня уже клинит от этой вашей бухгалтерии!

– Разберёмся, Федотов. – Скачков сделал себе пометку в блокноте. – Иди в отряд.

– Ты извини, Николаич, не хотел я пылить! Клинит, представляешь!

– Иди в отряд, тебе говорят! – приказал начальник.

– Вали отсюда, мышь! Сейчас по печени получишь! – заорал дневальный. – Вишь, работаем!

Зэк Федотов, пятясь, улетучился.

– Вот видишь, Николаич, уважают тебя зэки. Извиняются, когда неправы, – усмехнулся дневальный. – Кстати, я закончил. На вот, проверяй.

– Молодец, Сергей! Пружина!

– Меня ж зэки не отвлекают через каждые две минуты, – отмахнулся Иванов.

Начальник отряда пробежался глазами по цифрам. На первый взгляд всё примерно сходится. Всё равно никто сверять данные не будет. С таким движением осуждённых по отрядам цифры ни у кого не совпадают.

– Ну что? Всё ровно?

– Да. Заметил, сколько у нас из-за порожняка сидит? Украл телефон, отнял сумку, набил рожу. За банку кофе сесть! И таких половина отряда. Ну что за народ!

– Зря ты так, Владимир Николаевич. – Иванов отложил бумаги и посмотрел на начальника отряда. – Зэк зэку рознь. Счастливы те, кто не сомневается. Любящий муж, ребёнок, блаженный какой-нибудь… А в зону попадают сомневающиеся. Потому и пьют на свободе, потому и воруют, потому и грабят, что сомневаются. Ищут что-то, без чего жить нет никакой возможности.

– Ну-ну, – отозвался начальник отряда. – Всю жизнь по тюрьмам да по лагерям. Это вот поиск?

– Знаешь, в мире много хороших людей, которые совершают плохие поступки, а мы уголовники, какой с нас спрос, – ответил дневальный и, помолчав, добавил: – Тот, кто не убивает себя, должен молчать о жизни.

«Откуда он это берёт? Неужели сам придумывает?» – озадачился Скачков.

Зазвонил телефон. Начальник отряда поднял трубку, представился. Оператор поста видеонаблюдения попросил подойти в дежурную часть. Выходить на мороз не хотелось. Занят. А если на него настучат начальнику, он что-нибудь соврёт. Здесь так принято. Врёшь, а тебе верят. Это удобно. Так удобнее всем, потому что проще.

Старлей захлопнул рабочий блокнот, собрал на краю стола бумаги и встал.

– Ты куда? – озаботился дневальный.

– Курить хочу, – отозвался начальник отряда. – Зайди к Окуневу, скажи, пусть чайник ставит, а то я у него ещё с утра не был.

Скачков вышел из кабинета и прошёлся по отряду. Осмотрел подсобные помещения, пожелал приятного аппетита тем зэкам, которые гоняли чаи в комнате для приёма пищи, проверил работу кабельного телевидения в помещении для воспитательной работы. Всё было в порядке. Если бы не случайность. В сушилке для верхней одежды он поймал жулика, который разговаривал по мобильнику. Старлей отнял запрещённый предмет, сунул его в карман и велел осуждённому зайти к нему на беседу.

Завершив обход, Скачков зашёл в каптёрку, где располагался старший дневальный, «смотрящий на отряде». Он отвечал за дисциплину, за ремонт помещений, считался неоспоримым лидером и авторитетом среди зэков седьмого отряда. Окунев сидел за столом и мешал ложкой кофе, приготовленный для начальника отряда. Он встал, уступая место старлею, и поприветствовал его кивком.

– Здорово, Николаич.

– Привет. Дай пепельницу. Рассказывай, какие движения, какие новости, информашка оперативная какая есть? Что за ночь произошло, пока меня не было?

Обычно с самого утра Скачков первым делом заходил в каптёрку и разговаривал со старшим дневальным, или завхозом, как его неофициально называли сотрудники. Окунев рассказывал, что произошло в отряде и в локальном участке барака. Сегодня отчёты напрочь выбили из графика.

Окунев поставил на стол пепельницу и присел по другую сторону стола.

– Замполит вызывал вчера. За ремонт спрашивал.

– И как?

– Давайте быстрее, говорит. А где я денег возьму? Позвоню домой, скажу: мама, продавай квартиру, пацанам надо новые сортиры ставить. – Завхоз глубоко затянулся и потушил сигарету.

Зэк Окунев был на голову ниже Скачкова, но шире в плечах. Под серым свитером перекатывались мощные мышцы. Он походил на молодого, очень сильного зверя. Его глубоко посаженные голубые глаза, даже когда он смеялся, глядели жёстко. Даже голос Окунева был похож на рык. Он отсидел восемь лет за разбой. Ему осталось каких-то девять месяцев, и последнее время он заметно нервничал. Дмитрий, как и все, хотел домой. В Питере его ждала старенькая мама.

– Дим, я не помешаю? Начальник, день добрый. – В каптёрку зашёл один из приближённых к завхозу людей. Это был воистину амбал. Он повернулся боком, чтобы пройти в дверной проём. Помещение заметно уменьшилось, настолько много места занимал зэк. Игорь Акимов – почти два метра ростом, и весу в нём килограммов 130. У него коротко остриженные тёмные волосы, голубые глаза навыкате, огромные кулаки и низкий, всегда хриплый голос.

Игорь «двигается» по отряду, поддерживает дисциплину, если необходимо, даёт денег на ремонт, поэтому Скачков разрешает ему некоторые вольности: подольше поспать, посмотреть телевизор после отбоя, покурить в каптёрке.

Осуждённые в колонии дезорганизованы. Каждый второй зэк бегает к операм и делится информацией: где прячут телефоны, кто напился, кто принял «пронос» или «переброс» и так далее. Здесь много врагов и нет друзей. Люди запуганы, озлоблены, каждый сам за себя, и потому разрозненной массой управлять нетрудно, как, впрочем, и на воле.

– Николаич, ты спишь с открытыми глазами, что ли? – Игорь присел на свободное место у стола. Табурет треснул под его весом.

– Встань! Сломаешь табурет! Я тебе говорил – не садись на него. – Окунев уступил своё место на устойчивом стуле, а сам пересел на табурет. – Такие все тупые! – Он искоса посмотрел на наколки, покрывающие левую руку Акимова. У завхоза наколка только одна – «перстень» на среднем пальце свидетельствует о том, что он побывал в питерских Крестах.

– Николаич, когда в отпуск? – не обращая внимания на ворчание Окунева, спросил Акимов.

– Через неделю.

– Ты вчера тоже говорил, что через неделю.

– Через неделю минус один день. Если замполит отпустит. – Скачков посмотрел на кусочек неба в маленькое слуховое окошко в стене напротив двери, потом взял шапку и стал приглаживать мех вокруг кокарды. «Девочка моя синегла-а-а-зая», – пело радио. В коридоре кто-то подпевал ему, коверкая мотив.

С улицы доносился стук железа – кто-то занимался на спортплощадке, несмотря на мороз. Идти в кабинет не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Не хотелось видеть жуликов, выслушивать нытьё про одежду, питание, свидания, передачи, работу, отдых… Не хотелось видеть начальство, выслушивать нотации, выполнять невыполнимые приказы.

Ему вспомнилось, как вчера замполит попросил его остаться после вечернего совещания на разговор.

– Посадишь завтра утром своего старшего дневального в изолятор, – закуривая, приказал он.

– Товарищ майор, за что? – изумился Скачков. – Меня мой завхоз устраивает, оперов тоже, с порученной работой справляется. Обстановкой на отряде владеет, люди его уважают. Мне новый завхоз не нужен.

– Ты чего понёс, Вова? – спокойно прервал его замполит. – Он мёртвый у тебя. Ремонты встали. Зэки курят в подъезде, униженные и оскорблённые головы поднимают. Каждая мышь имеет что сказать. Такого быть не должно. Он давить должен. Режим должен быть!

– Садить не буду, – отрезал старлей, упрямо наклонив голову. – Я с ним поговорю. Ремонт пойдёт. Дисциплину наладим. Всё нормализуется. Я обещаю.

– Ну смотри, Вова. Офицерское слово твоё. – Замполит открыл окно и выкинул окурок.

– Николаич, куда в отпуске поедешь? В Египет? – вывел его из задумчивости хозяин каптёрки. Окунев закурил третью сигарету и вопросительно посмотрел на начальника отряда. – Какой-то ты смурной сегодня.

– Никуда не поеду. Денег нет. Машину буду ремонтировать.

– Продай ты свою «девятку»! Давай пацаны с Питера тебе «Ауди» подгонят. Я тебе сто раз говорил, – предложил Окунев.

Старлей покачал головой.

– Я за столько лет так и не понял, зачем вы здесь работаете. Денег не получаете, зато геморроя до фига. Каждый день из-за всяких животных по сандалиям получаете. Угрожают вам постоянно. Наказывают за всё. – Акимов повертел в руках резиновое кольцо-эспандер, с которым не расставался. – Вот скажи, Николаич, тебе это зачем надо?

– Не знаю, – вздохнул начальник отряда и отхлебнул остывший кофе из кружки.

– Может, ещё кофе? – спросил завхоз.

– Давай.

– Голованов! – крикнул Окунев в коридор. – Три кофе!

– Уходи из этого болота, Николаич, – продолжил Акимов. – Здесь чтобы работать, нужно быть мерзавцем. А ты другой. Мы с тобой три года работаем. Я неглупый человек, вижу тебя. Все видят, что тебе тут нехорошо. Ищи другую работу. – Акимов откинулся на спинку стула. – От тебя я только добро видел и справедливость. И тебе добра желаю.

– Я ищу, – протянул Скачков. Завхоз и его помощник смотрели выжидательно. – Но пока безуспешно. Деньги нужны.

В каптёрку зашёл тощий зэк и, поставив на стол три кружки кофе, молча вышел.

– Владимир Николаевич, мне с вами поговорить надо. – В каптёрку заглянул зэк, у которого начальник отряда забрал телефон.

– Дверь закрой, – зарычал Окунев, затем встал и повернул ключ. – Как они меня все задолбали!

– У меня близкий в Питере – бандюга. – Акимов упёрся локтями в стол и придвинулся к своей кружке кофе. – Полтора миллиона в неделю поднимает. Ни разу не сидел! Он себе значок сделал какой-то. Под кирпич проезжаем как-то раз, нас патруль останавливает. Всё, думаю, или штраф, или заберут. Он им значок сунул, менты ему честь отдали и отошли. Я говорю корешу: мне срочно такой нужен. А он: у тебя фигура не той формальности!

– По твоей роже можно лекции читать о вреде алкогольного зачатия, – подтвердил Окунев и хлопнул Акимова по плечу. – Ты это к чему рассказал?

– Так. Начальника развеселить. – Акимов залпом опрокинул содержимое кружки, встал и направился к выходу. – Николаич, я к тому, что деньги можно всегда заработать. А если душа не лежит – ничего хорошего не получится. Я это тебе сто раз говорил. – Он повернул ключ и вышел. Завхоз поднялся и снова закрыл дверь.

Акимов на свободе сильно пил. Дело кончилось тем, что в пьяном угаре насмерть забил жену. Дали ему десять лет строгого режима. Отсидев половину, он обзавёлся новой семьёй, сыну скоро будет два года, и сроку осталось полтора. Уголовное дело и судьбу Игоря Скачков знал досконально. Он готовил материалы на его условно-досрочное освобождение. Втайне начальник отряда надеялся, что это его последний осуждённый, которого он подготовит на УДО. Со дня на день должен был прийти ответ от одной фирмы, где ему обещали хорошее место.

– Николаич, переведи с отряда Жездриса, – прервал молчание Окунев. – Я редко такие вещи прошу сделать. От него толку никакого. Уборщик он хреновый. Весь больной. Всё время ноет. Один, говорит, выход у меня – самоубийство. – Завхоз усмехнулся. – На отряде он не нужен. Сними ответственность с себя. Чую я: криво въедем из-за него.

– Ладно, Дима, – Скачков поднялся из-за стола, – решим в ближайшее время. Спасибо за угощение. Пойду работать.

– Да ладно тебе, Николаич. Всегда рады. С человеком поговорить. – Окунев открыл дверь и выпустил начальника отряда в коридор.

– Внимание, отряд! – крикнул «атасник». – Отрядник идёт!

Старлей быстрым шагом прошёл по коридору и открыл дверь своего кабинетика. Не успел он сесть за стол, как к нему ворвался дневальный Сергей Иванов.

– Слышишь, Николаич, мне бумажка пришла из спецчасти, – вскричал он. – Скоро я гражданином Финляндии буду и уеду досиживать срок туда!

– М-м-м, – промычал Скачков.

– Вот зачем ты так, отец? – с осуждением посмотрел на него Иванов.

Старлей никогда не мог понять, когда этот человек шутит, а когда говорит правду. Люди в колонии между собой считали, что Иванов «пересидел» и немного помешался. Однако работал он хорошо и на должности стоял ещё до того, как Скачкова перевели сюда начальником отряда.

– На, посмотри. – Дневальный протянул бумагу, в которой говорилось, что при условии предоставления необходимых документов осуждённый Иванов имеет право быть признанным гражданином Финляндии.

– У меня мать русская, отец финн. Сейчас все родственники имеют финское гражданство. У меня два паспорта. Понял теперь?

– Теперь понял. – Озадаченный, Скачков вернул листок.

– Ну и почему ты мне не поверил, Николаич? Разве я тебя обманывал когда-нибудь?

– А почему я должен тебе верить? У меня нет оснований тебе доверять, – отрезал старлей.

– Вот! – торжествующе поднял палец Иванов. – То есть если я в чёрном, а ты в синем, то мы разные. Жизненные обстоятельства, разные стороны баррикад, бла-бла-бла.

– Тебя чего понесло, Серый? – устало улыбнулся Скачков.

– Ты представь, что я работаю, что я просто здесь работаю. Согласись, зэк даёт работу сотруднику: не было бы нас – не было бы вас. Представь, что я такой же человек, что мы не разные. Просто я тут работаю.

– Ты умный и хитрый, Серый, – ответил начальник отряда, вертя в руках степлер, которым он играл всегда, когда размышлял. – Значит, опасный. Мы же в тюрьме! Здесь никто никому не доверяет! Ты сам-то доверяешь кому-нибудь?

– Как же ты тут служишь?! – закатил глаза дневальный, и старлей опять не понял, шутит он или всерьёз. – Отчуждение и одиночество.

– Одиночество – как стержневое чувство, – добавил начальник отряда.

– Хороший ты человек, Володя, – помолчав, признался Иванов. – Я бы тоже мог быть хорошим человеком, но меня посадили. Да, виноват. Каждый день думаю об этом. А с тобой мне приятно общаться, отец. – Зэк снова пристально посмотрел в глаза начальнику отряда. – Ты бы знал, какие показания потерпевшая давала! Вот уж точно: чем больше счастья в жизни человека, тем трагичнее его свидетельские…

– Из-за разговоров работа встала. Теперь я уже точно выговор получу, – не дослушав, прервал его Скачков. – Сегодня весь день одни душеспасительные беседы.

– Вот ты думаешь: дурачок Иванов С. Б., отряд номер семь, да? – Дневальный подался вперёд, продолжая пристально смотреть на начальника. – А мог бы ты обаянием город взять?

– Как это?

– Вот тебе сколько лет, начальник?

– Двадцать восемь.

– А мне сорок четыре. Видел бы ты меня в двадцать восемь лет! Я тогда мог приехать на любой район и просто одним обаянием его взять. Я в Питере жил. Ну ты знаешь, читал дело.

– Нет, не знаю. В деле не всё пишут, – ответил начальник отряда.

– А-а-а, – возбуждённо протянул Иванов, – дак ты не знаешь ничего, родной! Ну ничего, я расскажу тебе. Я же учился в Институте международных отношений. Я лингвист. На пяти языках говорю. Говорил. Давно. Школу закончил в Финляндии, а в институте учился в России. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому что мать моя – умная женщина. В СССР тогда бесплатное образование было, бесплатная медицина. Всё на халяву.