Черное небо. Повесть

– Поднимайтесь, поднимайтесь, коль уж приехали, чего на пороге стоять, – ворчливо проговорил Хозяин.

– Кажется, Пупо не в настроении, – про себя заметил Сафронов. Хозяин пропустил вперед гостя, сам немного ссутулившись, побрел следом, вид у него был измученный.

– Как вы себя чувствуете? – рискнул поинтересоваться журналист.

– Неплохо, неплохо, – почти прошептал Хозяин, – есть некая слабость, усталость, я бы сказал, но это мы с ребятами на тренировке вчера переборщили с нагрузкой. До сих пор спину ломит и кулаки болят. С тех пор, как я перестал курировать боксеров России, совсем форму утратил, – пожаловался он. – Раньше хотя бы конкуренты не давали расслабиться. Нужно было постоянно поддерживать тонус, спортом занимались с утра и до вечера. А как еще поднимать российскую экономику? Слабыми руками ее не поднимешь. Вот мы и старались с ребятами. Весь факультет физического воспитания тогда на меня работал. Со мной, – осторожно поправился он. – Из факультетов физвоспитания и вышли главные отечественные экономисты. Спорт ведь наше все, не так ли? – заглянул в глаза Сафронову Хозяин. Сафронов кивнул. Он хорошо помнил виденный им на картинке в сети уголок городского кладбища, треть от всей кладбищенской территории, где чуть ли не ежедневно хоронили в девяностые годы конкурентов Хозяина. Но Сафронов Хозяина не боялся. Он знал, что Пупо – человек порядочный и, в общем, хороший. Обилием добрых дел и сердобольным участием в народной жизни он давно заслужил всеобщее уважение. А то, что в былые годы боролся за место под солнцем, так кто не боролся? Ротшильд? Рокфеллер? Миллер?

– Я знаю, зачем ты приехал, – едва войдя в кабинет, взял быка за рога Хозяин. – Экология. Опять это проклятое небо. И опять все на меня свалят. На мой цементный завод. Хотя завод не при чем, и ты сам это знаешь. Просто я всем мешаю. Спать они не могут оттого, что я жив, оттого, что народ меня любит. Елки мои знаешь? Какие подарки я людям дарил? По тысяче рублей подарок. А знаешь, сколько подарок от администрации стоил? Пятьдесят, пятьдесят рублей. А сироты мои, детский дом на моем содержании? А инвалиды, а программы помощи всякие? Думаешь, народ не помнит, не знает? Наш народ все помнит, и меня помнит и ценит, поскольку я сам из него, и не забыл свои корни, не зазнался, не потерялся в деньгах да во власти. А народ наш, много он от кого добра видел? Копейку если добавят, так рубль отнимут. А меня помнят они, любят. Потому что за них я. Честно за них, без говна за пазухой. И в какую каталажку меня не засунь, любовь эту народную ты не вытравишь. Вот из-за этой любви они и бесятся, и тебя прислали под меня рыть.

Пупо замолк. Сафронов тоже помалкивал. Пупо пододвинул гостю бутылку виски, сам Хозяин не пил никогда. Сафронов оглядел бутылку, но желания попробовать не возникло.

– На самом деле, я не знаю, что я здесь делаю, – тихо, почти доверительно начал Сафронов. Он не думал объяснять или оправдываться. Он просто рассказывал. – С ситуацией в общих чертах все понятно. И цементный завод действительно не при деле. Тут скорее алюминиевый…

– Вот именно! – поспешил перебить Сафронова Пупо, бывший владелец алюминиевого завода. – Алюминиевый – главный вред. Ты знаешь, какие у меня планы были по созданию очистительных установок, когда этот завод мне принадлежал? А теперь, когда Москва его забрала, кусайте локти.

– Как он ловко и естественно перешел на «ты», – только сейчас обратил внимание Сафронов, но сам на «ты» к Хозяину не решился.

– Да, алюминиевый, – продолжил журналист, – и там что-то выяснять бесполезно, владельцы его на самых верхах. – Опять «верхи», – про себя недовольно скривился Сафронов, – я ведь сам делю людей на верхних и нижних, на небожителей и…

– Еще и китайцы гадят, – неожиданно вспомнил Пупо, —и заводы норовят здесь воткнуть, и в овощах у них химия…

Сафронов поднялся.

– Я пойду, пожалуй, – будто нехотя сказал он.

– Иди, – разрешил Хозяин. – Рад, что нашел в тебе понимание.

– Понимание? – подумал Сафронов, но лишь кивнув на прощание, пошел к выходу.

– Найди водителя, – прокричал напоследок Пупо. – Сам ты отсюда не выберешься.

В центре города на улице Горького, где вырос Сафронов, создали исторический квартал: деревянные двухэтажные дома (удобства на улице) расселили, отреставрировали, выкрасили фасады. Сафронов присел на скамейку, достал только что купленный сочень. Творог здесь всегда был невкусный, но Сафронов решил проверить, вдруг что-нибудь изменилось. Едва отломив сочень, он почувствовал краем глаза чье-то осторожное приближение: собака. За ней вторая, дальше еще одна. Через минуту вокруг скамейки расположилась собачья стая, семь-восемь псин: крупные, сытые. – Чего ж вам надо, песики, – мирно заговорил Сафронов, – вы же не будете это есть? Псы молчали.

В домах исторического квартала в прежние времена жили сафроновские одноклассники: Толик Идиятулин, Слава Девяткин… Толик, мастер спорта по дзюдо, погиб еще в девяностые, застрелен; Сафронов бывал у него дома: узкая, скрипучая лестница, запах дерева; Толик, пятиклассник с бицепсами, которым позавидовал бы любой взрослый… Слава пошел по зонам, и не от злобы попал туда, не от жадности, не по преступным пристрастиям… Глупость одна; а парень был добрый, хороший, отзывчивый. Не поняли его доброту.

В девятиэтажке за историческим кварталом жила Аня, Сафронов провожал ее из школы домой, тащил ее ранец. Недавно случайно обнаружил ее в «одноклассниках», уехала жить в Словению, выучила язык. Девчонки всегда умнее, девчонки в Словению, Францию, Данию… Мальчишки – в тюрьму, в могилу… Встретиться Аня не захотела, он предлагал. Просто встретиться, где-нибудь вне России, вспомнить, поговорить. Пренебрегла. Дура.

Сафронов посмотрел на часы, до отлета московской чиновницы оставалось часа четыре, Сафронов хотел перехватить ее в аэропорту, попрощаться. Он встал со скамейки, недоеденный сочень бросил собачкам, самая шустрая вмиг его проглотила. Творог не стал лучше.

Трасса в аэропорт Емельяново, казалось, сама неслась под колеса. Таксист попался неразговорчивый, хотя лицо открытое, светлое. – На молчуна не похож. – Нервничает он, что ли? – подумал Сафронов и тут же припомнил недавно виденную статью о войне таксистов за территорию аэропорта. Хотел ненавязчиво начать разговор об этом, но передумал: как человек воспримет – неизвестно, вдруг это слишком для него остро, болезненно. Вместо этого журналист заговорил об аэропорте, о том, что он назван именем Дмитрия Хворостовского. Сафронов хорошо помнил Дмитрия Александровича, тот часто приезжал в город с благотворительными концертами, оплачивал строительство нового здания института искусств, а потом публично негодовал, что средства разворовываются. Как бы он отнесся к тому, что его именем назвали аэропорт? Астафьева еще при жизни спрашивали о возможности назвать аэропорт его именем, на что писатель от души рассмеялся, и назвал это величайшим идиотизмом. Водителя эта тема не волновала. О Хворостовском он что-то слышал, но кто такой Виктор Астафьев – не знал. – Обычное дело, – подумал Сафронов, – у нас недолюбливают своих знаменитостей.

Кортеж чиновницы появился почти сразу же после того, как Сафронов выбрался из такси. В здание аэропорта журналист решил не входить, подождать московскую ревизоршу на улице. И она появилась в окружении строгих мужчин, невысокая, светлая, яркая; сразу его заметила. – Двигай к депутатскому коридору, я туда подойду, – махнула она Сафронову. Света ему искренне нравилась, как-то по-особенному тайно и глубоко возбуждала. Сафронов кивнул, внутренне восхитившись: простая, горлопанистая, нахальная, но такая прекрасная.

– Как ты? – начала первой Светлана.

– Хорошо.

– Почему на моей конференции не был?

– Ты же знаешь, я не люблю формальные вещи. Мне лучше так…

– Тебе интим подавай, – усмехнулась Света.

Сафронов кивнул, улыбнулся. От женщины просто невероятно, притягательно пахло; за этот аромат ее и любил тот, кто поставил ее на эту работу.

– А зачем ты в аэропорт приехал? – поинтересовалась чиновница. – Тоже улетаешь?

– Нет, мне еще рано, еще есть дела, – ответил Сафронов, – просто тебя повидать хотел.

– Мило, – без улыбки сказала Светлана, – повидал?

– И рад этому.

– Тогда побегу я, – сказала Света, вставая.

– Погоди, – Сафронов взял ее за руку, усадил, – вспомнилось почему-то…

– Что?

– Помнишь, как мы у Андрея Игоревича на яхте гостили?

– Конечно.

– Так хорошо было. Адриатика, солнце, вино…

– Коллекционное.

– Неважно… И небо такое чистое-чистое.

Светлана слушала в ожидании, когда он выпустит ее руку. Сафронов почувствовал, отпустил. Чиновница встала.

– Ты расскажешь ему? – спросил Сафронов.

– О чем?

– О том, что здесь творится… Возмущение, все такое…

– А ему оно надо?

– Это все-таки его предприятия, ТЭЦ, разрезы…

Светлана подумала.

– Нет, не скажу. Не хочу его огорчать, у него с семьей сейчас не все ладно, ты же знаешь, зачем ему лишние беспокойства.

Еще до отъезда в командировку Сафронов позвонил Ире, сообщил, что прибудет. Они переписывались по старинке, слали друг другу письма в конвертах. Ира, наивная советская душа, делилась впечатлениями о прочитанных книгах, которые она заказывала по почте десятками, тратя на них половину своей зарплаты, и очень расстраивалась, обижалась, если книга не оправдывала ее ожидания, норовила от такой книги избавиться. Сафронов в свою очередь ей рассказывал о своей жизни, о загранице. Книг в последнее время он читал мало.

Из аэропорта после встречи с чиновницей Сафронова по ириной просьбе должен был забрать Игорек, начальник ее отдела, замечательный добряк, природник-орнитолог. Сафронов еще на повороте к аэропорту заметил его машину.