Долгая дорога

Грубиян и насмешник, привыкший к быстрому покорению женских сердец, капитан неожиданно в себе ощутил незнакомое доселе душевное и телесное мление.

Для него подобное состояние явилось полной неожиданностью, и… вот уж никак не подумаешь, очень приятным чувством. Да таким, что его разудалая буйная головушка слетела с плеч, и сейчас валялась где-то там, возле операционного стола, у ног виновницы его безголовости.

Храбрый и отважный ОМОНовец, не боявшейся ни черта, ни ладана, вдруг заробел перед безобидной, на вид девушкой, за исключением разве, что когда у той, в руках появлялся зверский шприц, которого к его стыду, до ужаса боялся. Добиться благосклонности со стороны медсестры, капитан поставил перед собою, как боевую задачу.

До выписки оставался один день. Рана затянулась, как на собаке, как о себе сказал капитан. Однако дело было не в сравнении с собакой. Неопасное ранение, вовремя оказанная помощь и молодой организм вернули капитану временно утраченное физическое здоровье. Завтра приедут его бойцы из отряда и увезут своего боевого командира в Кандагар, в составе сороковой Армии там они продолжат храбро сражаться неизвестно за что, оставляя на чужой злобной земле свою кровь и молодые жизни.

Объяснение с девушкой произошло вечером, накануне предстоящего отбытия капитана в отряд. Сидя все на том же ящике, Анна отдыхая, слушала веселое балагурство Капитана, и забавные смешные истории из собственной военной жизни, а может быть и придуманных им самим. Но ей было приятно их слушать.

– У нас в роду почти все мужчины военные. Ну не в том смысле, что они были кадровыми офицерами, а в том, что никто из наших родичей не «косил» от армии. Мой дед по матери прошел всю войну от дому до Берлина. Между прочим, кавалер двух орденов «Славы» и «Красной звезды», – капитан, засмеялся, передернул плечами, словно проверяя, все ли в порядке с его зажившими ранами, продолжал повествовать о своем замечательном потомке.

«Постой-ка, что-то я не то несу. Надо бы признаться, что я полюбил Аннушку, – так ласково про себя называл он девушку, – а я ей про какого-то деда заливаю».

Однако, взглянув на нее, отбросил подобную мысль. С этой нельзя вот так запросто объясняться в любви. Надо что-то придумать, а что, зачерствевший в жестоких боях капитан совершенно не способен был на изысканные сантименты, поэтому продолжал дальше:

– Дед рассказал, как однажды разведчики привели немецкого «языка», а в части не оказалось ни единого, кто мог бы перевести фрицево лопотание. У них в подразделении в это время служил боец по имени Дорофей, как рассказывал дед, это был великий пересмешник. Без шуток не мог прожить и дня.

Шутил над товарищами, иногда даже над командиром, во всяком деле находил смешное и потешное. За сатирические приколы в адрес отдельных личностей, получал подзатыльники, но бойца это не останавливало.

Дорофей каким-то образом прознав, что командиру требуется переводчик, тут же кинулся предлагать себя в толмачи. Тот с недоверием отнесся к заявлению бойца, достаточно наслыша о его шуточках, однако иного выхода у него не было.

Конечно, ни о каком знании немецкого языка Дорофеем не могло быть и речи.

Его словарный запас ограничивался почерпнутыми знаниями из школьной программы: «гутен таг, хенде хох и вас ис дас». На этом знание иностранного языка «переводчиком» заканчивались. Однако об этом его командир не знал.

Боец был препровожден в землянку, где сидя на грубо сколоченном табурете, маялся пойманный «язык».

– Гутен таг, – сказал Дорофей, взглянув на немца.

Тот, вскочив с места, вытянулся по швам, что-то быстро залопотал по-своему, преданно глядя на бойца. Политрук едва не упал от неожиданности. Он убедился в знании бойцом немецкого языка, и теперь с большим уважением посматривал на Дорофея.