Первый ученик

– Не надо, – кто-то едва-едва коснулся его сжатого кулака.

Он почему-то думал, что это будет Настя, но когда повернул голову, увидел испуганные зеленые глаза Афанасьевой.

– Пожалуйста, не надо, – попросила рыжая, и он понял, что не может отказать в этой простой просьбе, продиктованной страхом за него.

– Кто-нибудь еще желает признаться? – спросил он, оглядывая спрятанные в сером сумраке лица. – Что, никто не работает на Южные пустоши? Или на чертей? Или на младшего сына третьей кухарки Императора, к которой он как-то ночью забрел по пьяни?

Игрок засмеялся и тут же застонал. Самарский тихо выругался. Лисицына молчала.

– Ты бы завязывал с подобными предположениями, – посоветовал Сенька.

Макс разжал кулаки и повторил вопрос. Тот, ответ на который был для него по-настоящему важен.

– Как Лисицын связывался с Дороговым? – он посмотрел на Корсакову.

– По «мылу», – Светка протянула ему телефон. – С моего адреса.

Грошев взял аппарат, вывел на экран список исходящих писем.

«Племянники скоро будут».

«Готовьте подарок».

«Непредвиденные обстоятельства, нарушена целостность основного компонента», – это, надо полагать, о его ранении.

Конспираторы! Он поднял глаза на стоявших вокруг сокурсников.

– Што пишут? – спросил Игрок.

– Идиотизм. Я еще думал, что Цаплин делал там под видом аудитора? Чего ждал? Вот этого, – он потряс телефоном. – Императорский бункер, все письма которого проходят модерацию. А тут даже шифровальщиком быть не обязательно, – он подбросил аппарат, поймал, убрал в карман и улыбнулся, – но именно этот идиотизм и спасет всех нас.

Урок двадцать первый – Философия

Тема: «Проблема бытия»

На траве стояли ящики, вытянутые, сколоченные из грубого дерева, покрашенные в зеленый цвет. Такие чуть ли не каждый день выгружали с вертолетов. Разница была в маркировке – на этих ее не было. Парень подошел ближе, коснулся грубого дерева. Оно оказалось ледяным. И это к концу дня, когда солнце прогрело воздух настолько, что хочется сменить джинсы на шорты.

На грунтовой дорожке, ведущей к жилым корпусам, не было ни одного человека. Ни болтающегося без дела студента или отчитывающего его преподавателя. Лекции и практикумы уже закончились, но для ужина было еще слишком рано. Неприятное предчувствие острой иглой впилось под лопатку.

Кто и зачем бросил ящики? Увидит Нефедыч, опять разорется и раздаст пяток дежурств подвернувшимся под руку.

Макс на секунду забыл, что Куратор мертв. Парень отмахнулся от беспокойства и пошел вперед. В последнее время жизнь – одно сплошное беспокойство. И стояние на месте ничего не изменит.

– Макс, подожди!

Парень оглянулся, его догоняла Лиса, за ней, стараясь на отставать, бежала Натка, на ходу спорившая с Игроковым. Соболев уже минут пятнадцать без особого успеха успокаивал Корсакову. Самарский стоял, задумчиво разглядывая небо, староста сидела на земле.

Из трещины они выбрались на западном склоне. Почти на краю лагеря, в десятке метров от бело-серой стены. Излом был завален сушняком. Старый дуб, умерший во времена, когда Грош еще не родился, повалился в трещину, да там и иссох.

Раньше он всегда проходил мимо нагромождения веток, ни разу не проявив любопытства и не слазив под него. Темные ямы не интересовали Макса, как и сухие стволы. В этой части лагеря не было ничего интересного. Но горы в очередной раз преподнесли сюрприз, раскрыв проход в свое нутро, словно голодную пасть, в которой застряли выбеленные солнцем деревянные кости некогда гигантского дуба.

– Ты что, вот так уйдешь? – спросила Настя.

– Хочешь белым платочком помахать? – он перешагнул через первый ящик.

– Значит, все, да? – ее голос сорвался.

Он заставил себя посмотреть на девушку. Она была измучена, но все равно красива, своей странной и неброской красотой.

– Надо сказать это вслух? Легко. Все, Лиса.

– Ты… – по лицу Насти потекли слезы, – сам сказал, что с тобой я могу быть собой. Могу не притворяться! Могу не врать! А теперь…

Макс посмотрел на далекие корпуса, столовую, прачечную, на угол смотровой площадки. Что же его так беспокоило во всем этом?

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Он повернулся к девушке. Она плакала злыми некрасивыми слезами.

– Ты меня опять с кем-то перепутала, Лисицына. Я не святой. Можешь врать всем и каждому, обманывать, притворяться и воровать у любого. Кроме меня. Я просил правды. Ты же поставила меня вровень с остальными. Так что не удивляйся, когда я сделаю то же самое.

– Как ты смеешь? Ты? – она ударила его в грудь. – Ну и убирайся. Ты мне не нужен, слышишь.

– Слышу. Разрешите выполнять?

Она закрыла лицо руками. Макс знал, что может сейчас подойти, обнять, позволив Насте уткнуться ему в грудь. Она поднимет лицо, к которому он склонится, коснувшись губами кожи и ощущая соленую влагу слез. Это точно понравится им обоим.

– Да где же все? – зло спросил он, отгоняя видение.

Ничего не будет. Потому что он никогда не забудет, что она сделала, и никогда не позволит забыть ей. Так что пошло оно все в… даль.

– Ори громче, и скоро тут будет половина лагеря. Причем именно та, что носит оружие, – от прачечной к ним быстрым шагом приближался Арчи.

– Ой, Андрей Валентинович, – вскочила староста.

– Не буду спрашивать, что вы делаете за пределами карцера, спрошу другое, – он посмотрел на Макса, Игрока, Лисицыну. Серьезный широкоскулый мужчина, псионник без родословной, по сути, обычный человек. – Какого черта вы еще здесь? Грошев, Игроков, немедленно убирайтесь из лагеря! За вас, в отличие от нее, – он указал на Лису, – никто заступаться не будет. Неужели не понимаете, им нужен не обвиняемый, всех устроит покойник, на которого все свалят.

– Такой уже есть, – сказал подошедший Самарский.

– Старший Куратор мертв, – голос Светки, которую держал за руку Соболев, дрожал.

– Что?

– Убит, – зло сказала Лиса.

Корсакова громко разрыдалась, скорей всего, от жалости к себе. Послышались далекие выкрики, фонари стали зажигаться один за другим. Макс задрал голову. У дверей бункера тревожно мигал алый фонарь. Сигнал тревоги. Значит, тело Нефедова официально обнаружили.

Арчи побледнел.