Вычеркнутый из жизни. Северный свет

– Какая ерунда, мама! Ты волнуешься по пустякам.

Он с легким сердцем опроверг все ее доводы и, прежде чем она успела что-либо возразить, вышел в коридор, чтобы у себя в комнате написать заявление.

Это была маленькая комната, окнами на улицу, служившая одновременно спальней и кабинетом. По стенам, оклеенным светлыми обоями, висели в рамках фотографии футбольных и хоккейных команд. На каминной доске красовалось несколько кубков и прочих трофеев, которые Пол время от времени получал на университетских спортивных состязаниях. Под окном помещался книжный шкафчик, где наряду с популярными романами стояли и более серьезные книги – по преимуществу классика, – свидетельствовавшие о развитом и хорошем вкусе. В нише напротив, за зеленой ситцевой занавеской, виднелась узкая кровать, на которой он спал; у стены – простой стол, где рядом с расписанием занятий аккуратной стопочкой лежали записи лекций. Все здесь без слов характеризовало Пола, указывало, что у него здоровое тело и живой, восприимчивый ум. Если бы вам вздумалось отыскать в этой комнате какой-то недостаток, то за таковой могла бы сойти разве что педантичная аккуратность, говорившая об известной сухости ее обитателя, о его чрезмерном стремлении к безупречности, вероятно, под влиянием матери, склонной вечно учить и наставлять.

Пол присел к столу, отвинтил колпачок вечного пера и, распрямив плечи, прижав локти к бокам, по всем правилам заполнил бланк заявления. Потом внимательно его перечитал, желая удостовериться, что ничего не напутал, удовлетворенно кивнул и вышел в гостиную:

– Будь добра, мама, дай мне свидетельство. Мне хотелось бы скорее отослать все документы, чтобы они успели уйти с девятичасовой почтой.

Мать, сидевшая за неубранным столом все в той же позе, в какой он ее оставил, подняла голову.

– Я что-то не припомню, где оно, – неестественно звонким голосом, слегка покраснев, сказала она. – Так сразу мне его не найти.

– Ну что ты, мама! – Пол взглянул на комод с закругленными краями, где она хранила все свои бумаги, две-три фамильные драгоценности, Библию, очки и прочие мелочи. – Наверное, лежит у тебя в верхнем ящике.

Она смотрела на него, слегка приоткрыв рот, так что видны были плохо пригнанные искусственные зубы. Краска исчезла с ее лица. Она поднялась, вынула из сумочки ключ и отперла верхний ящик комода. Стоя спиной к Полу, она минут пять старательно там рылась, затем задвинула ящик и повернулась к сыну.

– Нет, – вяло проронила она. – Я не могу его найти. Его здесь нет.

Пол в досаде прикусил губу. Он был покорный и любящий сын, с детства воспитанный в строгости и послушании, но сейчас поведение матери казалось ему совершенно непонятным.

– Право, мама, это все-таки важный документ, – стараясь говорить спокойно, произнес он. – И мне он нужен.

– А откуда мне было знать, что он тебе понадобится? – Голос ее вдруг задрожал от обиды. – Бумаги вечно куда-то пропадают. А ты знаешь, что мне пришлось вынести: столько лет прожить без мужа, вырастить сына, одной нести бремя забот – это не всякой женщине по плечу. Сколько трудов стоило сохранить крышу у нас над головой, дать тебе хорошее образование! Уж поверь, мне было не до того, чтобы сберегать какие-то бумажки, которые к тому же и положить-то порой некуда.

Эта вспышка, совершенно несвойственная ее сдержанной натуре, немало озадачила Пола: он просто не находил объяснения. Но у матери было такое суровое лицо – предостерегающий знак, который он давно научился распознавать, – что лучше было не вступать с ней в препирательства. И он спокойно сказал:

– К счастью, можно ведь получить дубликат. Надо только написать в Лондон, в Сомерсет-Хаус[1 - Сомерсет-Хаус – центральное хранилище записей рождения и смерти, зарегистрированных завещаний и т. п.]. Я сегодня же это сделаю.

Она жестом отклонила предложение сына; теперь голос ее звучал уже спокойнее.

– Не твоя забота писать туда, Пол. – И, поймав его озадаченный взгляд, добавила: – Не будем волноваться из-за пустяков. У меня был сегодня не очень-то легкий день. А завтра я пошлю запрос о свидетельстве на бланке муниципалитета.

– Ты не забудешь?

– Пол!

– Извини, мама.

– Все будет в порядке, дорогой. – Дрожащая улыбка промелькнула на ее лице. – Теперь зажги газ. Я уберу со стола. Пора уже спать.

Глава 2

Следующие два дня Пол был очень занят. Университет Квинс закрывался на летние каникулы, и в связи с окончанием учебного года у Пола оказалось множество дел. По просьбе студентов ему предстояло аккомпанировать на ежегодном выступлении студенческого хора. Уйму времени заняли розыски куда-то завалившейся библиотечной книги. В последнюю минуту оказалось, что надо еще сдавать практическое занятие по химии, и Пол, как всегда, с волнением ждал результатов экзамена. И когда списки были вывешены, выяснилось, что он занял отнюдь не последнее место. Пола любили в университете: он был хорошим студентом, приятным собеседником и отличным спортсменом. Впрочем, популярность его могла бы быть и большей, если бы кое-кто из студентов, особенно медики – публика вообще малоприятная, – не высмеивал его исподтишка за примерное поведение и не обзывал святошей, когда он отказывался принять участие даже в невинных развлечениях.

Раз или два среди этой суеты Пол все же вспоминал недавнее объяснение с матерью; ее вид явно свидетельствовал о том, что она чем-то угнетена. Она нервничала, была бледнее обычного и то и дело погружалась в какую-то непонятную задумчивость. Правда, несмотря на властный от природы характер и суровые жизненные испытания, которые, казалось бы, должны были закалить ее, она частенько давала волю нервам. Помнится, в первые дни их жизни в Белфасте она вздрагивала и менялась в лице от каждого стука в дверь. Но это было совсем не похоже на то, что творилось с ней сейчас, словно тайная тревога неотступно преследовала ее. И в четверг, и в пятницу она после ужина ходила к пастору и самому давнему их другу Эммануэлу Флемингу, настоятелю церкви Меррион, и примерно через час возвращалась оттуда, несколько успокоенная, но измученная, с покрасневшими глазами, в которых застыл испуг.

В четверг утром Пол напрямик спросил ее, получила ли она ответ из Сомерсет-Хауса.

– Нет, – ответила она.

Потом он несколько раз порывался расспросить ее подробнее, но привычка считаться с матерью и беспрекословно ее слушаться удерживала его. Ведь ничего плохого не могло быть, ровным счетом ничего. Однако странное поведение матери озадачивало его, и он пытался найти ему объяснение в прошлом. Но прошлое у Пола было такое простое и заурядное.

Первые пять лет своей жизни он провел на севере Англии, в Тайнкасле, где и родился. От этого периода в его памяти сохранились лишь смутные воспоминания о стуке клепальных молотков и пронзительном вое по утрам сирены, сзывавшей рабочих в доки. И он помнил отца – веселого, удивительно благодушного человека, который по воскресеньям брал сына за руку и отправлялся с ним в Джесмонд-Дин, где они пускали по пруду кораблики, сделанные из синей плотной бумаги. Когда сынишка уставал, отец садился с ним где-нибудь в тени на парковой скамейке и рисовал все, что попадалось на глаза: людей, собак, лошадок, деревья. Получались чудесные картинки, которые манили и разжигали детское воображение. А когда наступали будние дни, отец, возвращаясь вечером домой, неизменно приносил разноцветные фрукты из марципана: землянику на зеленых стебельках, желтые бананы, розовощекие персики, прелестные на вид и вкус, – все это изготовлялось кондитерской фирмой, где он служил коммивояжером. Вскоре после того, как был отпразднован день рождения Пола, семейство переехало в Уортли – большой город, расположенный в сердце Англии. От жизни там у Пола остались более серые и менее счастливые воспоминания: дым, дождь, толкотня на улицах, пламя, вылетающее из труб сталелитейных заводов, мрачные лица родителей и в завершение – отъезд отца по делам в Южную Америку. О, каким ударом была для мальчика потеря этого близкого веселого друга, с каким нетерпением он ждал его возвращения, а затем, словно в подтверждение предчувствий, теснившихся в детском сердце, каким неописуемым горем была весть о том, что отец погиб в железнодорожной катастрофе под Буэнос-Айресом.

И вот печальный пилигрим, которому не было еще и шести лет, прибыл в Белфаст. Здесь, с помощью Эммануэла Флеминга, его мать поступила на работу в бухгалтерию городского отдела здравоохранения. Жалованье она получала маленькое, но все-таки это был постоянный источник существования, позволявший вдове иметь крышу над головой и, проявляя чудеса экономии и самопожертвования, дать образование сыну и подготовить его к преподавательской деятельности. Пятнадцать лет она тянула эту лямку, и вот он стоит на пороге окончания университета.

Оглядываясь назад, Пол подумал, какого напряжения стоила матери жизнь, вынуждая ее ограничивать свое существование в Белфасте крайне узкими рамками. Ведь мать никуда не ходила, если не считать частых посещений церкви. У нее не было иных знакомых, кроме пастора Флеминга и его дочери Эллы. Миссис Бёрджесс едва ли знала своих ближайших соседей. Из-за этого и Пол держался в университете обособленно, не проявляя общительности: ему всегда казалось, что мать неодобрительно относится к друзьям. Его это раздражало, однако он отлично сознавал, сколь многим обязан матери, да и вообще привык подчиняться ее требованиям, а потому терпел.

В прошлом он объяснял замкнутость матери ее чрезвычайной и воинственной религиозностью. Но, видя, как она ведет себя сейчас, подумал, нет ли тут какой-то другой причины. И ему пришел на память один случай: год назад он удостоился приглашения участвовать в международном соревновании по регби между Ирландией и Англией. Казалось бы, ничто не могло больше польстить материнскому сердцу. Однако мать категорически запретила ему принять приглашение. Почему? Тогда он так и не смог найти ответ. А сейчас, казалось, он угадал причину. И в самом деле, весь ее образ жизни, это тщательно оберегаемое уединение, это желание избегать каких-либо знакомств, эта боязнь общения, это страстное упование на Всевышнего – все (и сердце у него сжалось от таких мыслей) указывало на то, что человек, ведущий такую жизнь, скрывает какую-то тайну. В субботу миссис Бёрджесс работала только полдня и в два часа уже пришла домой. К этому времени Пол принял твердое решение поговорить с ней начистоту. Погода испортилась, шел дождь. Миссис Бёрджесс, оставив зонтик в прихожей, вошла в гостиную, где сидел Пол и листал книжку. Ее вид испугал его: лицо у нее за эти дни стало совсем серым. Но держалась она спокойно.

– Ты ходил на ланч, сынок?

– Я съел бутерброд в клубе. А ты?

– Элла Флеминг угостила меня чашкой какао.

Он быстро вскинул на нее глаза:

– Ты опять была там?

Она устало опустилась на стул:

– Да, Пол. Я опять была там. Молилась Всевышнему и просила, чтобы Он наставил меня.

Оба помолчали, затем Пол выпрямился и крепко сжал ручки кресла:

– Мама, так больше продолжаться не может. Творится что-то неладное. Скажи: ты получила наконец свидетельство?

– Нет, сынок. Не получила. Я даже и не писала туда.

– Но почему же?

– Потому что оно все время находилось у меня. Я солгала тебе. Оно и сейчас у меня – вот здесь, в сумочке.

Гнев Пола сразу остыл. Он в изумлении смотрел на мать, а она порылась в сумке, лежавшей на коленях, и вынула оттуда серовато-голубую, сложенную вчетверо бумагу.

– Долгие годы я скрывала это от тебя, Пол. Сначала думала, что не смогу – так мне было мучительно и трудно. Услышав шаги на лестнице, чей-то громкий голос на улице, я начинала дрожать. «Вот сейчас он узнает все», – думала я. Но по мере того, как шли годы и ты взрослел, мне начало казаться, что с Божьей помощью все удалось… И однако же, Богу было угодно, чтобы все вышло наоборот. Я опасалась чего-то большого, серьезного, а вот ведь совсем ничтожный случай, такой пустяк, как преподавание в летней школе, – и мои труды пошли прахом. Может быть, все и так рано или поздно открылось бы. Во всяком случае, таково мнение пастора. Я просила его помочь мне оттянуть развязку. Но он сказал: «Нет». Сказал, что ты уже взрослый и должен знать правду.

С каждым словом волнение ее возрастало, и, хотя она и старалась держаться спокойно, из ее груди вырвался тяжкий стон. Рука, протягивавшая сыну свидетельство, дрожала. Словно во сне, Пол взял бумагу, взглянул на нее и сразу увидел, что там стоит другая, не его фамилия. Вместо «Пол Бёрджесс» значилось: «Пол Мэтри».

– Здесь какая-то ошибка. – Он замолчал, отвел взгляд от бумаги и пристально посмотрел на мать; фамилия Мэтри напоминала ему о чем-то. – Что это значит?

– Когда мы переехали сюда, я приняла свою девичью фамилию – Бёрджесс. А вообще, я – миссис Мэтри, отца твоего звали Риз Мэтри, а ты – Пол Мэтри. Но мне хотелось забыть это имя. – Губы ее задрожали. – Мне хотелось, чтобы ты никогда не знал его и не слышал.

– Почему?

Снова наступило молчание. Миссис Бёрджесс опустила глаза и еле слышно сказала: