Дневник доктора Финлея

Финлей, нахмурившись, неподвижно сидел за столом, удивленный нахрапистостью Хэя и в то же время озадаченный безразличием этого странного пациента к своему ужасному недугу.

Осознавал ли Хэй, что это за страшная болезнь: аневризма – выбухание стенки самой крупной артерии, отходящей от сердца, на каком-то ее участке, где она могла в любую секунду разорваться, что привело бы к мгновенной смерти?

Неужели он не понимал, что его жизнь висит на волоске? Что в конце концов через какие-то несколько месяцев он будет лежать в холодной могиле? Финлей вздохнул, и им поневоле овладело огромное любопытство: кто же такой этот Хэй и какова его судьба?

Когда прием закончился и Финлей пошел в столовую, чтобы поужинать, он и в самом деле решил осторожно навести справки.

Камерон был на вызове, но Джанет, неиссякаемый источник сведений по вопросам, связанным с Ливенфордом и его жителями, охотно выдала ему всю необходимую информацию.

– И правда, – ответила она, качая головой и плотно сжимая губы, как бы осуждая и сожалея. – Я знаю Боба Хэя – и все-все про него. Сколько горя горького он принес своим родным, а особенно Крисси Темпл. – Джанет помолчала, снова покачала головой и продолжила суровым тоном: – А между прочим, каким чудесным парнем был он раньше. Из приличного рода – да, его предки были уважаемыми людьми в Ливенфорде. Они жили на Ноксхилл-вей, и у них был прекрасный большой дом. А Боб был единственным сыном. Он поступил в гимназию, как и почти все парни с Ноксхилл-вей, а потом стал работать на верфи в чертежной конторе. Да, он подавал немалые надежды в своем деле, люди в конторе его любили, он с удовольствием участвовал в городской жизни. И самое-то главное, когда ему было двадцать три года, он познакомился с Крисси Темпл и начал всерьез и самым достойным образом за ней ухаживать. Может, вам следует познакомиться с Крисси Темпл, доктор?

Финлей утвердительно кивнул, и Джанет, вдохновленная его интересом к этой истории, продолжила рассказ:

– Крисси – очень милая женщина. Хотя, конечно, в те дни она была намного красивее. Как вы, может, знаете, она была дочерью Темпла, городского писателя, живой темноволосой девушкой, невинной, мечтательной и довольно увлеченной Бобом. Они больше года хороводились. И между прочим, были помолвлены. Их привязанность друг к другу была широко известна в городе – все только об этом и говорили. Ну а весной год спустя вышло так, что Бобу предложили должность в одной из крупных индийских компаний в Бомбее. Это, доктор, шанс, который часто выпадает кому-нибудь в нашем городе, – может, вы даже знаете про внешние связи судоверфи и все такое. Так или иначе, Бобу предложили должность. О, это была великолепная возможность, которой, по мнению Крисси и Боба, не следовало пренебрегать, – шанс на продвижение по службе, чтобы через пять лет вернуться в Ливенфорд на верфь и занять там какой-нибудь хороший высокий пост. Итак, после долгих раздумий и сердечных терзаний – поскольку надо знать, что индийский климат не подходил для Крисси, а Бобу не хотелось ехать одному и оставлять ее, – было решено, что он все же отправится в Индию, где отслужит положенный срок. Крисси терпеливо подождет его возвращения, а потом они сразу же поженятся и начнут в Ливенфорде счастливую жизнь. В общем, Боб в слезах, с любовными заверениями и всевозможными клятвами верности простился с Крисси и за несколько месяцев разбогател и приобрел вес в обществе. А потом, постепенно, письма от Боба стали приходить не так регулярно. Вскоре они стали очень редкими и, наконец, вовсе прекратились. Но конечно же, самое главное – это дикие выходки Боба, о чем рассказывали люди по возвращении домой из Индии, те, что разъезжали туда-сюда между Северо-Восточной компанией и верфью. Поначалу Крисси категорически отказывалась верить этим россказням, но однажды, примерно через год после того, как Боб уехал, она получила письмо от этого героя с объявлением о разрыве помолвки. Он-де через пять лет домой не вернется. А местный климат для нее неподходящий. Сам же он, Боб, недостоин ее. Всю эту кучу причин он придумал, чтобы оправдать свой разрыв с ней, но Крисси считала, да и все в Ливенфорде считали, что истинной причиной была его порочная заграничная жизнь. Да, ну и когда Крисси наконец осознала, что Боб ее обманул, то была, в общем, потрясена. Она ничего не сказала, ничего не ответила, не сделала ничего такого. Но с того дня в чудесной девушке-красавице произошла перемена. Она стала тихой, замкнутой, отдалилась от городской жизни. Крисси осталась такой же нежной и кроткой, как всегда, даже еще больше, но почему-то выбрала одиночество, одна совершала долгие прогулки, будто ей в тягость было общество ровесников. Да, время шло, о Бобе Хэе ни слуху ни духу, пропасть между ним и Ливенфордом все увеличивалась. Только изредка всплывали какие-то постыдные истории о его тамошних непотребствах. А там такое было, что он сделался чуть ли не притчей во языцех в нашем городе. С разбитым сердцем, не в силах поднять голову от стыда, мать Боба так и зачахла. А вскоре после того и отец его лег в могилу. Но Крисси ходила с поднятой головой. Время от времени она получала предложения – лучшие женихи города сватались к ней, но она всем отказывала. Поверьте, хотя Крисси, наверно, года тридцать два, она все еще хороша собой, и, думаю, нашлось бы немало мужчин, которые всю жизнь ухаживали бы за ней. – Джанет помолчала и мрачно заключила: – Теперь, когда он вернулся, если, бог даст, они с Крисси снова встретятся, хотела бы я услышать, что она ему скажет.

Джанет наконец выскользнула из столовой, оставив Финлея за его ужином, и доктор погрузился в тяжелые раздумья о только что услышанном. Он знал Крисси Темпл, хотя до сих пор ему не была известна ее история, и только теперь Финлей понял это сочетание в ней красоты и печали, которое всегда поражало его.

Осознав, в какую драму превратилась жизнь Крисси, Финлей преисполнился еще большей неприязнью к этому развязному человеку, который вернулся все потерявшим, умирающим, но наглым до предела. В отличие от Джанет, Финлей всем сердцем молился, чтобы Крисси никогда больше не встретилась с Бобом.

Шло время, а Боб Хэй так и оставался в Ливенфорде.

Горожане с каменной враждебностью отпихивались от него, как от собаки, несмотря на все его заигрывания и попытки напомнить о себе. Но Бобу, похоже, было все равно. Неприятие его не обескураживало, а каждый раз только взбадривало. Во всяком случае, такое складывалось впечатление.

Он много бывал на людях, маячил на Кросс, днем и вечером прохаживался по Хай-стрит, одетый в свой щегольской наряд, размахивая тростью, беззаботно и нахально насвистывая.

И каждый месяц, самовлюбленный, одиозный, но, как всегда, неугомонный, он неизменно являлся в приемную за справкой, которая давала ему право на пенсию.

Объяснив, что предпочитает оплачивать свои медицинские счета раз в год, он самодовольно удалялся, не опускаясь до таких мелочей, как плата Финлею за услуги.

По всему городу уже ходили слухи, что он в долгах. Казалось, у него и в самом деле не было никаких средств к существованию, кроме пенсии, выплачиваемой ему компанией, хотя, как он снисходительно заявлял, эта пенсия выражалась в более чем солидной сумме.

Однако первого сентября Хэй не появился, как обычно, в приемной, и Финлей, который почему-то ждал этих встреч со смесью отвращения и интереса, гадал, что могло случиться с несчастным фанфароном.

Гадать пришлось недолго. На следующий день Финлей получил сообщение с просьбой навестить Хэя в отеле «Инверклайд». Движимый странным любопытством, Финлей не стал медлить.

Оказалось, что Хэй снимает маленькую комнатушку с видом во двор, а сам отель, несмотря на громкое название, представляет собой жалкую, с дурной славой гостиницу, приютившуюся за пристанью. Хэй лежал в постели, сильно расстроенный, бледный, небритый, и, по-видимому, страдал от боли. Однако, как всегда, тут же напустил на себя беспечный и вызывающий вид.

– Простите за беспокойство, доктор-сагиб, – прохрипел он, – но сегодня, похоже, не получается надеть все причиндалы. – А затем, прочитав неприязнь в глазах Финлея, добавил: – Да, места здесь маловато. Когда встану, то, черт возьми, устрою им взбучку! Кстати, в конце следующего месяца я собираюсь погостить у друзей.

Финлей осторожно присел на край кровати и, сделав собственное умозаключение, спросил:

– Пили небось?

На мгновение почудилось, что губы Хэя обозначили категорическое отрицание, но потом лицо его перестроилось, и он хохотнул:

– Почему бы и нет? Немного взбрызнуть никому не помешает. Печень взбадривает. Верно, док?

Финлей молчал, потрясенный, несмотря ни на что, притворством, жалкой клоунадой человека, беспомощно распростертого перед ним. Доктор не был склонен к проповедям, он ненавидел всяческое проявление религиозного ханжества и якобы праведности, но тут им овладело какое-то новое, ему самому неведомое чувство, и он воскликнул:

– Во имя всего святого, Хэй, что вы себе позволяете?! Это никуда не годится и для лучших времен. Но разве вы не понимаете – разве не понимаете, – он понизил голос, – что вам осталось жить всего каких-то несколько месяцев?

– Ха, чушь собачья, доктор-сагиб! – прохрипел Хэй. – Пойдите и расскажите это своей бабушке.

– Это вам я рассказываю, – чуть ли не умоляюще, вполголоса продолжал Финлей. – И я отвечаю за свои слова. Почему бы вам не взять себя в руки, Хэй?

– Взять себя в руки? Ха! Ха! Вот это классно, док! Ради чего это, во имя Аллаха, мне напрягаться?

– Ради самого себя, Хэй.

Снова возникла пауза, и непробиваемый Хэй с вызовом встретил умоляющий взгляд Финлея.

Все это показалось Финлею абсолютно безнадежным, и он потянулся было к саквояжу за стетоскопом, как вдруг нечто странное остановило его и он, пораженный, оцепенел, словно зажатый в тиски.

На лице Хэя, до того выражавшем лишь дешевое наплевательство, обозначилось какое-то невероятное волнение, щека его задергалась, и, чудо чудное, из глаза выкатилась и медленно поползла по щеке слеза.

Он отчаянно пытался сохранить маску безразличия, но тщетно. Она соскользнула и исчезла – раз и навсегда. Хэй сдался и, отвернувшись к стене, зарыдал так, словно сердце его было готово вот-вот разорваться.

Невольная жалость охватила Финлея.

– Ну будет, дружище, – пробормотал он, – возьмите себя в руки.

– Взять себя в руки! – в истерике прорыдал Хэй. – Ох, как классно! А что, по-вашему, я делал с тех пор, как вернулся домой, – только и брал себя в руки. Думаете, мне было приятно возвращаться, как побитая собака, чтобы сдохнуть в канаве? Разве я не делал вид, что все в порядке, не пытался не падать духом? Господи, разве нет?! Думаете, я пил? У меня, чтоб вы знали, ни капли во рту не было с тех пор, как вернулся! Это правда. Мне плевать, если не верите. А знаете, сколько я получаю? Три фунта в месяц. Отлично, да? Попробуйте прожить на три фунта! Черт, просто отлично можно прожить! Особенно такому, как я, когда сердце может разорваться в любую минуту.

Горестно скорчившись на кровати, Хэй содрогался от боли.

Последовало долгое молчание, затем Финлей инстинктивно положил руку Хэю на плечо. У него было ужасное чувство, что он недооценил этого человека: то, что он принял за дешевую фанаберию, было всего лишь маской мужества.

– Не горюйте! – тихо сказал он. – Мы что-нибудь придумаем.

– Нет, это бесполезно. Здесь меня считают придурком, – возразил Хэй с болью в голосе. – Со мной никто не хочет иметь дело. Я как прокаженный. Может, я и есть прокаженный. Здесь все только плюют в меня, обливают грязью. О, не думайте, что я жалуюсь. Я это заслужил. Я это заработал. Они имеют право рычать и огрызаться на меня. Чем скорее я умру, тем лучше.

Пока Хэй говорил, на лице Финлея появилось странное выражение – то самое, которое обычно предвещало принятие серьезного решения. Он больше ничего не сказал, даже не попытался далее утешать Хэя, но, встав со странной решимостью в глазах, покинул комнату.

Примерно через час, когда Хэй выплакал свое горе и, опустошенный, лежал в одиночестве, уставившись в потолок, дверь тихо отворилась, и кто-то вошел в комнату. Ему было безразлично, кто это, но, когда наконец он повернул голову и посмотрел, с губ его сорвался возглас.

– Ты, – словно в священном трепете прошептал он. – Ты… Крисси!

Она медленно вышла из тени – Крисси Темпл, скромная и достойная: темные над гладким лбом волосы, заплетенные в косу, в глазах доброта и сердечность.

Она села рядом и взяла его за руку:

– Почему бы и нет?

Он не мог говорить – казалось, его снова душили подступавшие к горлу рыдания. Наконец он прохрипел со стоном:

– Уходи, оставь меня. Разве тебе мало от меня досталось?

– Но я не хочу уходить, Боб, – прошептала она. – Если ты позволишь, я лучше останусь. Сейчас я тебе нужна.