Блистательные годы. Гран-Канария

– И я должна запоминать подобную чепуху? Ты знаком с доктором Стирлингом, Алекс?

Эгль протянул руку Дункану:

– Кажется, однажды вечером мы ехали в одном автобусе.

Дункан пробормотал что-то невразумительное. Он не был силен в светской беседе. Теплый прием, оказанный тут Эглю, только усилил его уныние. Под конец, стараясь не выдать своих расстроенных чувств, он увидел, как Эгль помог Джин надеть пальто и как они, смеясь, вышли из дома.

Позже, занятый операцией, он боролся с ощущением потери и гневом на самого себя. А потом, в девять вечера, когда он еще не закончил оперировать, к двери операционной подошла Ретта с телеграммой.

Он разорвал конверт и быстро прочитал:

Назначен для хирургических исследований в Фонде Уоллеса, Эдинбург. Комиссия также предлагает тебе стипендию патологоанатома. Начиная с этой недели. Блестящая и исключительная возможность. Настоятельно рекомендую принять. Ответь срочно.

    Гейслер

С мрачным удовлетворением он подумал: «С этой деревенской врачебной мелочевкой покончено. Теперь я здесь больше не нужен. И, клянусь Богом, я им всем еще покажу, что к чему! Пусть она выходит замуж за Эгля, и покончим с этим».

Он быстро написал ответ:

Я возвращаюсь. Мы в «Уоллесе» научим их кое-чему.

С уважением,

    Дункан

Глава 43

Вскрытие было закончено. Дункан, кивнув своим помощникам, вышел из длинной холодной анатомички в подвале Фонда Уоллеса. Поднявшись по служебной железной лестнице, он вошел в свое жилое помещение в патологоанатомическом отделении.

Пока он просматривал лекцию, которую ему предстояло сейчас прочесть, выражение его лица было озабоченным, почти грозным. За те два года, что он провел в Фонде, его вид стал авторитетнее, взгляд тверже, прямее, на лбу обозначились морщины, которые появляются при постоянной работе с микроскопом. Его глаза смотрели холодно и безжалостно.

Ход его мыслей был прерван стуком в дверь. Это был доктор Хеддл, его младший ассистент.

– Звонила доктор Гейслер – спрашивала, когда мы сможем сделать для нее срезы продолговатого мозга.

Дункан нахмурился:

– Сегодня днем – самое позднее. Скажи ей, что я загляну по пути в лекционный зал.

– Да, сэр. – Младший ассистент помолчал, собираясь с духом. – Кстати, профессор Ли был здесь, когда вы были в анатомичке. Он сказал, что эти последние нейроглиальные ткани лучшее, что он видел за свой пятидесятилетний опыт. Я не могу передать вам, как мы все взволнованы тем, что большое дело завершается так удачно.

Дункан кивнул, не позволяя себе отдать должное ни верности Хеддла, ни комплименту от директора Фонда. Броня бесстрастности – теперь это было неотделимо от него. В стальном каркасе его амбиции стали весомее.

Когда ассистент ушел, Дункан взял стопку листов со стола и прошел через лабораторию, полную лаборантов, по длинному коридору в кабинет заместителя главного хирурга доктора Гейслер.

Анна склонилась над последней партией микрофотографий. Не поднимая глаз, она сказала озадаченно:

– Эти хромосомы демонстрируют совершенно явное деление.

– Это поучительно.

– Ты мог бы выказать побольше энтузиазма. – Изящными пальцами она повернула колесико тонкой настройки. – Если учесть, что они вот-вот подтвердят твою новую теорию.

Он ответил без улыбки:

– Я понял это вчера вечером, когда изучал слайды, на которые ты сейчас смотришь.

Выпрямившись, она откинула назад волосы.

– После двух лет изнурительной работы здесь мы собираемся создать эпохальную гипотезу регенерации нейронов, которая перестроит мою технику в хирургии нервов, а тебя поднимет на шесть ступеней в медицинской карьере. А ты…

– Ждешь, что я встану от счастья на голову?

Она всплеснула руками:

– Шотландский характер выше моего понимания! Делай все – не наслаждайся ничем!

Он посмотрел на нее со снисходительной отстраненностью:

– В эту программу наслаждение не входит. Когда я решил взять на себя это бремя, я знал, что делаю и куда именно направляюсь.

– Ой! У меня была глупая мысль, что ты можешь мне помочь.

– Не волнуйся. Какая разница, кто ведет нашу машину. Мы оба едем в одну и ту же сторону, – ответил Дункан.

– Спасибо, что успокоил. И что в той стороне?

Он пожал плечами:

– Через три года я стану первым медицинским консультантом в Эдинбурге. Я буду сам выбирать, кого лечить, впечатлять местных врачей общей практики, сокращать до минимума осмотры пациентов, на бегу выписывать рецепты. Я не буду знать – а зачем? – останутся ли мои пациенты в живых или умрут. Мне будут завидовать, восхищаться мной, бояться меня. Короче говоря, – его тон утратил насмешливость и приобрел твердость, – я стану знаменитым!

Глава 44

Она невольно воскликнула:

– О господи! И это тот полуголодный заморыш, который однажды назвал музыку Шумана мотивом? – Она нахмурилась. – Ты слишком преуспел здесь. Наш директор души в тебе не чает. То же самое с твоими ассистентами и ректором Инглисом, когда он приезжает в город. У тебя на лекциях вдвое больше студентов, чем у нашего дорогого доктора Овертона, хотя он старше тебя. Кстати, ты собираешься сегодня к его женушке на званый вечер?

– Полагаю, что загляну, – равнодушно ответил он.

– Я тоже, – сказала Анна. – Знаешь, я не испытываю к ней неприязни. Она весьма изменилась в лучшую сторону. Поначалу у меня вызывало смех то усердие, с которым она, такая веселая щебетунья, создавала свой маленький салон, намереваясь вознести мужа-красавчика к вершинам своих светских триумфов. Но теперь я не смеюсь. Я никогда не смеюсь, когда вижу несчастную женщину.

Дункан уставился на нее:

– Несчастная женщина? Чепуха!

– Тебе не кажется, что двух лет достаточно, чтобы даже самая наивная невеста обнаружила, что она замужем за ничтожеством? Как ты думаешь, приятно просыпаться каждое утро, видеть его лицо эгоиста, этот рассеянный взгляд и думать: «Он не такой, каким я его себе представляла?»

– Что за бред ты несешь! – нетерпеливо сказал он.