Шепот Эммерии
– Дамиан, – произнес король, и слово это прозвучало как приговор, как эхо грядущих побед. – Ты будешь носить это имя. Оно означает того, кто покоряет, кто подчиняет, кто приносит славу. И ты принесешь славу мне, – добавил он, его голос был глубок и полон тайного торжества, которое ни одна живая душа, кроме него самого, не должна была слышать. Он словно запечатывал судьбу сына, прописывая в ней каждую букву будущего, в котором не было места его собственным желаниям. Его пальцы, привыкшие сжимать рукояти мечей и скипетры власти, теперь лежали на крохотной головке младенца, ощущая пульсацию новой, необузданной силы, что уже дремала в нем. Король знал, что это не обычный ребенок, он был избранным, даром богов, а значит, мог стать ключом к безграничной власти, которой он так жаждал. Наложница, все еще прижавшаяся к стене, не смела пошевелиться, ее глаза были прикованы к сыну, которого она только что родила, но который уже не принадлежал ей, его судьба теперь была в руках короля.
Корвус не отрывал взгляда от сына, продолжая держать его на руках. Его мозг, привыкший к сложным военным стратегиям и политическим интригам, лихорадочно работал, анализируя каждое предсказание, каждый намек на истинную природу дара, которым был наделен Дамиан. Он вспомнил древние пророчества, которые предвещали рождение детей богов, обладающих невероятными способностями, и тот факт, что его сын стал одним из них, наполнил его смесью гордыни и тревоги. Дар стихий – вот что было обещано. Способность повелевать стихиями. Это была сила, способная сокрушать целые армии, обрушивать крепости, превращать процветающие земли в выжженные пустыни или плодородные оазисы, создавать и разрушать по его единой воле. Мысль об этой мощи, заключенной в хрупком теле младенца, заставляла сердце Корвуса учащенно биться. С этой силой, ему казалось, континент будет покорён в мгновение ока. Он представлял себе, как пылающие дожди обрушатся на города его врагов, как земля будет разверзаться под ногами непокорных армий, как ураганы будут сметать сопротивление. Однако в глубине души, за завесой властолюбия, таился и холодный, парализующий страх. Король знал, что такая мощь, если ее не обуздать, может стать неуправляемой, разрушительной не только для врагов, но и для самого носителя, и даже для того, кто попытается ею управлять. Он боялся, что сила Дамиана может обернуться против него самого, погубить его тщательно выстроенную империю, его наследие. Эта дикая, первозданная магия могла пожрать его сына, превратив его в марионетку, или, что еще хуже, в могущественного соперника, который в будущем мог бы покуситься на его собственный трон, на его абсолютную власть. Он не мог допустить этого. Никогда.
«Никакие дары, никакие пророчества не должны угрожать моей власти», – пронеслось в его голове, как холодное эхо. Он знал, что этот ребенок, Дамиан, должен быть полностью под его контролем, его воля должна быть сломлена и подчинена воле отца с самых ранних лет, чтобы исключить любую возможность сопротивления или неповиновения. Только так можно было избежать угрозы, которая таилась в этом божественном даре. Король Корвус был уверен, что его собственная власть – единственная истинная сила, которая должна царить в этом мире. Он не потерпит никакой конкуренции, никакого проявления независимости, даже от собственного сына, которому суждено стать его оружием. Ему предстояло воспитать идеального воина, беспрекословного исполнителя, лишенного собственной воли, полностью преданного своему отцу. Эта мысль наполнила его решимостью, заставив сжать челюсти. Он не оставит Дамиану выбора, его путь будет проложен за него, каждый шаг будет контролироваться, каждое решение будет продиктовано. Король представлял себе изнуряющие тренировки, жесткий режим, постоянное внушение своей абсолютной власти. Он знал, что доброе детское сердце Дамиана, должно быть уничтожено, выкорчевано, заменено на сталь и безжалостность, чтобы он мог служить своей истинной цели – завоеванию континента. Он должен был стать отражением самого Корвуса, его совершенным продолжением, но без опасного инакомыслия.
Лицо Корвуса исказилось в улыбке, но это была не радостная, а зловещая, полная коварства и гордыни гримаса, от которой мороз пробирал по коже. Он поднял младенца чуть выше, словно демонстрируя его невидимым массам, своим будущим подданным, которые еще не знали, что скоро падут на колени перед ним и его сыном. «Мой сын, – беззвучно прошептал он, глядя в бездонные голубые глаза Дамиана, – ты станешь величайшим завоевателем, которого когда-либо знал мир. И этот мир будет моим». Он представлял себе будущее, где знамёна с его гербом развевались над каждым городом, а жители склонялись перед его властью, дрожа от страха. Дамиан, выращенный в его тени, тренированный им, с его силой стихий, будет во главе его армий, уничтожая всякое сопротивление. Он будет тем клинком, который рассечёт путь к мировому господству Корвуса, тем кулаком, который сокрушит врагов. Король видел себя на вершине мира, а рядом с ним – своего сына, но лишь как продолжение собственной воли, как бездушный инструмент его амбиций.
С этим зловещим предвкушением будущего, Корвус повернулся и, небрежно передав младенца изумленной служанке, которая едва не выронила его от неожиданности, направился к дверям покоев. Его тяжелый шаг эхом отдавался в тишине. Служанка, прижимая Дамиана к себе, облегченно выдохнула. Король не терял ни минуты. Его мысли уже вихрем неслись вперед, строя новые планы, пересматривая старые стратегии, адаптируя их под появление этого нового, мощного ресурса. Завоевание континента оставалось его главной, неизменной целью, и теперь у него был инструмент, который, как он верил, сделает эту цель легко достижимой. Дамиан, его сын, был не просто наследником, не просто плотью и кровью, но лишь орудием, пешкой в его грандиозной, безжалостной игре за абсолютную власть. Он ушел, оставив за собой лишь тяжелое предчувствие грядущих событий и безмолвный плач новорожденного, чья судьба уже была предрешена холодным расчетом его отца.
Глава 4
Когда ледяная хватка ночи ослабла, а небо постепенно уступало место первому рассвету, континент не спал, а замирал в странной смеси страха и благоговения. То необычное, пульсирующее свечение, что окрасило небеса в фиолетовые и золотые оттенки во время рождения Дамиана, не ушло бесследно. Оно осталось в памяти людей, витало в воздухе, словно невидимая аура, предвещая великие перемены, а в некоторых областях его отголоски проявлялись в виде завораживающего, но пугающего звездопада. Миллионы мерцающих искр, будто алмазы, рассыпались по бархату неба, каждая из которых несла в себе не только красоту, но и невысказанный ужас. Земля словно сбросила с себя привычный покров обыденности, обнажая свою истинную, хрупкую суть перед лицом неведомых сил. Люди, до того погруженные в свои мелкие дрязги и повседневные заботы, теперь не могли оторвать взгляда от небесной феерии, которая, казалось, говорила с ними на языке древних пророчеств. Это было не просто зрелище; это было знамение, проникающее в самую душу, заставляющее усомниться в незыблемости привычного мира и пробуждающее первобытный, глубинный страх перед лицом неизведанного. Каждый светящийся след в небе становился молчаливым вопросом о грядущем.
Тем временем в небольшой деревушке Лесино, расположенной в самом сердце густого леса, где родилась Астра, небесные знамения вызвали совершенно иную реакцию. Здесь, вдали от столичной суеты и политических интриг, люди жили в тесной связи с природой, доверяя древним традициям и предсказаниям. Звездопад, обрушившийся на их головы, был воспринят как нечто личное, как послание, адресованное непосредственно им. Суеверные жители сразу вспомнили о девочке Астре, обладавшей даром предвидения, считая ее появление на свет предвестником грядущих событий. «Это все из-за нее! – шептали старухи, кутаясь в платки и с тревогой поглядывая на дом, где жила семья Астры. – Она принесла с собой эту беду!» Страх перед неведомым смешивался со страхом перед необычной девочкой, которую они всегда сторонились. Матери хватали своих детей, уводя их подальше от Астры, боясь, что на них падет проклятие. В домах наглухо закрывались ставни, словно пытаясь отгородиться от зловещего влияния. Только Торин и Эйлин, родители Астры, стояли, сжав кулаки, готовые защищать свою дочь от надвигающейся ненависти и страха. Они знали, что их девочка не виновата в том, что происходило, но как убедить в этом суеверных односельчан, охваченных паникой?
*****
В шумных тавернах больших городов, где собирались купцы, солдаты и авантюристы со всего континента, атмосфера была иной, но не менее напряженной. Здесь страх смешивался с любопытством, а разговоры о небесных знамениях не утихали ни на минуту. Голоса спорящих сливались в гул, подобный пчелиному рою, каждый отстаивал свою точку зрения с пеной у рта. Одни, полные надежды, верили, что это знамение спасения, что боги наконец-то вспомнили о страданиях человечества и послали избранных, чтобы привести мир к процветанию.
– Я вам говорю! – громогласно заявил толстый торговец, стукнув кружкой по столу, так что пиво расплескалось. – Это новый рассвет! Избранные принесут мир и изобилие! Это дар, а не проклятие!
– Глупец! – парировал худощавый философ, его глаза горели фанатичным огнем. – Это гибель! Боги устали от нашей порочности и пришли, чтобы покончить с нами! Мы обречены!
Барды, всегда чуткие к настроениям толпы и готовые извлечь выгоду из любой ситуации, слагали новые песни, аккомпанируя себе на лютнях. Их мелодии, то трагичные и полные скорби, то торжествующие и полные надежды, разносились по всему трактиру, подхватывая и усиливая эмоциональный накал. В своих балладах они воспевали дар дитя, описывая его как чудо или как предзнаменование великих испытаний, предсказывая его силу и влияние на судьбы мира.
– И явился он в час великий, – пел один из бардов, его голос был глубок и мелодичен, – под знаком звезды упавшей, с даром стихий, что мир преобразит! Или сокрушит…
Его песня обрывалась, оставляя слушателей в тревожном раздумье, каждый из которых додумывал финал сам.
*****
В неприступных стенах замка король Корвус пребывал в ликующем настроении, совершенно не скрывая своего злорадства. Вести о всеобщем трепете и панике, доносившиеся со всех уголков его королевства, только усиливали его ощущение могущества. Он стоял у окна своих покоев, наблюдая, как последние отголоски небесного свечения тают на горизонте, и в его глазах пылал огонь неуемной амбиции. Рождение Дамиана, стало для него не просто продолжением рода, а самым драгоценным даром, ключом к безграничной власти, которой он так жаждал.
– Мой сын, – прошептал он, его голос был полон триумфа.
В его воображении уже рисовались картины пылающих городов и склоненных коленей, весь континент, охваченный его властью. Король верил, что дар стихий, которым был наделен Дамиан, сделает его армии непобедимыми, а его правление – вечным. Он предвкушал, как будет использовать силу сына, чтобы сокрушить всех своих врагов и насадить свою волю по всему миру. Его планы приобретали осязаемые очертания, становясь все более дерзкими и беспощадными.
Едва тяжелая дубовая дверь за королем Корвусом закрылась, оставив после себя лишь глухое эхо, воздух в покоях, где родился Дамиан, словно разрядился. Наложница, все еще дрожащая от страха и истощения, опустилась на подушки, облегченно выдохнув, но в ее глазах читалась не радость материнства, а глубокая, беспросветная тоска. Она знала, что ее роль, как сосуда для рождения наследника, была завершена. Теперь ее сын, ее кровь и плоть, принадлежал королю, и его судьба, как и ее собственная, уже была написана твердой рукой тирана. Служанки, до этого замершие в почтительном поклоне, теперь осторожно зашевелились, их движения были неслышны, а лица выражали лишь мрачную покорность. Одна из них, пожилая женщина с добрыми, но уставшими глазами, подошла к кровати, где беспокойно кряхтел младенец, и аккуратно взяла его на руки, прижимая к груди. Она была назначена главной няней и несла на своих плечах не только заботу о новорожденном, но и огромную ответственность перед королем.
Король Корвус, спустившись по широким каменным ступеням, уже отдавал первые приказы. Его шаги были решительны, а взгляд горел нетерпением. Он не терял ни минуты, с головой погружаясь в детальную проработку плана по воспитанию будущего завоевателя. Вся королевская гвардия была приведена в повышенную готовность, а каждому офицеру, даже тем, кто занимал высокие посты, было приказано нести караул у покоев младенца, сменяясь каждые два часа. Никто не должен был приблизиться к Дамиану без личного разрешения Корвуса. Любое отклонение от протокола каралось смертью.
– Никто. Абсолютно никто, – его голос был холоден, как зимний ветер, и пронизывал до костей. – Кроме назначенного персонала. Ясно?
Капитан гвардии, привыкший к причудам своего повелителя, лишь безмолвно кивнул, его лицо было бледным. Король не доверял никому, и особенно тем, кто мог бы попытаться оказать влияние на его сына. Он желал абсолютного контроля, ведь Дамиан был не просто сыном, а живым оружием. В его покоях, где стены были увешаны картами и военными трофеями, король уже представлял себе армию, ведомую Дамианом, покоряющую континент. Его мозг, привыкший к стратегическим маневрам, теперь был занят проработкой режима дня младенца: каждое кормление, каждый сон, каждая смена пеленок должны были быть строго регламентированы и записаны. Даже игрушки, если таковые вообще допускались, должны были быть проверены на предмет скрытых посланий или опасных элементов. Ничто не должно было ускользнуть от его бдительного ока.
– Приведите ко мне Главного Знахаря! – властно бросил Корвус, обращаясь к одному из слуг. – Немедленно! Он должен проверить этот дар. И мне нужен полный отчет о любом, даже мельчайшем проявлении силы.
Главный Знахарь, седовласый старец с глубокими морщинами на лице, был призван в замок в тот же час. Его трясущиеся руки, привыкшие к травам и снадобьям, теперь держали тонкие пергаменты с древними пророчествами, которые он изучал с тревогой. Он понимал, что его жизнь зависела от того, насколько точно он сможет предсказать и контролировать проявления силы дитя. Его знания были обширны, но бессильны перед лицом божественной магии. Знахарь нервно потирал виски, пытаясь собрать мысли в кулак. Его дрожащие пальцы перебирали старые свитки. В воздухе витал запах высушенных трав и страха.
– Мой король, – Знахарь поклонился, его голос был едва слышен. – Проявления будут тонкие. Не сразу проявятся.
– Мне нужны ответы, старик, – отчеканил Корвус, его глаза сузились. – Не предсказания. А информация. Каждое отклонение. Каждый шепот стихий. Я должен знать.
*****
В первые дни жизни Дамиана его покои больше напоминали не уютную детскую, а хорошо охраняемую лабораторию. Главная няня, старая Лада, осторожно проводила рукой по щечке младенца, наблюдая за ним с тревогой. Его плач был необычайно сильным, пронзительным, и каждый раз, когда он разрывал тишину, в комнате происходило нечто странное. Один раз, когда Дамиан заплакал от голода, по комнате пронесся легкий ветерок, колыхнув занавески, хотя окна были плотно закрыты. В другой раз, когда его тревожил холод, воздух вокруг младенца становился необъяснимо теплым, почти горячим, заставляя няню отшатнуться. Эти явления были мимолетными, едва уловимыми, но достаточно явными, чтобы вызвать у Эллы мурашки по коже. Она слышала шепот слуг о «божественном проклятии», о том, что ребенок не принадлежит к миру людей, и эти слова, казалось, подтверждались каждый раз, когда она видела необычное проявление его сил. Она чувствовала, что даже в таком крохотном теле таится нечто необузданное и могущественное.
Главный Знахарь проводил часы, наблюдая за младенцем. Он записывал каждое, даже малейшее, изменение температуры, каждое движение воздуха, каждый шепот, который, как ему казалось, исходил от колыбели. Он использовал древние ритуалы, прикасался к младенцу особыми амулетами, пытаясь вызвать или уловить проявления дара. Но младенец оставался младенцем, лишь изредка демонстрируя свои силы. Большую часть времени Дамиан спал или плакал, как и любой другой ребенок, но в его глубоких голубых глазах, устремленных в потолок, иногда проскальзывало выражение, которое знахарь не мог истолковать – то ли необычайная мудрость, то ли невыносимая тоска. Он чувствовал, что ребенок словно вслушивается в нечто, что недоступно обычным смертным, в шепот самого мироздания. Однажды, когда он приложил ладонь к лбу Дамиана, Знахарь почувствовал не просто тепло, а мощный, почти физический толчок энергии, который заставил его отдернуть руку. Он едва не упал. Это было больше, чем просто дар, это была чистая, необузданная сила, которая могла как созидать, так и уничтожать, и ее было почти невозможно контролировать.
– Его сила проявляется, мой король, – доложил Знахарь, его голос был хриплым. – Едва заметно, но она есть. Ветер… тепло… даже легкие землетрясения.
Корвус улыбнулся, но это была улыбка хищника, уверенного в своей добыче. Его план работал. Он верил, что сможет обуздать эту силу, подчинить ее своей воле, превратить Дамиана в идеальное оружие. Король приказал установить в покоях младенца специальные приборы, способные регистрировать любые аномалии, даже самые незначительные. Эти приборы, разработанные его лучшими инженерами, представляли собой сложные механизмы из отполированной бронзы и хрусталя, оснащенные тонкими стрелками, реагирующими на изменения в стихиях. Они должны были записывать малейшие колебания температуры, влажности, атмосферного давления, а также фиксировать любые необъяснимые вибрации. Вся эта информация должна была ежедневно поступать к нему на стол, чтобы он мог лично отслеживать развитие дара сына. Он не мог допустить, чтобы что-то ускользнуло от его внимания. Никакой неожиданности. Никакой самовольности. Он хотел знать все, чтобы контролировать все.
Наложница, мать Дамиана, после родов была отправлена в дальние покои, ее судьба была предопределена. Ее роль была сыграна, и теперь она была лишь тенью в огромном замке. Ей было запрещено приближаться к сыну, видеть его, даже слышать его плач. Корвус не желал, чтобы материнская любовь или привязанность помешали его грандиозным планам. Он знал, что привязанность – это слабость, а слабым не место в его империи. Дамиан должен был расти в окружении дисциплины и контроля, без лишних сантиментов. Наложница лишь изредка, тайком, издали, бросала взгляд на окно покоев своего сына, и в ее глазах читалась безмерная боль и отчаяние. Она знала, что ее сын обречен стать инструментом в руках тирана, и она ничего не могла с этим поделать. Ее сердце обливалось кровью от бессилия.
Покои Дамиана были окутаны атмосферой постоянного напряжения. Няни и служанки, назначенные ухаживать за ним, действовали с максимальной осторожностью, их движения были бесшумны, а голоса – едва слышны. Они боялись не только гнева короля, но и самой природы младенца, в котором чувствовали присутствие чего-то первобытного и непредсказуемого. Каждый раз, когда стрелки на измерительных приборах дергались, когда слабый ветерок проносился по комнате или чувствовалось необъяснимое тепло, няни переглядывались, в их глазах читался немой ужас. Они не понимали природу этой силы, но инстинктивно чувствовали ее опасность. Им казалось, что они находятся на пороге чего-то ужасного, чего-то, что выходило за рамки человеческого понимания. Дамиан, казалось, чувствовал эту тревогу. Он был не по-детски серьезен. Его взгляд, глубокий и проницательный, часто был устремлен куда-то вдаль, словно он видел то, что было скрыто от глаз других. Он редко смеялся. Он словно уже нес на себе бремя своей будущей судьбы, предопределенной отцом, и каждый его вдох, казалось, был наполнен неким предчувствием. Даже в его спокойствии чувствовалась скрытая мощь.
– Он не такой, как другие дети, – шепнула одна из молодых нянь старой Элле. – В нем что-то… иное.
– Тише! – оборвала ее Лада, оглядываясь по сторонам. – Король не терпит разговоров. Наша задача – выполнять приказы. И молиться, чтобы боги были милосердны.
Корвус, получая ежедневные отчеты Главного Знахаря, чувствовал себя на вершине мира. Каждый зафиксированный всплеск энергии, каждое еле уловимое проявление стихийной магии подтверждали его правоту и усиливали его уверенность в успехе. Он видел в этом не просто подтверждение пророчеств, а доказательство своей избранности, своего превосходства над другими правителями. Он был тем, кто получил в свои руки божественный дар, и он знал, как его использовать. Завоевание континента, которое до этого казалось амбициозной, но все же сложной задачей, теперь представлялось ему лишь вопросом времени и правильного применения силы Дамиана. Его планы становились все более дерзкими, а аппетит к власти – все ненасытнее. Король уже представлял себе, как будет использовать силу сына для уничтожения своих врагов, для создания империи, которая просуществует века. Он был уверен, что сможет контролировать Дамиана, превратив его в идеальное оружие, лишенное собственной воли, полностью подчиненное его приказам. Никаких слабостей, никаких эмоций, только чистая, разрушительная мощь. Он был готов пожертвовать всем ради своей цели, даже душой собственного сына. Эта мысль, вместо того чтобы ужаснуть его, наполняла его гордыней, ибо он верил, что служит высшей цели – созданию великой империи. Он не видел в этом зло, лишь неизбежную жертву на пути к величию. Он не оставлял Дамиану выбора. Его будущее было предрешено, каждый шаг был уже намечен, и ребенок, сам того не зная, уже был частью грандиозного, безжалостного плана, который должен был изменить судьбу всего континента.
Глава 5
Деревенская хижина, когда-то бывшая пристанищем для беззаботных игр Астры, теперь превратилась в некое подобие святилища, куда люди стекались с надеждой и страхом. Прошло почти два года с того дня, как второе дитя богов, сын короля-тирана, явился в видениях Астре, и с тех пор ее дар предвидения лишь усиливался, становясь все более четким, но и все более обременительным. Небо больше не светилось так ярко, но память о той ночи и странном младенце, появившемся в уме девочки, крепко засела в ее уме. Люди знали. Они видели, как изменилась Астра, как ее глаза, когда-то полные детского света, теперь были тяжелы от скрытых знаний. Слухи о «той, что видит будущее» разнеслись далеко за пределы деревни, и теперь к их дому шли вереницы путников, несших свои беды и надежды. Астра, уже не совсем ребенок, но еще и не взрослая, ощущала это внимание как тяжелое одеяло. Каждый ее взгляд, каждое движение, каждое слово теперь взвешивались и трактовались. Она перестала быть просто девочкой – она стала живым оракулом, источником знаний, который, по их мнению, мог решить все проблемы.
– Астра, дитя, не могла бы ты взглянуть на моего сына? – робко спрашивала пожилая женщина, ее руки нервно теребили подол потертой юбки. – Он заболел. Я боюсь, что зиму не переживет. Что ждет его?
Астра поднимала свои карие глаза, в которых теперь читалась не столько печаль, сколько усталость. Она видела мальчика: бледного, со слабо бьющимся сердцем, и знала, что ни одна трава, ни одно заклинание не спасет его. Она видела его короткую жизнь, оборванную дыханием зимнего ветра, и пустоту, что останется после него. И она видела, как эта женщина, его мать, будет плакать у его могилы, как горе согнет ее до земли. Это было бесполезно. Все предсказания о болезнях и смертях казались ей бессмысленными. Зачем видеть, если не можешь изменить?
– Я не могу. Его судьба предрешена, – тихо отвечала она, отводя взгляд, и ее голос звучал холодно, почти бесстрастно. Материнский взгляд умолял, но Астра, глядя в бездонную пропасть грядущего, уже разучилась сострадать тем, кто сам не хотел видеть очевидного.
В первые месяцы, после того как ее дар стал известен всей деревне, Астра пыталась помочь каждому. Она предупреждала о засухах, о набегах разбойников, о болезнях, давала советы, как избежать горя. Ее сердце, еще не очерствевшее, билось в унисон с чужой болью. Но чем больше она смотрела, тем отчетливее видела нечто иное. Она видела, как люди, получив предупреждение, пренебрегали им, ведомые собственной глупостью, жадностью или гордыней. Они не верили до последнего, надеясь на чудо, или использовали ее дар в корыстных целях. Она видела, как сосед, предупрежденный о грядущем неурожае, все равно высаживал жадные культуры, чтобы продать подороже, а потом плакал, когда они погибали. Она видела, как юноша, предупрежденный о предательстве возлюбленной, все равно верил ей, ослепленный страстью, а потом приходил к Астре, разбитый и обманутый, требуя объяснений. Каждый раз, когда она пыталась вмешаться, изменить ход событий, ее видения показывали ей, что это бесполезно. Судьба, как оказалось, была не предначертана жестко, но люди сами, своими выборами, шаг за шагом, шли к своему несчастью.