«Козни врагов наших сокруши…»: Дневники

То т подает стаканчик винограднаго вина.

– Еще угости!

– Отче, я уже пьян. – Говорит монах…

– Ничего, пусть говорят, что хотят, а ты еще выпей!

Монах пьет, но тут же “творит метание” старцу (кланяется в ноги) и кается: – Батюшка! я ведь хотел изругать тебя и уйти из обители: прости меня – ты победил! И действительно, исправляется в поведении.

– Уйти, может быть, и не ушел бы, а наглупил бы, это верно, – говорит о нем старец келейнику.

Отец Макарий в первое время своего управления держал братию строго. Часто заставлял виновных в нарушении порядков монашеской жизни “тянуть четки” в трапезе. Иногда недовольный таким решением инок идет к “старому батюшке”, отцу Иерониму, с жалобой на отца Макария. И старец идет к отцу Макарию.

– Вот на тебя жалуется такой-то: строго ты его наказываешь.

– Как же, батюшка, быть? Ведь распускаются, – оправдывается отец Макарий.

– А позови-ка его сюда. – Зовут монаха. Приходит.

– Вот видишь, – говорит ему старец, – ты сам виноват, нельзя так. Монах творит метание. – Простите, батюшка!

– Ну, Бог тебя простит, вперед не греши.

Монах уходит, а старец говорит отец Макарию: “Ведь вот если с ним спорить, то он будет оправдываться, прощения не попросит и будет так ходить несколько дней в смущении, а до этого доводить не следует: стал просить прощения, и довольно пока для его смирения. Сразу святым ведь не сделаешь!”

Замечательно было терпение старца. У него было четыре постоянных болезни: судороги в руках и ногах, замирание сердца, страдание желудка и грыжа. Он сам себя лечил. В болезненном состоянии никогда не слышно было ни малейшаго стона, ни вздоха от болей. Разве когда заснет – простонет. А спал он мало. Бывало, каешься ему, что проспал службу, а он шутя скажет: “Я вот и купил бы себе сна, да нельзя!”

Говорил о себе старец: “Во всю мою жизнь я предался унынию только раз: это – когда патриарх не принял к себе отца Макария, ездившаго в Царьград для объяснения всего дела, возникшаго по наветам греков. Полтора месяца жил отец Макарий в Царьграде, пока, наконец, патриарх его принял, дело выяснилось и милостью Божией прекратилось”.

Та к тяжело было это искушение для русских иноков в то время! Но об этом скажу ниже.

Говорил также достоблаженный старец отцу Иерону: “Строй обитель на таком месте и так, чтобы монахам было и светло, и тепло, чтобы не было близко болот, чтобы не было сильных вредных ветров из ущелий… Пусть монахи пользуются всеми дарами Божиими, дабы враг диавол не имел повода под видом неудобств переманивать их в другие монастыри, а потом и в мир. Довольно для нынешних слабых людей и тех скорбей, какия попустил Бог в общежитии”.

Вот отец Азария, тип ученаго подвижника-отшельника, безпощадно строгий к себе, удивительно снисходительный к другим. Он неопустительно посещал все богослужения, а в келье постоянно занят был всякаго рода письменными работами. Он и письмоводитель, он и переводчик, археолог, писатель. Кто бы ни вошел в его келью – первый вопрос: “Что скажете?” – Ответит, что нужно, и дает понять, что ему недосужно.

Под предлогом таких недосугов он стал ходить вместо первой на вторую трапезу, дабы подвергнуть себя некоторым лишениям. Дело в том, что в первой трапезе пища подается сполна, каждому монаху по потребности, а на второй приходится довольствоваться тем, что останется от первой. И вот придет отец Азария и начинает собирать кусочки со стола, сядет где-нибудь в укромном местечке и кушает их… Никогда ничего не попросит! А греки-монахи, служившие в трапезе, нарочито будто его не замечают… И нередко весь его обед состоял из кусочков хлеба и уксуса с водою, заменяющим на Афоне квас. Как-то заметили это русские старцы и доложили отцу игумену Макарию, что отец Азария томит себя голодом.

Отец Макарий сказал ему: “Зачем ты это делаешь?”

Старец ответил: “Может быть, Господь простит мне за это хоть нечто из грехов моих многих”.

Игумен с той поры приказал русским наблюдать, чтоб старцу Божию подавали пищу как следует.

Одежда его была вся заплатанная, такая, что если ее бросить – никто не польстится поднять. Белье такое же. Старец никогда ничего не просил у игумена: заметят сами, дадут – благодарит, не заметят – говорит: “Не стою я и того, что имею; может быть, Господь во что-нибудь вменит мне и это”.

Был в обители инок, по имени Селевкий, великий ревнитель – не всегда и по разуму – чинов и уставов монашеских. Он не мог утерпеть, чтоб не сделать замечания тому или другому из братии, и случалось, что говорил резкости и отцу Азарии. Братия, уважавшая отца Азарию, говорил игумену: “Селевкий обижает отца Азарию”.

Игумен отвечал: “Отец Азария – умный человек, не обидится”.

И действительно, на вопрос о. игумена, что у них произошло с отцом Селевкием, отец Азария добродушно отвечал: “Ничего, батюшка; он мне – спасибо ему – только правду ведь сказал: как же можно на это обижаться?”

Да и Селевкий часто раскаивался в своих резкостях и искал примирения.

Жил лет 25 под самою горою Афоном старец Иларион, близкий духовный друг отца Иеронима. С ним жил другой старец – Савва. Оба приходили в обитель обычно в пятницу, говели и в воскресенье возвращались в свою келью. Раз пришли они в постный день, когда не положено пищи с маслом. Их угостили, однако ж, с маслом. Говорит Савва Илариону: “Отче, сегодня день постен”. “Что дают, то и едим, – отвечает тот.”

Подают вино. Старец вкушает и от вина: “Велят – надо пить!” – говорит он.

После сего Савва, отозвав угощавшаго, сказал: “Напрасно вы угощаете старца: ведь он после одной чашицы вина не станет и воды пить два-три дня”.

Та к строг был к себе отец Иларион. И вот что поведал мне отец Иерон об этом старце. Это было пред великим искушением для всей обители их, когда греки восстали на русских и решили было изгнать их.

“Раз, во время всенощнаго бдения, какое-то необъяснимое чувство повлекло меня из церкви. Выхожу, прислушиваюсь – ничего не слышно. Иду около храма по направлению к Введенской церкви и вижу: идет старец Иларион.

Вдруг он остановился, как бы в созерцании чего-то, стал усиленно полагать поклоны и потом пошел ко мне навстречу. Увидев меня, он быстро сказал: “Позови геронта”, т. е. отца Иеронима.

Я повиновался и пошел в церковь сказать старцу.

Обычно отец Иларион никогда не вызывал старца из церкви. И на сей раз старец ответил мне: “Скоро кончится служба”.

Но я сказал, что отец Иларион почему-то желает немедля видеть его. Старец понял, что случилось что-то необычное: он тотчас приложился к чудотворной иконе Богоматери, перекрестился и вышел.

Отец Иларион ждал его и встретил словами: “Обитель вашу ждет великое искушение, но Царица Небесная покроет вас – не бойтесь!”

И тут же рассказал свое видение, только что ему бывшее. Он видел весь двор монастырский, наполненный бесами, сам князь тьмы был виден среди их; но в высоте небесной появилась Матерь Божия, Которая обошла весь монастырь, остановилась над храмом Введения и, покрыв обитель Своим покровом, стала невидима… Духи тьмы исчезли, яко исчезает дым.

Вскоре после сего и началось то великое искушение, которое всколыхнуло весь Афон и доставило столько скорбей русским инокам, но которое милостию Царицы Небесной послужило к славе Божией и дало первый толчок к основанию на Кавказе святой обители Ново-Афонской…

Был монах Антоний детски открытая душа. Раз было с ним искушение: уехал было в Россию. Но из Константинополя вернулся в обитель. “Ну, куда я гожусь в России? – говорил он, умоляя старцев принять его обратно. – Нет уж, буду жить здесь!”

Он редкий день не докучал старцам отцу Иерониму и отцу Макарию жалобами на самого себя. Придет, говорит:

– Отче, вот такой-то обозвал меня так-то…

– Ну, а ты что ему сказал?

– А я выбранил его так-то. Помири нас, отче! Иногда это бывало глубокой ночью.

– Подожди мало, отче: скоро заутреня, – говорит игумен. Но отец Антоний просит примирить теперь же.

– Ну, хорошо, поди, позови его сюда, – скажет старец.

Антоний бежит в келью обиженнаго, тот уже спать лег, но он будит его:

– Игумен зовет!

Идет инок к игумену, не зная, что случилось.

– Вот Антоний говорит, что обидел тебя – помиритесь! – говорит игумен.