У звезд холодные пальцы

Дьоллох тихо ахнул, да так и остался стоять с открытым ртом. Илинэ прислонилась спиной к противоположной стене, восторженных глаз не сводя с дивного рисунка.

Завороженная Лахса потеряла дар речи. Она когда-то видела старинное полотно шелк, расписанное диковинными облаками и звездами, – должно быть, сама красота небесных ярусов жила в искусных пальцах чужеземного мастера. Доводилось рассматривать Лахсе и танцующих человечков на священном Камне Предков, намалеванных красной охрой древним шаманом. Соседка говорила, что в пещере этого камня, где юные воины проходят неведомое испытание на Посвящении, будто бы тоже нарисованы люди. Их пращурные души вольны предсказать ботурам боевую смерть…

Но все это было другое. А здесь крылатая кобылица Иллэ неслась навстречу, косясь на Лахсу иссиня-черным выпуклым глазом. Вот-вот вырвется из стены и унесется в небо с шумом и ветром…

Неуловимые, странные мысли волновали растерянную женщину. Лахса не могла объяснить себе их болезненной нежности. Не умела истолковать хрупкого и живого, воочию зримого чуда. Смежила усталые веки, подумав, что выше джогура, чем у Атына, она никогда не встречала.

Под стеной рядом со спящим мальчиком валялись цветные лоскуты ровдуги и размахренная лучинка, стоял испачканный белой краской туесок.

– Почему он нарисовал кобылицу? – спросила Лахса и устрашилась собственного голоса. Он словно брешь прорубил в почтительной густой тишине.

– Я попросила, – еле слышно пробормотала Илинэ.

– Почему? – повторила Лахса.

– Так, – потупилась девочка, – это мой сон.

– Я предупреждал, что нельзя, но они меня не слушаются, – пожаловался, отмирая, Дьоллох.

Голоса разбудили Атына. Помогая мальчику подняться, Лахса почувствовала на его груди что-то выпуклое и твердое. «Близнец», – поняла женщина, и горло ее перехватило отчаяние.

Домм третьего вечера. Кумысный праздник

В какое бы время года ни явилось на свет дитя, незримые лучи за его спиной взмывают кверху в Месяце рождения – вот почему счет человеческому бытию ведется по прожитым веснам. День весеннего равноденствия дарит триединой душе связь с небом. До конца своего срока на Орто человек с солнечными поводьями может рассчитывать на помощь богов.

Вершина Нового года – Новой весны – празднуется в день самого долгого солнца, что в середине Месяца белых ночей. В этот день открываются двери миров. Боги, спустившись до пешего неба, прислушиваются к просьбам смертных, и все сущее славит Белого Творца.

Накануне праздника жрецы окурили поляны Тусулгэ дымом растений, изгоняющих бесов. Украсили березовые рощи волосяным вервием с дарами добрым духам, окружили алас священным кольцом. С появлением юной луны Сандал окропил маслом комель Ал-Кудук – Матери Листвени – и попросил у великого древа удачи для большой благодарственной молитвы. Готовясь к торжеству, он ел в последнее время скудно, пил лишь ледовую воду и ни с кем не разговаривал. Посредник между мирами должен быть чист духом и телом. Лишь под утро перед праздничной церемонией выпил чашку свежих сливок для придания бодрости телу.

И вот по горам веселым топотком промчались звуки многоступенчатого бубна высокого неба – праздничного табыка. Под ликующий бой и грохот Тусулгэ начала наводняться народом. По Большой Реке приплыли плоты и лодки гостей. Всюду слышались приветствия знакомых, не видевших друг друга долгую зиму:

– Есть новости?

– Есть!

Главный жрец встал в середине аласа у трех коновязей, повернул лицо к востоку. Три лошадиных головы выступали в навершии среднего столба. Они означали восход, зенит и закат. Второй столб наблюдал за происходящим в сторонах света восемью зоркими глазами четырехглавого Эксэкю. Третий, в виде чорона, замыкал коновязный Круг. Как на любой кумысной чаше, на этом чороне были вырезаны трехпоясные узоры. Рисунчатые полосы имели собственные имена: широкие и тонкие – Земная сила, ломаные линии – Урасы, треугольники – Сущее с плодами. Такой же кубок, новый и полный кумыса, желтел в руках Сандала. За правым его плечом костоправ Абрыр держал наготове священный ковш с тремя прорехами. Слева травник Отосут приподнял над собой белый дэйбир. Дальше в два ряда выстроились по росту остальные озаренные с чоронами меньшей величины и дети в светлых одеждах.

Чудесно прозрачно текущее время равновесия между белой ночью и солнечным утром! Гибкие мгновенья можно сжать, как кустик ягеля в горсти. Или, наоборот, расправить и удлинить… Разговоры примолкли. Легкий ветерок Тусулгэ перестал бренчать колокольцами на дохах жрецов. Стало тихо-тихо. Так тихо, что замер воздух.

Но неожиданно послышался свист северного ветра! Глумливый и шумный, он закружил у трех коновязей мутным смерчем, повертелся и схлынул, оставив на главном столбе черную птицу.

– Ворона! – охнули, зашевелились люди.

Покрутив лоснящейся головкой, мерзкая вещунья на всю поляну проорала: «Каг-р, кар-ра, кар-р!» Из тяжелого чорона Сандала прежде времени выплеснулись капли кумыса. Словно студеная зыбь прокатилась по дрогнувшей левой толпе женщин, тревожным шепотом – по правой мужской. Недобрую примету явила носительница темных сил!

Нарушив равновесие, злодейка снялась с коновязи, сделала над аласом зловещий круг и унеслась за рощу. Но тут на востоке показался первый светец, и все облегченно вздохнули – никакой вороне не отменить праздничного восхода! Вслед за тем вспыхнули, окрасили небо румянцем лучистые вестники и выглянул краешек малинового диска. Осязаемое время отчетливо ускорило нежные шаги мгновений. И то ли земля вокруг себя обернулась, то ли боги запустили вращаться в небе вселенский ытык – выплыло вызревшее солнце вершины года. Огромное, лучезарно-огненное, ослепительно-белое, оно было как… с чем бы сравнить? Как солнце! Ибо ничто не сравнится с ним, самым лучезарным и ослепительным.

Солнце отразилось в засиявших глазах людей, разгорелось в гривнах и серьгах, блеснуло в каждом кумысном кубке.

Передав Абрыру чорон, Сандал зачерпнул кумыс дырчатым ковшом и брызнул во все восемь краев Орто – оросил землю живительным соком, как человек-мужчина орошает женщину во имя рождения новой жизни. Махалка, замелькавшая в руке Отосута, нагнала ветер аласа, чтобы щедрые брызги унеслись далеко.

– Домм-ини-домм, – пропел-прогудел Сандал волшебные звуки, отворяющие врата миров.

– Домм-ини-домм! – Он теперь всегда произносил эту запевку-ключ, десять весен назад услышанную в песне небесного огня.

– Домм-ини-домм! – трижды, как когда-то в пещере Скалы Удаганки, где он нашел жену багалыка… Но об этом сегодня нельзя вспоминать. Жрец постарался закрыть дверь, выпустившую сквозняк виноватой памяти. Из груди вырвались первые слова молитвы:

– О Великий! О Белый Творец, Созидатель всех сущих миров, обитающий во временах на вершине девятых небес!..

Еще в селенье верховного Ньики, многие весны обучаясь мастерству песнопений, Сандал овладел их секретами. Звуки, вызванные игрой голосовых связок, грудного голоса и подголосков живота, подстраивались под течения ветров, приносили всеобщее умиротворенье и согласие душ. Важны были место и время, смысл и число слов, их очередность и красота созвучий. «Чувствуй слово в себе, как твоя кожа чувствует освежающий ветер, как горло ощущает прохладу родниковой воды», – говорил белобородый Ньика… Но сегодня темное предвестье сбило настрой, и часть нужных слов вылетела из головы. Пришлось собрать те, что приспели в смятенные мысли. Что бы ни случилось, главный жрец отвечает за действенность молитвы. Она призвана дать людям широкое дыхание и расправить им плечи. Должна бесследно уничтожить дурную примету, даже если в голове Сандала, стоящего у мировых врат, сейчас растерянность и хаос.

В отчаянии обратившись к Творцу, жрец в мыслях произнес Его подлинное Имя. И снизошло: голос освободился от напряжения, вспомнились подготовленные слова. Молитву подхватил ветер и разнес округ. Она зазвучала увереннее и громче.

– Щедрый свет – из очей Твоих, лунный обод – ухо Твое, гром раскатистый – речь Твоя, молний блеск – Твой разящий кнут! О Небесный Отец, прошу: недозрелых Твоих наставь на немеркнущий веры свет! Невезучим Твоим шепни заповедную предков мысль! Нездоровым Твоим дай сил слабость немочей одолеть! Пробуди зерна новых душ в чашах-лонах, что ждут давно!

Молитва росла и разбрасывала искры эха в горах, влетала брызгами радости в раскрытые входы миров! Сандал наконец почувствовал ее вдохновляющую силу. С трепетным благоговением внимал ей народ, очищаясь и светлея. Озаренный этим чудом, жрец будто приподнялся над землей на высокой волне объединенного духа.

Вдогон за Сандалом помощники троекратно возносили чороны к небу и разбрызгивали на траву кумыс, освященный Белым Творцом и Солнцем. Мужчины и женщины с обеих сторон, тоже чуть расплескивая, отпивали по глотку из своих кубков. Березовый воздух Тусулгэ исполнился матового сияния – снизошла белая благодать. Небо соединилось с Землей, а люди соединились с Землею и Небом в единый Круг со всем сущим, что разделяет общую жизнь в Великом лесу.

Дети с длинными поводьями за плечами выбежали на середину аласа и превратились в божественных жеребят. Закинув головы, они то собирались в сверкающий круг, то рассыпались парами. Издавая серебристое ржание, с притопом-прискоком закружились по поляне. Солнечными зайчиками мелькали над травой резвые ноги, обутые в белые сапожки-торбаза. Лучи-поводья выплетали в воздухе бегучие узоры священных знаков.

– Благородный конь Дэсегей, чистый делом, нежный умом, из жилья о восьми углах за восточной алой грядой!

Сандал пел с присущим этому благодаренью гортанным отзвуком. Чарующий танец юной весны размягчил женщин, а суровые мужи украдкой вздохнули о прошедшей молодости. О стариках что и говорить – гордились внучатами! Высмотрев среди танцующих ненаглядного сына, плакала от счастья кузнецова женка Урана. Она не заметила Илинэ, не увидела ее старательно вычищенного, заново отбеленного платья…

Младшие жрецы завертели лучинки в середке сухого полена, и вскоре их ладони окутались дымком. Добыли огонь Нового года. Молодые матери встали вокруг, подтолкнули одна к другой нарядных малышей, встретивших первую весну. Зазвенели медные бубенцы на бело-серых платьицах из нежного меха белки-летяги, на бело-пятнистых рубашонках из брюшного рысьего меха. Заблестели, заиграли лучами медные гривны с оберегом хаххаем. Детки падали и вставали, и переходили из рук в руки, семеня пухлыми ножками вокруг причащающего огня.

Как жертвенный дым, густы и пряны похвалы божествам, духам Земли и вод, усадеб и очагов. Крепко воскурились ароматные травы, краснощекий дух-хозяин поднял к небу масло и лакомства в дымной чаше. Затрещит ли громко полено, отскочит ли уголек, ветер ли потянет за собой клубящийся дымный рукав, – все в праздничном костре предсказывает и вещает, успевай только спрашивать. Три дня будет гореть костер, меняя цвет пламени с утра до ночи, с ночи до утра.

Завершая церемонию, Сандал зачерпнул полный ковш кумыса, подкинул его высоко и закричал:

– Уруй!

Едва подхватившись, радостные возгласы тут же умолкли. Досадный камешек подвернулся под священный черпак. Засуху пророча, набок посудку свалил.

Ни разу не случалось у Сандала такой неприятности. Ох, неспроста мучила небо и землю сухая гроза!

– Белый Творец, – пробормотал жрец в замешательстве, – благодарю за предостережение… За то, что не дал ковшу низвергнуться донцем вверх, не предрек Элен большего несчастья…

Второй раз все получилось как надо – белые брызги кумыса полетели весело и обильно.

– Уруй! – на все голоса завопил алас.

Какие бы приметы ни портили настроение, все равно – уруй! Быть праздничным потехам и лучшей еде. Люди расселись вокруг симиров. Вновь наполнили чороны – и потекли ручьи и реки кумыса! Кольцо аласа насквозь пропиталось жертвенным хмелем.

Кумыс принесли из всех родов. Хозяйки ревниво пробовали его друг у друга, определяя, у кого он чересчур кислый либо постный, а чей правильно «дошел». Каждая была убеждена: именно ее напиток самый вкусный – терпкий и острый, – шипит пушистым верхом, щекотно шибает в нос игристыми пузырьками. Выпьешь полную чашу веселящего кумыса – голова станет светлой, в животе зажжется огонь и ноги сами пустятся в пляс. Выпьешь лишку – в голове помутится, живот отяжелеет и ноги откажутся держать непослушное тело. А больше в тот день уже не выпьешь…

Дома для семьи пищу готовят женщины, а на праздниках у костров заправляют мужи. Тут и посуда огромна, и мясо варится большими кусками, печется целыми стегнами. Человеку-мужчине, потомку охотников, легче определить время готовности разного по вкусу мяса. У каждого отвечающего за праздничную еду свои обязанности. Верховые пригоняют с поля не знавших узды и ярма коней и быков; ловцы набрасывают арканы; скотобойцы обрывают становые жилы; обдирщики снимают шкуры; мясорубы разделывают туши.