У звезд холодные пальцы

Забывшись, обхватил широкий пояс Лахсы по-детски тонкими, но уже сильными руками, и она обняла подросшего сына.

– Кто же, как не брат, двойник мой, оберегать меня станет, когда я от тебя, матушка, в другую семью… вернусь? – прошептал мальчик, дрожа. Голос его прерывался от близких слез.

* * *

По дороге встретились с семейством старейшины, которое тоже переезжало на летник: младшие дети, сыновья, невестки, внуки-правнуки, дядьки-тетки, няньки, работники-приживалы, не имеющие собственного угла. Вот уж обоз так обоз, начало здесь, а конец за холмом! Что ж, для еды малая семья хороша, для труда – большая. У рыбных озер за холмами несколько принадлежащих роду угодий ждали своей очереди из лета в лето. Отстаивались, чтобы корни трав не слабели. Знать, подошло время здешнего летника, отгороженного от невеликого пастбища Манихая и Лахсы реденькой березовой рощей.

На передних санях каравана возвышались сложенные полотна разборных домов-урас, позади пыльно волоклись связанные концы крепких жердей для оснастки остовов. Берестяные дома имеют лишь состоятельные и работящие люди. О старейшине и его жене не зря говорят: «Возьмет Силис в руки палку – превращается палка в трость, возьмет Эдэринка в руки черепок – оборачивается черепок чашей».

Люди саха мастерят урасу так. Вначале заготавливают березовую кору в Месяце белых ночей, когда она легко отделяется от ствола. Потом долго кипятят ее в молоке. После выварки кора становится мягкой, гибкой и крепкой, как дубленая кожа, снаружи делается матово-серебристой, с испода цвета топленого масла. Сложив пластины вдвое, женщины сшивают девять полотен. По каймам и срединной глади вырезают сквозные ряды нежных узоров, через которые выступает охристая основа нижних слоев. Прочный покров урасы, накинутый на собранный конусом остов, не протекает даже в сильные ливни. Узорная дверь выходит на восток, к восходу. Битый глиною нехитрый очаг выкладывается посередине. На перекладинах над ним закреплены крючья для подвешивания котлов, там же коптятся мясо и рыба. Дым домашнего костра струится к отверстию наверху, куда утром заглядывает солнце, а ночью луна.

Едва ли не каждый год на летниках Силиса прибавлялось по урасе – старшие дети один за другим вили свои гнезда, и весело смотрелись в зелени белые островерхие дома!

– Умеют же люди умаслить богов и духов, – горько вздохнул Манихай, и тут же заулыбался, приветственно замахал рукой:

– Есть новости?

– Есть, как не быть! – откликнулись-закивали словоохотливые старики-дядьки. Старейшина радостно крикнул Дьоллоху:

– У меня хорошая весть для тебя, потом расскажу!

Договорились с соседями принести Хозяйке Земли Алахчине и духам местности общую жертву в полдень на ничейной поляне у озера.

Лахса давно не встречала Эдэринку и поразилась ее нестареющему лицу. Правнуков женщина нянчит, а зубы все целы, и ни морщин на щеках, ни седины в толстущей косе! Лахса поневоле распрямилась, втянула живот. Дотошный глаз дальше скользнул, по младшим детям старейшины – близнецам и дочке-поскребышу. Чиргэл и Чэбдик в одинаковых рубахах и сами одинаковые, словно зазевался рассеянный Дилга и дважды отчеканил одно и то же лицо. Меньшую дочку Айа?ну Эдэринка разодела, как на праздник, в платьице с яркой вышивкой и белые ровдужные торбаза. Лахса представила такой наряд на Илинэ – вот бы славно смотрелось! Илинэ кудрявая, светлоликая, не то что смуглая и мелковатая Айана. Надо же, у таких-то крупных родителей дитя ростиком не вышло…

Впереди мелькнул старый тордох. Лахса издалека углядела опрятные заплаты на стенах. Нечего стыдиться, честно постарался Манихай. Диву далась необычной скромности мужа. Ни словом вчера не обмолвился, как много довелось ему в этот раз потрудиться… Однако тут же и забыла о похвальном его усердии. Пока мимо проходило соседское стадо, супруги считали рогатые головы, путались и начинали снова. Готовые вцепиться друг другу в волосы, яростно спорили, сколько скота у старейшины, а после ругались просто по привычке.

– Посчастливилось Эдэринке выйти замуж за такого мудрого и работящего человека-мужчину, как Силис! – кричала Лахса. – А мне, бесталанной, достался никчемный лентяй, смекалистый на одни на отговорки!

– Такому молчуну, как Силис, несложно слыть мудрецом, – не оставался в долгу Манихай. – Повезло жениться на разумнице Эдэринке, а я, горемычный, встретил в жизни болтливую дуру бабу!

И точно бы повыдрали волосья друг другу, да вовремя осеклась Лахса, заметив, как у Илинэ от стыда разрумянились щеки и глаза стали на мокром месте. Проследив за взглядом жены, Манихай тотчас опомнился, хлопнул ладонью по ее широкой спине:

– Э-э, да что мы все полыхаем-бранимся, как елка с сосною в кострище? – Придвинулся, понюхал разгоряченную щеку оскорбленной супруги: – Ну-ну, не бывает того, чтоб имеющие ноги не спотыкались, владеющие языками не ссорились…

– Не желай, говорят, чужого, а то своего лишишься, – огрызнулась Лахса, словно уж в нее-то кипяток зависти и каплей не брызнул.

– А я и не желаю. Охота была трудиться, не зная роздыху! Без того жизнь на Орто коротка.

– Ох и впрямь, – мирно усмехнулась, оттаивая, Лахса. – У самих в доме нежидкий очаг и добрые духи-хранители, а о посторонних: «Эти лучше», – думаем… Так не стой же оглоблей, Манихай, отпусти животных пастись, а я размещу пожитки да запалю огонь. Вот чего и даром бы не взяла у соседей!

Домашнего огня, зажженного предками рода, у других не просят и своим ни с кем не делятся. Обидеться может дух очага, краснолицый старец с пронзительным взглядом, а от его нрава-настроения зависит благополучие семьи. Посредник-огонь принимает и отсылает просьбы-молитвы богам и духам, дарит людям тепло и готовит еду. Весело слушать бойкую трескотню его бегущего поверх поленьев пламенного язычка. Правда, этой звонко трепещущей речи внемлют только шаманы да дети, еще не наученные говорить.

С малых весен мать втолковывает ребенку: «Не садись на шесток – это стол огня, и тем более не клади на него ноги. Разве кто-то слышал, чтобы человек саха ноги на стол задирал? Не бросай в очаг грязное – брезгливый дух стошнит на стену струей, дом вспыхнет! Не тычь в огонь острым: поранится хозяин-хранитель, изольется на пол горючими каплями. А то и вовсе изойдет жарким соком жизни, красным, как у человека, умрет от кровопотери».

Только если грянет беда и люди уйдут с насиженных мест, свободное пламя потухнет само, а в новом пристанище возгорится свежедобытое.

Лахса разожгла родовой огонь горящими угольями, привезенными из дома в горшке. Ублажила духа-хозяина кусочками вареного мяса. Потчуя остальных духов двора и жилища, не спеша пела каждому особую молитву. Торопиться в таком деле все равно что пытаться забрасывать в рот пищу черенком вместо ложки – мимо не попади!

Окропила свежей сметаной землю под коновязями. Опрыскала суо?ратом[2 - Суо?рат – молочнокислый напиток.] столбы в землянке и под коровьим навесом. Помазала топленым маслом испод столешницы и с особым усердием – потолок у трубы, где живет дух жилья Дербе?, помогающий содержать дом в порядке. Не выкажешь признательности – рассердится домовой, вселится в какого-нибудь теленка и, несмотря на колючий намордник, умудрится высасывать молоко у коров по ночам. Если впроголодь духа держать, что ему остается? Встанет наутро хозяйка, а у кормилиц ссадины на сосцах – соседушка Дербе поцарапал. Не скоро удастся задобрить капризного. Допрежь надо подкараулить одержимого им ночного телю, окурить можжевеловым дымом, свежей травки ему принести.

А еще в жилье забираются оттуда-отсюда шаловливые бесенята. Этим озорникам Лахса подлила молока в маленькую мису, покрошила туда мяса и поставила слева у порога, чтобы не пакостили. Без угощения мелкая нечисть начнет путать тесемки торбазов и перепрятывать вещи. Голодные проказники самовольно еду не возьмут, но могут наплевать в простоквашу, сделать ее клейкой, тягучей, так что и собаки нос воротят. Тогда приходится выливать испорченную снедь на задворках.

После ублажения домовиков пришла пора соседям развлечь подарками Э?реке-дже?реке[3 - Э?реке-дже?реке – духи трав и цветов.], деток Хозяйки Земли Алахчины. Собрались под старой березой, стоящей на пограничном мыске между двумя летниками. Ребята украсили пеструю веревку подвесками – шипастыми телячьими намордниками, игрушечными туесками и пучками конских волос. Обвили веселым нарядом ветви березы. Хозяйки расстелили белые шкуры, наставили мис и чаш со всем, что было вкусного. Перед трапезой Силис отбил низкие поклоны сторонам света и призвал здешних духов, кропя кумысом березовый комель и берег озера.

– С золотою пыльцой веснушек на веселом весеннем лике, Алахчина – Земли Хозяйка, приглашаем тебя к столу! Резвых деток возьми с собою, чтобы с нашими поиграли, угощенья вкусили вдосталь и порадовали алас! В гости к нам снизойди, дух места, госпожа в величавой шапке, в оборчатом платье с рисунком из теней и ярких лучей! Поднимайся, – зовем радушно, дух озера глубоководный, с серебристой узорной гривной на волнующейся груди!

Люди подождали немного, предоставляя время невидимым духам удобно устроиться рядом, а когда это случилось, принялись за благодарственный обед.

Зависть Лахсы опять очнулась, едва не попортила настроение. Как ни гордилась своим суоратом, у соседки он оказался вкуснее…

Семь дней назад Лахса сварила суорат. Подвесила над костром во дворе большой котел, полный снятого молока, и целый день поглаживала ложкой мелко кипящую поверхность. Хитрость при этом была такая, чтобы огонь пылал несильно и молоко не бурлило. Потом чуть остуженную загустевшую массу заправила ядреной простоквашей. Разлила в берестяные ведра и как можно толще обернула их дохами, а сверху укутала сеном. Суорат получился изжелта-белый, плотный и гладкий, как взбитая в чистой воде меловая глина… А тут, глянь-ка, хитрая Эдэринка добавила в свой суорат свежие сливки! Ох и пышный же он у нее удался, раскатывающийся по языку ласковой молочной прохладой!

Силис сообщил Дьоллоху обещанную новость: из северных мест приехала в Элен знаменитая игрунья-певица Долгунча?. Она и семь ее помощников, тоже добрые хомусчиты, собираются показать свое умение на празднике Новой весны. По просьбе Силиса любезная гостья согласилась передать его другу особые навыки и секреты хомусной игры.

– Научит всему, что умеет сама, если обнаружит, что ты даровит!

– Чем расплатимся за учение? – забеспокоился Манихай.

– Ничего не будет стоить, – махнул рукой Силис. Не стал говорить, что посулил певице яловую кобылу.

Уши Дьоллоха порозовели.

– Я плохо играю? – спросил тихо.

Силис взглянул внимательно:

– Очень хорошо. Но если наберешься опыта у Долгунчи, будешь играть еще лучше.

– А вдруг мне не понравится ее умение?

– Ты просто не слышал, иначе бы не сомневался, – улыбнулась Эдэринка. – Девушка поет и играет так, что у слушающих ее сердце готово выскочить!

Дьоллох нагнул лобастую голову:

– Может, неправильно думаю, но мне кажется, что для певца важнее собственный опыт, а не указки наставницы, пусть даже и знаменитой… Я благодарен тебе, Силис, но мне не нужны уроки Долгунчи.

– Значит, отказываешься?

– Да.

Не выдержав пытливого взгляда старейшины, Дьоллох отвел глаза. Силис огорченно вздохнул:

– Что ж, из такого «да», видимо, не выгонишь дегтя.

Лахсу и Манихая одновременно посетило желание дать дерзкому отпрыску затрещину. Стыдно было перед старейшиной, впустую хлопотал за их сына. А сказать в оправдание нечего – упрям и своеволен мальчишка… Ох, думы, думы! У отца с матерью – о детях, у детей – о горних высотах! Родители давно убедились в том, что сын отмечен джогуром. Тайком друг от друга вздыхали-печалились о неведомой доле, ждущей их младшего.

Дьоллох сам научился оживлять голоса, спрятанные в хомусе. Певучая вещица в его чутких губах и пальцах чище горного эха отражала звуки Великого леса. А еще Дьоллоху хотелось подчинить себе песенные смыслы и склад многорядных слов с низками украшений. Это умение, если развить его до мастерства, равно по силе молитвам жрецов и камланию шаманов. Дева разящего клинка и слова, сама богиня сражений Элбиса покровительствует певцам.