Женщина по имени Москва

Ее звали Москвой. Она родилась и всю жизнь жила в городе-герое Москве. Москва-город был благосклонен к ней. Казалось, между Москвой-столицей и Москвой-девочкой, девушкой, женщиной существовала незримая связь. Обе цвели, хорошели с каждым годом. Развивалась, расширялась, наполнялась новыми домами, высотными зданиями Москва-столица, становясь современным престижным европейским городом, росла, хорошела Москва-девочка, превращаясь из наивной малышки с огромными испуганными глазами в привлекательную девушку, эффектную женщину, заботливую любящую маму.

Москва была матерью-одиночкой. Родила девочку в осознанном возрасте, для себя. От мужчины, которого любила и которого стала презирать по банальной причине – за предательство.

Он был постоянным клиентом банка, в котором она работала. Красивый, харизматичный, твёрдый характером, в то же время способный быть любящим и нежным, для Москвы он был мужским идеалом. Она же в свою очередь была для него воплощением всего, что, по его мнению, должно было быть в настоящей женщине. Он буквально носил её на руках. Те, кому было известно об их отношениях, искренних и красивых, были шокированы, узнав, что он бросил свою Москву ради другой. Шёл 2006 год. «Банк Москвы» только-только поднимался на ноги, нарабатывал клиентуру и зарабатывал авторитет. Москва работала там уже пятый год с тех пор, как окончила университет. В женском коллективе банка у неё было достаточно недоброжелателей, вернее, недоброжелательниц. Их основная масса попала в банк отнюдь не по способностям, а «по блату». Да и внешними данными они не особо выделялись. И только Москва и ещё одна девушка на первом же собеседовании завоевали расположение и доверие управляющего. К тому же Москва была настоящей красавицей: изумрудные глаза, густые тёмные волосы, красивые с очаровательной щербинкой зубы, пышная грудь… Управляющий был от неё без ума, собственно, как и вся мужская половина банка. Впрочем, сама Москва никогда не кичилась своей красотой. Она понимала, что ей нужно оставаться верной самой себе и не размениваться на подкупающие ухаживания начальников, поклонников, богатых клиентов банка. Москва давно привыкла рассчитывать на себя и на свой ум. Больше ей рассчитывать было не на кого. Прабабушка, бабушка и мама давно умерли. Ушли, можно сказать, одна за другой. Сначала совсем старенькая прабабушка, затем мама – из-за осложнений, вызванных воспалением лёгких, потом, через три года, бабушка – в силу возраста и тяжёлых переживаний. Москва поклялась себе и им у них на могиле, что никогда не поменяет фамилию Московская ни на какую другую. Фамилия досталась ей через маму и бабушку ещё от прабабушки. Мария Московская была очень богата и красива. Ходили даже слухи, что её любил сам Сталин. А для маленькой Москвы после своей смерти она была ангелом-хранителем. Именно она назвала правнучку Москвой в честь любимого города и «в тему» фамилии. Именно она смотрела маленькую Москву в последние годы своей жизни, не доверяя её воспитание непутёвым, как она говорила, дочери и внучке. С ней же у трёхлетней малышки Москвы была самая тесная духовная связь…

Ещё когда умерла мама, но была жива бабушка, Москва поступила в Московский государственный университет. Через пять лет она окончила его с красным дипломом и пришла работать в «Банк Москвы». Всем этим Москва очень гордилась и частенько рассказывала об этом своей дочурке. Наташка обожала мамочку. Она считала её умницей, красавицей, самой замечательной мамочкой на свете и страшно гордилась тем, что была на неё похожа. Москву тоже радовал тот факт, что Наташка была в неё как красивыми правильными чертами лица, так и ярко-зелёным цветом глазок и роскошными тёмными волосами. Ей не хотелось бы, чтобы о мужчине, который её предал, напоминала даже внешность любимой дочки. А как мерзко он поступил, через третьи уши узнав, что у Москвы будет ребёнок… Обругал её всякими непристойными словами и поклялся, что не даст на алименты ни копейки, хотя сама Москва даже словом о них не обмолвилась – не хотела унижаться, выклянчивая крохи. Москве не впервой было сталкиваться с предательством, но от такого удара ножом в спину она не могла прийти в себя очень долго. На почве стресса у неё едва не случился выкидыш. В другой раз, будучи на седьмом месяце беременности, она по рассеянности оступилась и упала, получив сильное сотрясение мозга. Тогда у Москвы была настоящая истерика. Ей казалось, что на неё наслали порчу, чтобы она потеряла ребёнка и умерла сама. Москва, как и все беременные женщины, была очень суеверна и безумно боялась сглаза, порчи и прочей нечисти. К тому же, по некоторым сведениям, она узнала, что у неё есть соперница, которая ненавидит её лютой ненавистью и проклинает как её, Москву, так и её ещё не родившегося ребёнка… Если бы не близкие подруги, Москва стала бы верным и преданным клиентом психиатров. Не к чести последних будет сказано, многие из них ограничивают свою помощь душевнобольным людям лошадиными порциями психотропных препаратов и постоянными внушениями, что они – ненормальные и их место в психбольнице…

Девочка родилась маленькая, но здоровенькая. Роды проходили мучительно долго. Москва кричала диким криком. Ей казалось, её тело раздирают изнутри гигантские раскалённые ножницы. Боли были настолько чудовищны, что в какой-то момент она потеряла сознание. В тот же самый миг Москва вдруг увидела перед собой лик святой Матроны Московской. Святая сочувственно улыбалась исстрадавшейся женщине, мысленно просила её потерпеть еще совсем немножко. Спустя некоторое время пришедшая в себя Москва терялась в догадках, действительно ли к ней приходила святая Матрона, или это был всего лишь плод её воспалённого от мучительных болей мозга.

Мужчина-акушер, привыкший каждый день созерцать муки рождения новых жизней, похвалил Москву за стойкость, вытер выступившие у неё на глазах слёзы и бережно положил ей на грудь девочку. Мамочка не могла не заметить ее тёмненькие волосики, для новорожденной достаточно густые. Не ушла от маминых глаз и затерявшаяся в складочках на коротенькой шейке небольшая светлокоричневая родинка. Такая же родинка была чуть ниже шеи у самой Москвы.

Измученная и ослабленная, но счастливая, Москва тихонечко поцеловала головку своего маленького розовенького сокровища, после чего уснула глубоким сном.

Так в Москве-столице стало на одну москвичку больше, на маленькую Наташку Московскую…

Москва проснулась от того, что Наташка пыталась выползти из одеяла. Мучимая жаром, она хотела пить.

– Натусь, тебе плохо? – Спросила мама.

– Я пить хочу. А ещё мне очень жарко, – пожаловалась девочка.

– Лежи, дорогая. Я принесу тебе попить, – Москва поднялась, включила в комнате маленький ночник и пошла в кухню. У неё начало жечь в уголках глаз. Врач, которой никак не удавалось выявить причину ухудшения самочувствия девочки, настаивала на том, чтобы её положили обследоваться в больницу. Москва сопротивлялась этому, как могла. Самой ей не раз приходилось попадать в больницу, планово или срочно, и во всех случаях ей не везло с врачами. Видя, что она весьма обеспечена, деньги они сдирали с неё по полной, а лечили через пень-колоду. В онкологической больнице, где Москва лежала с подозрением на рак груди, вообще был мерзейший случай. Медсестра зашла к ней утром в палату и, увидев, что она ещё спит, швырнула ей на кровать эпикриз с заключением о том, что она абсолютно здорова, завернулась и ушла. Через час она снова зашла в палату. Видя, что Москва до сих пор спит, медсестра бесцеремонно тряхнула её за плечо и велела освободить палату в течение часа. Москву задело такое хамское отношение медперсонала, и она написала жалобу на имя заведующего отделением, которого в своё время щедро одаривала хорошими конфетами и кофе. Тот, видимо, забыл об этом, потому что посоветовал Московской заняться другими делами, нежели писать кляузы. Для Москвы его слова были, как пощёчина.

Настрадавшись от бездушия людей в белых халатах, Москва и мысли не допускала, чтобы с Наташкой обошлись точно также. Поэтому, о больнице она даже слышать не хотела. Ей одна только мысль была невыносима, что кто-то будет обижать там её девочку, кричать на неё или насильно колоть лекарствами. Поэтому, теперь, когда Наташка сгорала буквально на глазах, несчастную мать охватило отчаяние. Она всё отчётливее слышала внутренний голос, который настойчиво твердил ей, что сама она ребёнка не вылечит, не сможет…

Тяжело вздыхая, Москва погрела дочке легенький клюквенный кисель. Она сварила его ей, потому что девочка совсем потеряла аппетит, а этот напиток хотя бы как-то восполнял ей силы.

Пока Москва грела питьё, Наташка задремала. Услышав, что в комнату зашла мама, она снова открыла глаза.

– Кто на меня смотрит из темноты блестящими глазёнками? – Ласково спросила Москва.

– Твоя доченька, – ответила Наташка и, при помощи мамы приподнявшись и опёршись на подушки, взяла у неё напиток. Пока она пила, Москва смотрела на неё и грустно улыбалась.

– Натусь, я так не хочу отдавать тебя в больницу…

– А если я не поправлюсь? – Вопросительно глянула на маму девочка.

– Не говори так, – у Москвы дрогнул голос, – Я тебя вылечу, подниму на ножки, и у нас с тобой всё будет хорошо, – с этими словами она поцеловала девочку в ушко. Когда та допила кисель, Москва выключила ночник и улеглась к ней под одеяло. Мама и дочка обнялись и стали засыпать.

III

Наташа частенько спрашивала маму, где папа. На это Москва отвечала, что у многих детей есть и мама и папа, а у некоторых только мама. Любопытная доча допытывалась, почему так получается. Москве нечего было на это ответить, и она молча гладила её по голове. Впрочем, Наташке хватало и одной мамы. Они жили душа в душу, за исключением тех случаев, когда девочка могла что-нибудь натворить. Тогда Москва становилась строгой мамой: могла отругать, а то и больно шлёпнуть или загнать в угол. Но такие случаи были редкостью.

Наташка была у Москвы желанным ребёнком. Когда УЗИ показало Москве, что у неё будет дочка, её радости не было предела. Ей всегда хотелось девочку.

Рана от предательства любимого человека болела, не переставая, острой болью. Немного затихала душевная боль тогда, когда Москва брала на руки свою малышку. Она забывала обо всём, когда, лёжа в постели, кормила Наташку грудью и нежно перебирала кончиками пальцев её тёмненькие волосики, когда ночью прижимала к себе её сонное мягонькое тельце…

А через полгода девочку крестили в главном храме столицы, в Храме Христа Спасителя.

Многие предсказывали Москве, что она будет сумасшедшей мамой. Так и было. Москва залюбливала свою маленькую красавицу до безобразия, не отказывала ей абсолютно ни в чём: в выходные таскала с собой по гостям или часами возилась с ней дома, сидя с ней на мягком толстом ковре и примеряя ей новые платьишка или кофточки, придумывая ей новые причёсочки.

Нежно любящая и ласковая, Москва могла быть с девочкой и достаточно строгой. Так она не разрешала ей ещё в раннем детстве по пустякам хныкать, капризничать или громко требовать желаемую игрушку или сладость. К тому же мама с маленьких приучала дочку к тому, что если она хотела кого-то о чём-то попросить, то непременно должна была сказать «пожалуйста», как и за оказанную услугу – «спасибо».

К четырём годам Наташа уже хорошо говорила, и Москва требовала от неё, чтобы она внятно произносила слова, а не дурачилась и не лепетала, как многие дети. Если Наташа говорила «Я хотю кусять», Москва присаживалась перед ней на корточки и ласково, но настойчиво просила повторять эту фразу до тех пор, пока не услышит внятного и членораздельного «Я хочу кушать». Дочка выдуривалась, лепетала что-то невнятное, жевала слова, а мама, глядя ей в глаза, снова и снова просила её повторить «Я хочу кушать». Если девочка продолжала и дальше упрямиться или кривляться, Москва делала вид, что рассердилась, и отправлялась смотреть телевизор. Наташка выходила из себя, орала, топала коротенькими пухлыми ножками, даже начинала плакать, но Москва на эти детские фокусы не реагировала. В конце-концов, поняв, что мамочку подобными фокусами не возьмёшь, девочка сдавалась и подходила к ней, чтобы уже внятно попросить дать ей покушать. Москва «таяла», целовала её и вела на кухню кушать.

Не меньше, чем за чистотой речи, следила Москва и за порядком в Наташкиных игрушках. Куклы, мишки, собачки, детская посудка лежали у неё в тумбочке. Москва регулярно заставляла девочку убирать игрушки на место после того, как та поиграет. Наташка убирала их, но весьма своеобразно: беспорядочно закидывала одну за другой в тумбочку и потом быстренько закрывала это безобразие створкой, чтобы его не увидела строгая мама. А Москва один раз решила-таки проверить, какой порядок держит её дочурка в своих куклах, и открыла тумбочку. То, что она увидела, повергло её в шок. Торчащие из тумбочки ноги кукол ужасали своей наготой, лежавшие вповалку плюшевые мишки бессовестно давили жалобно выглядывавших из-под них Петрушку и Чиполлино, а некоторые предметы игрушечной посудки вообще были сломаны. Москва одной кучей вывалила все это на ковер и заставила дочку сложить все обратно, предварительно больно отшлепав её по мягкому месту. Обиженная Наташка обливалась горючими слезами, но делать было нечего. Пришлось ей наводить порядок в своём хозяйстве.

А какая вредина была Наташка в садике… Москва краснела каждый раз, когда приходила вечером её забирать. То её доченька разбила кому-то нос, то у кого-то из мальчишек отобрала машинку, то обижает детей из младшей группы. Москва делала вид, что жутко сердится, и при всех больно шлёпала Наташку по мягкому месту. Наташка же стояла с важно-надутым видом, будто она не обычная девчонка, а премьер-министр. Сама же Москва прикладывала неимоверные усилия, чтобы не расхохотаться. Похождения егозы дочи её веселили.