Этика, политика, риторика, избранные афоризмы

§ 4. Теперь покажется уместным разобрать великолепие (?????????????): ведь и эта добродетель касается денежных дел, но она не распространяется, подобно щедрости, на все действия, сопряженные с расходом, а лишь на требующие большой роскоши. В этих действиях она количеством превосходит щедрость. Как самое имя показывает, великолепие есть роскошь, приличная величина имущества. Величина же всегда относительна: не одна и та же роскошь прилична триерарху и архитектору. Приличное в каждом случае определяется лицом, предметом и средствами. Кто в малых и средних условиях соответственно тратит, тот не называется великолепным, или не называется так тот, кто часто давал милостыню нищим, а только тот, кто делал это в больших размерах. Великолепный всегда щедр, но щедрый не всегда великолепен. Недостаток подобного душевного свойства называется мелочностью (????????????), а избыток – надутостью и напыщенностью (???????? ??? ???????????) и тому подобными именами; при этом количественный избыток не в том, в чем следует, а хвастовство – чем не следует и как не следует. Но об этом мы поговорим позднее.

Великолепный подобен знающему, ибо он способен определить приличествующее и в больших затратах сохраняет чувство меры. Всякое приобретенное душевное свойство, как мы с самого начала сказали, определяется его проявлениями и предметами, которых оно касается; а траты великолепных велики и приличны, следовательно, и дела их таковы, ибо только в таком случае траты на деле будут великими и прекрасными; итак, цель траты должна быть достойна ее, а трата достойна цели или даже превышать ее. Великолепный станет делать подобные траты ради прекрасного – это обще всем добродетелям – и станет делать их с наслаждением и из расчета, ибо медлительный расчет в характере мелочного человека. При этом он будет более обращать внимание на красоту и приличие, чем на стоимость и дешевизну.

Великолепному необходимо быть в то же время и щедрым, ибо и щедрый тратит на то, на что следует, и как следует. Именно в этом и состоит величие великолепного, как таковое, и хотя щедрость имеет дело с теми же самыми тратами, однако первый сделает свое великолепнее, ибо достоинства предмета не одинаковы со стороны его цены или выполнения; предмет тогда ценнее всего, когда он дороже стоит, как, например, золотой; выполнение же предмета – когда он велик и прекрасен, ибо созерцание такого предмета возбуждает удивление, а все великолепное удивительно. Итак, достоинство дела, его великолепие состоит в величии.

§ 5. К числу предметов, требующих трат, относятся так называемые приношения (?????); так, например, сюда относятся дары богам, постройки храмов и жертвоприношения и вообще все то, что связано с религией; далее, все то, что добровольно делается обществу, например, блестящее устройство хоровода или угощение всего города триерархами. Во всех этих случаях, как сказано, следует обращать внимание на деятеля: кто он таков и каковы его средства; и почет должен относиться как к тому, так и к другому, то есть соответствовать не только делу, но и деятелю. Поэтому-то бедный не может быть великолепным, так как он не имеет средств прилично тратить много денег, а если он старается быть им, то он глупец, ибо это вовсе не соответствует его достоинству и вовсе не необходимо ему: только то сообразно добродетели, что правильно. Приличествует же великолепие тем, которые или сами приобрели большие средства, или получили от предков и родственников своих; прилично оно также людям высокого происхождения и знаменитым и тому подобным, ибо все эти условия имеют в себе величие и ценность. Итак, такой-то человек по преимуществу великолепный, и с подобными тратами имеет дело великолепие именно потому, что они самые великие и почетные. В частной жизни великолепие проявляется в действиях, случающихся раз в жизни, как, например, в свадьбе или в чем-либо подобном, или в чем заинтересован весь город или все высокопоставленные лица, или же в приеме или проводах гостей, или в подарках и получении их. Великолепный тратит не на себя, а на общее дело, и такие подарки подобны жертвоприношениям. Необходимо, чтобы великолепные строили себе дома, приличные их богатству, ибо такой дом в известном смысле есть общественное украшение. Далее, следует ему тем более тратить денег, чем долговечнее какое-либо произведение, ибо оно тем и прекраснее. Он в каждом отдельном случае найдет соответствующее: ибо не одно и то же прилично богам и людям или храму и могиле. При этом в расходах каждый велик в своем только роде, и если великолепное, вообще говоря, есть то, что велико в великом роде, то здесь опять велико то, что велико в своем роде; при этом величие произведения следует отличать от величины затраты: прекрасный мяч или флакон для духов как детский подарок великолепны, хотя цена их незначительна и пустяшна; великолепному свойственно делать все, в каком бы роде оно ни было великолепно, ибо такое дело не легко превзойти, и оно имеет достоинство, сообразное затрате.

§ 6. Итак, таков великолепный; тот, кто грубо преувеличивает, – надутый, преувеличивает тем, как сказано, что тратит более, чем следует. В небольших делах, требующих малых затрат, он тратит много и неуместно хвастается богатством, угощая, например, эранистов, как гостей на свадьбе, или расстилая на пути комического хора порфиры, как это делают мегарцы. И все это он делает не ради прекрасного, а чтобы показать свое богатство, думая тем возбудить удивление. Там, где следовало бы истратить много, он издержит мало, а где следовало бы истратить мало, там – много. Мелочный во всем отстает, и даже делая значительнейшие затраты, он каким-либо мелким обстоятельством уничтожит все прекрасное в своем действии; что бы он ни делал, он во всем рассчитывает и обдумывает, как бы поменьше истратить, и при этом постоянно жалуется, полагая, что он, собственно, делает более, чем ему следовало бы. Итак, эти два душевных приобретенных свойства суть пороки, хотя они и не влекут за собой позора, так как они не слишком вредны ближним и не слишком постыдны.

§ 7. Ясно уже из самого названия великодушия, что оно имеет дело с великими делами, а с каким именно – об этом скажем теперь. Нет разницы в том, рассмотрим ли мы приобретенное душевное свойство или же обладателя его. Великодушным считается тот, кто считает себя достойным великого, будучи в действительности достойным его. Ибо только глупец почитает себя достойным великого, не имея на то основания, а люди добродетельные не глупцы и не безумцы. Итак, великодушный подходит под описание, ибо человек, достойный малого и почитающий себя таковым, называется благоразумным, а не великодушным. Великодушие, таким образом, проявляется в величии, как и красота – в большом теле, между тем как маленькие тела могут быть милыми и симметричными, но не прекрасными. Тот называется чванливым, кто себя высоко ценит, не имея на то основания; однако не всякий человек, будучи достойным, но ценящий себя выше, чем следует, в силу этого – чванливый.

Малодушен тот, кто ценит себя ниже того, чего он достоин; при этом все равно, основано ли его достоинство на великих, посредственных или на малых обстоятельствах, лишь бы только он ценил себя ниже того, чего он достоин. Особенно это ясно в тех случаях, когда человек достоин великого, ибо как бы он ценил себя, если б он не был достоин великого. Великодушный представляет по степени [душевного качества] крайность, а по образу его проявления середину, так как он ценит себя по достоинству, в то время как другие в самой оценке или переходят границу, или не достигают ее. Итак, если такой человек, будучи достойным, считает себя достойным великого и даже величайшего, то, естественно, стремление его направлено к одному: самое уже слово «цена» [достоинство] указывает на внешние блага; а величайшим из них мы полагаем то, что уделяется богам, и к чему более всего стремятся высокопоставленные люди, и что является наградою за прекрасные дела. Такова слава [почет], ибо это величайшее из внешних благ. Итак, великодушный правильно относится к славе и бесславию. Без дальнего размышления ясно, что великодушные имеют дело со славой, ибо великие люди требуют себе более всего чести и славы, сообразной их достоинствам; малодушный, напротив, слишком мало ценит сам себя и менее, чем ценил бы себя великодушный. Чванливый, напротив, слишком ценит себя, более, чем ценил бы себя [на его месте] великодушный.

Итак, если великодушный достоин величайшего, то он лучший человек. Следовательно, поистине великодушный должен быть хорошим человеком и, кажется, можно предположить, что высочайшее во всякой добродетели свойственно великодушному; потому-то вовсе не соответствует великодушному сломя голову обращаться в бегство или же поступать несправедливо. Ради чего станет поступать позорно тот, в глазах коего нет ничего великого? В частностях может оказаться, что великодушный был бы совершенно смешон, если б он не был хорошим человеком; он, как дурной, не заслуживал бы почета, ибо почет – награда, приобретенная добродетелью, уделяется только хорошим людям. Итак, великодушие есть своего рода венец добродетели: оно делает добродетели большими, а без них великодушие немыслимо. Поэтому-то быть поистине великодушным тяжело. Оно невозможно без совершенства (???? ????????????).

Итак, великодушный имеет дело с честью и с бесчестьем; он умеренно станет радоваться великим почестям, оказываемым ему прекрасными людьми, как чему-то должному или даже не достигающему того, что ему следует, так как вряд ли есть почет, достойный совершенной добродетели; но и такой почет он примет, ввиду того что люди не имеют ничего большего, что они могли бы предложить ему. Он совершенно пренебрежет случайными почестями неизвестных людей при маловажных обстоятельствах, так как не их он достоин; так же поступит он и с бесчестьем, ибо по справедливости оно касаться его не может.

Итак, великодушный, как было сказано, по преимуществу имеет дело с честью, однако и с богатством и правительственной властью и вообще с благополучием и несчастьем; чтобы ни случилось, он всегда будет ровным и не будет слишком радоваться счастью или слишком горевать в несчастье. Ведь даже честь он не считает величайшим, а правительственная власть и богатство желанны потому, что почтенны; поэтому-то те люди, которые владеют ими, хотят быть почтены ради них. Тот, в глазах коего даже честь имеет малую цену, конечно, будет пренебрегать и остальным, потому он покажется надменным.

§ 8. Кажется, что и внешние блага способствуют великодушию, ибо честь признается принадлежащей людям высокого рождения, правителям и богам, так как они выше других, а чем кто выше в силу каких бы то ни было благ, тем они более почтенны; поэтому такие обстоятельства делают людей великодушнее, ибо благодаря им их уважают, хотя, по справедливости, только хороший человек заслуживает уважения, а кто с этим соединяет и богатство, того еще более уважают. Людей, владеющих подобными благами, но добродетельных, несправедливо почитать великими и неверно называть великодушными; без совершенной добродетели это невозможно.

Надменными и гордыми становятся люди, имеющие подобные блага. Счастливые обстоятельства нелегко перенести с тактом (???????) без добродетели. Люди, не умеющие переносить эти блага и считающие себя выше других, с одной стороны, презирают остальных, а с другой – сами в своих поступках следуют случаю; они лишь подражают великодушным, не будучи похожими на них; поступают они так, где только возможно. Итак, они не поступают сообразно добродетели, а других людей презирают. Напротив того, великодушный справедливо презирает (ибо судит он верно), а большинство людей судит случайно. Великодушный не подвергает себя опасностям ради малых причин; он не любит опасностей не вследствие того, что он их мало ценит. В важных случаях он подвергает себя опасностям, презирая жизнь и зная, что она не при всех обстоятельствах желательна. Будучи в состоянии благодетельствовать, он стыдится принимать благодеяния, ибо первое свойственно человеку, выказывающему превосходство, второе – превосходимому другими. Благодеяния он воздает сторицею, ибо таким образом человек, оказавши ему благодеяние, станет его должником, а он сам благодетелем. Они хорошо помнят тех, кому они оказали благодеяния, и не помнят тех, кто оказал им таковые, ибо принявший благодеяния оказывается ниже своего благодетеля, а ведь великодушный желает превосходить других; поэтому-то он о последнем [облагодетельствованном] охотно слышит, а о первом не охотно. Поэтому-то Фемида не перечисляет благодеяний, оказанных ею Зевсу, или лакедемоняне упомянули только об испытанных ими благодеяниях, а не об оказанных афинянам. Великодушному свойственно вовсе не обременять никого или неохотно, а весьма охотно служить другим; далее, ему свойственно быть величавым с высокопоставленными и богатыми людьми, а с людьми среднего состояния благосклонным, ибо превосходить первых тяжело и похвально, а вторых – легко, и выказать в кругу первых свое положение неблагородно, между тем как сделать это в кругу мелких так же низко, как хвастаться своею силой в кругу слабых. [Великодушному свойственно] не бывать там, где люди считают почетным бывать или где другие играют первую роль; ему свойственно медленно и обдуманно приниматься за дело, и только в тех случаях, где слава и дело велики, и притом если оно может быть совершено лишь немногими великими и именитыми людьми. Он необходимо должен быть открытым врагом и открытым другом, так как только боязливый скрывает свои чувства. Он более заботится об истине, чем о мнении людей, поэтому его слова и дела открыты для всех. Он откровенно высказывается, ибо презирает людей; поэтому-то он говорит всегда правду, за исключением иронии: иронию же он любит в обращении с толпою.

Влияние других, за исключением друга, он не в состоянии перенести, ибо такая зависимость – рабская черта, поэтому-то все льстецы – прихвостни и все низкие люди – льстецы. Его нелегко удивить, так как ничто ему не велико. Он не злопамятен: не свойственно великодушному припоминать старое, в особенности обиды; ему скорее свойственно не замечать их. Он не любит сплетен; он не любит говорить не только о себе, но и о других, так как он не заботится о том, чтоб его хвалили или чтобы других порицали; поэтому-то он неохотно хвалит и не злословит даже о врагах, разве только раздраженный надменностью. Менее всего станет он жаловаться и просить помощи при неизбежных бедствиях и при небольших (это свойственно тому, кто занят подобными мелочами). И, будучи в состоянии приобретать, он более обращает внимание на прекрасное и неприбыльное, чем на прибыльное и полезное, ибо на первое «самоудовлетворенные» люди более обращают внимание. Походка великолепного должна быть, как кажется, медленна, голос низким, речь содержательна, ибо человек, которому не многое важно, нетороплив, и, кому немногое кажется великим, тот не возвышает голоса, а крикливую и быструю речь создают противоположные причины.

§ 9. Итак, таков великодушный; слишком мало ценящий себя – малодушный, а слишком много – чванливый; но и эти не кажутся позорными, так как они не делают дурного, хотя и уклонились от нормы (???????????). Малодушный, будучи достоин блага, сам лишает себя того, чего достоин, и он кажется, вследствие столь недостойной оценки самого себя, человеком, имеющим какой-то порок, почему он и считает себя недостойным благ и кажется не знающим себя самого, ибо в противном случае он стремился бы к тому, чего он достоин, так как ведь это – благо; таких людей не считают глупцами, а скорее «нерешительными» (oxvqpoi). Такое их мнение о себе делает их худшими, ибо всякий стремится к тому, что достойно его, а они отстраняются от прекрасных действий и занятий, считая себя недостойными, устраняются также и от внешних благ. Чванливые же действительно глупы и не знают самих себя, и это вполне очевидно: считая себя достойными, они предпринимают великие и почетные дела и в них обнаруживаются. Они украшают себя платьями, принимают важный вид и тому подобное и желают, чтоб их богатство было всем очевидно; говорят они много о себе, как будто бы этим им оказан почет.

Малодушие, однако, более противоположно великодушию, чем последнее чванливости, и встречается малодушие чаще, да оно и худший порок. Итак, сказано, что великодушие имеет дело с честью в великом значении этого слова.

§ 10. Кажется, что и относительно чести существует, как в предшествующем сказано, некоторого рода добродетель, которая относится точно так к великодушию, как щедрость к великолепию, ибо обе [то есть щедрость и честь] далеки от великого, а приспособляют нас к умеренным и мелким обстоятельствам. Как при взимании и раздаче ценностей существует середина, избыток и недостаток, точно так же и стремление к чести может быть большим или меньшим, чем следует, и не в том, в чем следует, или не такое, какое следует; поэтому-то мы порицаем честолюбивого как человека, стремящегося к чести более, чем следует, и в делах, в которых этого не следует; нечестолюбивого же [мы порицаем] и как человека, не намеревающегося приобресть почет даже прекрасными поступками. Иногда, напротив, мы хвалим честолюбивого как человека мужественного, любящего прекрасное, а нечестолюбивого – как человека умеренного и благоразумного, как об этом мы еще ранее говорили. Ясно, что понятие, обозначающее стремление к этому (????????????), имеет несколько значений и что мы относим понятие честолюбца не всегда к одному и тому же человеку, напротив, употребляя это слово в похвальном смысле, мы относим к человеку, стремящемуся к чести более, чем большинство людей; употребляя понятие в смысле порицания, мы относим его к человеку, стремящемуся к чести больше, чем следует. А так как середина не имеет названия, то кажется, что крайности состязаются из-за этого пустого места [середины]. Но где есть избыток и недостаток, там есть и середина, люди стремятся к чести то более, то менее, чем следует, а иногда и в той мере, в какой следует. Ведь это последнее приобретенное свойство и одобряют, так как безымянная середина стремления к чести в этом свойстве и состоит; оно в сравнении с честолюбием покажется отсутствием честолюбия, а в сравнении с этим последним покажется честолюбием; в попеременном сравнении оно покажется то тем, то другим, но это, по-видимому, свойственно и другим добродетелям, только что в данном случае крайности кажутся противоположными друг другу, так как середина не имеет названия.

§ 11. Кротость – середина по отношению к гневу; но так как середина, собственно, не имеет названия, а также не имеют его и крайности, то мы переносим обозначение кротости на человека, придерживающегося середины, хотя кротость, собственно, склоняется в сторону недостатка, который тоже не имеет названия. Избыток же можно бы назвать гневливостью, ибо самый аффект называется гневом. Причин, его производящих, много, и они разнообразны. Хвалят того человека, который гневается в тех случаях, когда следует, и на тех, на кого следует, а сверх того – как, когда и сколько следует. И такого-то можно назвать кротким, поскольку кротость похвальна. Кроткий желает быть безмятежным (‘????????) и не подчиняться страстям, а гневаться – только как велит разум при тех обстоятельствах и насколько велит разум. Погрешает он скорее в сторону недостатка, ибо кроткий не мстителен, а скорее очень снисходителен. Недостаток, будь то отсутствие гнева или что-либо иное, порицается, потому что те кажутся глупыми, которые не гневаются при обстоятельствах, при которых следует, или не тогда, когда следует, или не на тех, на кого следует. Негневливый кажется не замечающим обид и не огорчающимся ими и вследствие того неспособным к самозащите, а только рабскому характеру свойственно сносить обиды и не замечать обид, наносимых его близким. По всем перечисленным пунктам бывает и избыток, [можно гневаться] на людей, на коих не следует, или по поводу, по которому не следовало бы, или сильнее и скорее, чем следует, или более долгое время. Не все это, однако, встречается в одном и том же лице; это, пожалуй, и невозможно, ибо зло уничтожает само себя; став совершенным (?????????), оно невыносимо. Итак, вспыльчивые, с одной стороны, легко гневаются на людей, на коих не следовало бы, и при обстоятельствах, при коих не следовало, и притом более, чем следует; но, с другой стороны, они легко и успокаиваются. Это качество в них прекрасно. Причина этого заключается в том, что они не сдерживают гнева, но, будучи откровенными, вследствие впечатлительности, тотчас изливают гнев, а потом успокаиваются. Желчные люди суть те, которые гневаются слишком быстро и на всякого, и притом по всякому поводу. Оттого-то они так и называются – ?????????. Озлобленных людей трудно примирить, и гневаются они долгое время, ибо гнев свой они сдерживают в себе. Они успокаиваются, когда есть на ком выместить гнев. Месть прекращает гнев, изменяя страдание в наслаждение; у них тяжело на душе, пока этого не случилось.

Так как гнев их не проявляется, то никто их не уговаривает, а для такого человека необходимо много времени, чтобы гнев улегся. Такие люди в тягость как себе, так и лучшим своим друзьям. Тяжелыми мы называем людей, которые гневаются в тех случаях, когда не следовало бы, и сильнее, чем бы следовало, и более долгое время. Притом они не успокаиваются раньше, чем отметили и наказали обидчика. Кротости мы противополагаем избыток [гнева], как более часто встречающийся, и притом потому, что человеческой природе мстительность более свойственна. В сожительстве тяжелые люди невыносимы.

Ранее сказано (ясно, однако, и из того, что теперь говоре-но), что нелегко определить, как, на кого, по каким поводам и сколько времени следует гневаться и до какой границы человек [гневаясь], поступает правильно или погрешает. Тот, кто только немного переступает границу в сторону ли избытка или недостатка, того не порицают. Иногда даже мы хвалим недостаточно гневающихся и называем их кроткими, а гневливых называем мужественными, способными к правлению. Нелегко на словах определить, какую границу гнев должен перейти и как выразиться, чтобы заслужить порицание, ибо суждение определяется частными случаями и ощущениями; но все же ясно, что похвально среднее состояние души, в силу которого мы гневаемся, на кого следует, и по тому поводу, по коему следует, и как следует и т. д.; далее, что избыток и недостаток заслуживают порицания, и притом слабого порицания, если граница незначительно перейдена; большего – если больше перейдена, и сильнейшего, наконец, если граница значительно перейдена. Следует, значит, заботиться о приобретении среднего душевного состояния. Итак, мы высказались относительно душевных состояний, связанных с гневом.

§ 12. В отношениях людей и в общении их словами и делом обходительными (???????) называются те, которые все хвалят ради удовольствия других, ни в чем не возражают и желают быть как можно приятнее всякому встречному; напротив того, те, которые во всем возражают и не заботятся о том, чтобы понравиться кому бы то ни было, называются строптивыми и спорщиками; ясно, что эти приобретенные свойства души заслуживают порицания и что середина, которая указывает, в каких случаях и каким образом следует соглашаться или противодействовать, – что эта середина похвальна; она, однако, не имеет названия, но, кажется, более всего подходит к любезности (?????), ибо хорошим и любезным мы называем ведь того, кто действует сообразно этой середине, если только прибавить еще любовь. Отличается эта середина от любезности тем, что она не связана с волнением и не предполагает любви к тому, с кем имеешь общение, ибо ведь не в любви и не в ненависти следует искать основания, почему такой человек уделяет в каждом случае должное каждому, а в том, что он таков [имеет такие душевные качества]. Он поступает одинаковым образом как со знакомыми, так и с незнакомыми, как с близкими ему людьми, так и с дальними, и с каждым соответственно, и ведь не нужно же одинаковым образом заботиться как о близком, так и о чужом, или причинять им печаль. Итак, вообще говоря, такой человек будет жить в общении с другими, как следует; когда же дело касается чего-либо прекрасного или полезного, тогда он будет заботиться о том, чтобы не оскорбить никого или чтобы доставить удовольствие. Кажется, что эта добродетель касается наслаждений и неудовольствий, возникающих в общении людей; в тех случаях, когда некрасиво или даже вредно участвовать в известном наслаждении, такой человек предпочтет противодействие и огорчит других. В тех случаях, когда какое-либо действие влечет за собой позор, и притом значительный, или вред, а противодействие – лишь незначительное огорчение, в этих случаях подобный человек будет не соглашаться, а противодействовать. Он иначе будет обходиться с людьми с положением, чем с первым встречным, иначе с более знакомым, чем с менее знакомым, и подобным образом, следуя другим различиям, он каждому уделит приличествующее ему; говоря безотносительно, он всегда предпочтет произвести приятное впечатление и будет остерегаться огорчать людей, если только следствия не очень важны, сообразуясь, как я говорю, с прекрасным и полезным. Ради великой радости в недалеком будущем он согласен причинить небольшое огорчение. Итак, человек, придерживающийся середины, таков. Он не имеет, однако, названия. А человек, развлекающий других, стремящийся быть всегда приятным и делающий это без задней мысли, – обходительный; тот же, кто при этом имеет в виду свою пользу, денежную или выгодную в каком бы то ни было отношении, тот называется льстецом. Напротив, тот, кто во всем противоречит, называется, как сказано, строптивым и спорщиком. Крайности кажутся потому непосредственно противоположными друг другу, что середина не имеет особого названия.

§ 13. Почти того же самого касается добродетель, составляющая середину в хвастовстве, она также не имеет названия; недурно будет, однако, коснуться и ее. Разбирая каждую добродетель в отдельности, мы лучше поймем нравственность и убедимся, что добродетель – середина, когда увидим, что это верно в каждом отдельном случае. Мы уже сказали о тех, которые в общении людей руководятся приятным и неприятным; теперь мы скажем о придерживающихся истины или лжи как в словах, так и на деле, и в симулировании. Кажется, что хвастун – такой человек, который приписывает себе славные дела, ему не принадлежащие, или приписывающий себе их в большей мере, чем он на то имеет основание; напротив того, ироничный тот, который отклоняет от себя славные дела или умаляет их значение; средний между ними, остающийся в известном смысле всегда самим собою, правдивый в жизни и словах, признающий за собою то, что у него есть не более и не менее. Каждый из указанных характеров может в отдельном случае поступать так или ради известной цели, или же без нее. Каждый человек говорит, действует и живет сообразно тому, каков он, если он не имеет в своем действии особой цели.

Говоря безотносительно, ложь дурна и заслуживает порицания, истина же прекрасна и похвальна; поэтому-то и правдивый, вследствие того что он придерживается середины, похвален; напротив того, оба вида лжецов заслуживают порицания, в особенности же хвастун. Мы скажем о каждом и начнем с правдивого. Говорим мы здесь не о том, кто правдиво выполняет договоры, или о тех случаях, где дело идет о справедливости или несправедливости (ибо все это относится к другой добродетели), а о тех случаях, когда ничего подобного в расчет не входит и когда человек в жизни и словах правдив вследствие такого характера. Такой человек должен быть порядочным, ибо кто любит правду, тот будет говорить ее, как в тех случаях, где она не важна, так и в тех еще более, где она важна; он будет в этих случаях опасаться лжи, которой он и безотносительно опасается. Такой человек похвален; и уж если он отклоняется от истины, то скорее в сторону ее умаления; это кажется пристойнее, так как всякое преувеличивание отвратительно; тот, кто симулирует большую степень качеств, чем имеет их, не имея при этом задней мысли, имеет сходство с дурным человеком, ибо в противном случае ложь бы ему не нравилась, – но более кажется пустым человеком, чем испорченным. Если же он это делает ради определенной цели, то он не слишком заслуживает порицания, если цель эта – хорошее мнение и почет; постыднее, если цель – деньги или нечто связанное с деньгами. Впрочем, хвастовство не столько заключается в умении хвастаться, сколько в намерении; ибо тот хвастун, у кого это вошло в привычку и сделалось чертой характера. Настоящему лжецу самая ложь нравится, а другие стремятся к хорошему мнению или выгоде. Те, которые хвастаются, чтобы выиграть в глазах других, приписывают себе такие вещи, которые похвальны и которые делают людей блаженными; те же, которые хвастаются ради выгоды, приписывают себе вещи, доставляющие удовольствие ближним, и отсутствие которых можно скрыть: например, они выдают себя за мудрого вещателя или искусного врача. Вот ради таких вещей люди симулируют, и подобными-то вещами они хвастаются, ибо в них заключено то, о чем мы только что сказали. Ироничные люди, стремящиеся в своих речах к умалению, являют характер более приятный, ибо ведь они ведут речь не ради выгоды, а чтоб избежать напыщенности; они особенно охотно умаляют в себе все славное, как, например, делал Сократ. Те, которые такое умаляющее симулирование распространяют и на незначительные и всем очевидные вещи, называются ?????????????? (лицемерными) и легко заслуживают пренебрежения. Иногда даже это становится хвастовством, как, например, одежда спартанцев, ибо одинаково хвастливо как преувеличение, так и умаление некоторых вещей. Те, которые умеренно пользуются иронией и в вещах не слишком плоских и очевидных, являются приятными. Правдивому противоположен хвастун, ибо он хуже [ироничного].

§ 14. Так как в жизни есть отдых, а в нем разговор и шутки, то, вероятно, и здесь есть пристойное обращение и правила, что и как следует говорить, а также и слушать. Есть при этом разница, говорить ли что-либо или же слушать это. Очевидно, что и здесь есть избыток, середина и недостаток. Те, которые представляют избыток в смешном, кажутся шутами; представляя все в смешном виде, они более заботятся о том, как бы возбудить смех, чем о том, чтобы говорить пристойное и не оскорбить человека, над которым насмехаются. Напротив, те, которые и сами никогда не скажут ничего смешного и сердятся на других в подобных случаях, эти кажутся грубыми и неотесанными. Наконец, тех называют ловкими, которые шутят с тактом, уподобляя их людям, умеющим вращаться во всех сферах: такие шутки являют подвижной дух: а как тело обсуждается по его движениям, точно так же и характер. Но так как большинству людей больше, чем следует, нравятся шутки и насмешки, то и шутов поэтому называют ловкими людьми, так как и они доставляют наслаждение. Но ясно из сказанного, что они отличаются, и притом не мало, от последних. Приличие свойственно душевному качеству, выражающему собой середину; ибо приличный говорит и выслушивает лишь такие вещи, которые пристойны хорошему и свободному человеку, так как в области шуток есть ведь пристойные вещи, которые такой человек выслушает и станет говорить. И шутки свободного человека отличаются от шуток человека с рабским образом мыслей точно так же, как шутки образованного – от шуток необразованного. Это всякий может видеть из сравнения старой комедии с новой: у первой смешное состояло в сквернословии, у второй – более в намеках, а это различие немаловажно в отношении приличия. Но каким образом определить человека хорошо шутящего? Тот ли это, кто говорит, что прилично свободному, или тот, кто не только не оскорбляет, но даже доставляет наслаждение слушающему? Или же именно это неопределимо? Ибо то, что одному ненавистно, другому приятно; именно это он станет выслушивать, а кажется, что то, что кто-либо согласен выслушать, то он готов и сделать. Однако не все он станет делать, ибо насмешка есть своего рода оскорбление чести, и некоторые оскорбления чести упоминаются законодателями. Следовало бы, кажется, наказывать и насмешки. Любезный и свободный человек будет вести себя так, чтобы быть себе законом. Именно таков и есть «средний человек», все равно, назовем ли мы его приличным или ловким. Шуты – рабы смешного, и ради красного словца они не жалеют ни себя, ни других; притом они говорят такие вещи, какие приличный не только бы не сказал, но даже не стал бы выслушивать. Грубый человек для подобного обращения совершенно непригоден, ибо, не способствуя со своей стороны ничем, он на все сердится.

Кажется, что отдых и шутка в жизни необходимы. Итак, вот три указанные середины в жизни, и все они касаются общения словом и делом; различаются они тем, что одна имеет дело с истиной, а другие две – с приятным. Из двух последних, касающихся наслаждений, одна касается шуток, а другая – остального обращения людей в жизни.

§ 15. Не следует говорить о стыде как о какой-либо добродетели: он более похож на аффект, чем на приобретенное свойство души; определяется стыд так: он есть некоторый страх бесчестия; проявляется он в нас несколько похоже на страх перед ужасным, ибо как стыдящиеся краснеют, так боящиеся смерти бледнеют. Итак, и то и другое суть телесные явления, откуда ясно, что они скорее аффекты, чем приобретенные свойства души. Этот аффект [стыда] приличен не всякому возрасту, а только юношескому. Мы полагаем, что молодые люди должны быть стыдливыми, так как они, находясь под влиянием аффектов, часто грешат, а стыд удерживает их, поэтому мы и хвалим стыдливых молодых людей; взрослого же никто не станет хвалить за стыдливость, так как, думаем мы, ему не следует делать ничего такого, чего надо стыдиться. Стыд не свойствен хорошим людям, так как стыдятся дурных действий, а хороший человек не станет их совершать. При этом нет разницы, будет ли действие действительно постыдное или только считаемое постыдным; ни того, ни другого не следует совершать, а следовательно, не приходится и стыдиться их. Дурной же человек именно таков, что он в состоянии совершить что-либо постыдное. Нелепо думать, что тот, кто совершает нечто подобное и стыдится, может считать себя в силу этого хорошим человеком. Стыд имеет отношение к произвольным действиям, а хороший человек никогда не станет произвольно делать дурное. Однако условно и стыд может быть чем-то хорошим [ибо говорят]: «Если кто совершит дурное, то ему следует стыдиться». Но условность не имеет места в добродетели. Если наглость и отсутствие стыда при дурных действиях есть нечто дурное, то совершать дурное и при этом стыдиться тем не менее не хорошо. И воздержность также не добродетель, а нечто смешанное; но на нее мы укажем впоследствии; теперь же скажем о справедливости.

Книга V

О справедливости

§ 1. Теперь должно обратиться к рассмотрению справедливости и несправедливости и к тому, каких действий они касаются, и какого рода середина – справедливость, и между какими крайностями находится справедливое. Рассмотрение наше будет следовать тому же самому методу, как и в предыдущих случаях.

Мы видим, что словом «справедливость» все желают обозначить то приобретенное свойство души, в силу которого люди становятся способными к справедливым действиям и в силу которого они поступают справедливо и желают справедливого; то же самое и относительно несправедливости, в силу которой люди поступают несправедливо и желают несправедливого; поэтому и мы это общее описание положим в основу нашего исследования.

Науки и способности отличаются от приобретенных душевных качеств, ибо одна и та же способность и наука охватывает, как кажется, противоположности, приобретенное же свойство не охватывает в то же время и противоположного ему: например, человек, имеющий здоровье, не станет желать противоположного ему, а только здоровое, и мы говорим, что он идет «здорово», когда он ходит, как здоровый человек. Часто известное приобретенное свойство познается из противоположного ему свойства, и часто оно познается из того, что ему подчинено: когда телесное благообразие [??????] известно, то вместе с тем известно и безобразие; благообразие познается из условий, создающих его, и из него познаются условия, создающие благообразие. Если благообразие состоит в твердости мускулов, то по необходимости безобразие должно состоять в вялости мускулов, и условиями, создающими благообразие, должны быть условия, делающие мускулы твердыми. В большинстве случаев бывает, что если одно из противоположных качеств употребляется в различных значениях, то и другое также употребляется в различных значениях, например, если справедливое, то и несправедливое.

§ 2. Кажется, понятия справедливость и несправедливость употребляются в различных значениях, но различие ускользает вследствие родственности синонимов и не замечается, как бывает, когда значения сильно отличаются, например, различие по смыслу велико в случае синонима ?????, которым обозначается кость под шеей животного [ключица] и инструмент, которым открывают дверь. Посмотрим, в скольких значениях употребляется слово «несправедливый». Несправедливым называют как нарушающего закон, так и берущего лишнее с других, и человека, не равно относящегося к другим людям [??????]. Ясно, что и справедливым называют то человека, поступающего по законам, то равно относящегося ко всем людям. Итак, понятие «справедливость» означает в одно и то же время как законное, так и равномерное, а «несправедливость» – противозаконное и неравное [отношение к людям]. Но так как несправедлив также человек, стремящийся к лишней выгоде, то, следовательно, несправедливость имеет отношение к благам – не ко всем благам, а лишь к тем, которые создают [внешнее] счастье и несчастье, которые, говоря безусловно, всегда блага, но не суть таковые для каждого отдельного лица. Люди же их именно и желают и стремятся к ним, а этому не следовало бы быть, а следовало бы им молиться о том, чтобы безотносительные блага стали благами и для них; выбирать же им следует те, которые суть блага для них. Несправедливый не всегда станет выбирать большее, но иногда и меньшее, когда имеет дело с безотносительным злом; но так как меньшее зло в известном смысле может быть названо благом, а корысть [????????] заключается в стремлении к благам, то такой человек все же, как кажется, может быть назван человеком корыстным; он в то же время и человек, не равно относящийся к другим, ибо это последнее понятие охватывает собою первое и обширнее его.

§ 3. Если человек, преступающий законы, несправедлив, а держащийся законов – справедлив, то ясно, что все, установленное законом, в известном смысле справедливо, ибо все, что положено законодателем, законно, и каждое отдельное его постановление мы называем справедливым. Законы же касаются всевозможных отношений, имея в виду или общее благо всех людей, или же благо лучших и сильнейших людей, а этих называют таковыми или вследствие их добродетели, или по какой-либо другой подобной причине, так что по одному значению понятие справедливого производит и охраняет блаженство и части его в политическом общении.

Но закон приказывает, сверх того, творить дела мужества – например, не покидать военного строя, не убегать с поля сражения и не бросать оружия; дела умеренности – например, не прелюбодействовать и не делать насилий; дела кротости – например, не драться и не браниться. Подобным же образом поступает закон и относительно других добродетелей и пороков, предписывая первые и воспрещая последние, и предписывает он верно, если он верно составлен, хуже – если он небрежно составлен. В этом смысле справедливость – совершенная добродетель, хотя и небезотносительно совершенная, а по отношению к другим людям, и вследствие этого-то часто справедливость является величайшей из добродетелей, более удивительной и блестящей, чем вечерняя или утренняя звезда; поэтому-то мы и говорим в виде пословицы: «В справедливости заключаются все добродетели».

Сверх того, она потому есть наиболее совершенная добродетель, что польза этой добродетели совершенная; совершенная же она потому, что кто обладает ею, имеет возможность воспользоваться ею и для других людей, а не только для себя. Многие люди умеют проявлять добродетель в своих домашних обстоятельствах, но не в состоянии сделать этого по отношению к другим. В этом обстоятельстве и лежит истинный смысл изречения Вианта, что «должность показывает человека», ибо должностное лицо имеет дело с ближними и с обществом. Вследствие этого же обстоятельства одна только справедливость из всех добродетелей, как кажется, состоит в благе, приносящем пользу другому лицу, ибо справедливость всегда относится к другим и приносит пользу другому лицу, будь оно властелин или все общество. Самый дурной человек, действительно, есть тот, кто поступает дурно как по отношению к себе, так и по отношению к своим друзьям, но самый лучший человек не тот, кто поступает сообразно с добродетелью [справедливостью] по отношению к себе, а тот, кто поступает так по отношению к другим, а это – трудное дело. В таком смысле справедливость не есть часть добродетели, а вся добродетель, и противоположность ее – несправедливость – не часть порочности, а порочность вообще.

Из сказанного ясно, чем отличается добродетель от этой справедливости: по существу они тождественны, но в проявлении они различаются: одна – справедливость, добродетель, проявляющаяся в отношении к другим, другая, то есть добродетель, приобретенное душевное качество, взятое безотносительно.

§ 4. Мы исследуем здесь справедливость как часть добродетели, ибо, как мы сказали, таковая существует; точно так же мы исследуем и несправедливость как часть [порочности]. Доказательство ее существования следующее: при всяком порочном действии человек поступает несправедливо, но он может не проявить корысти, например, если он из трусости бросит свой щит, или по грубости выбранит кого-либо, или не поможет деньгами вследствие скупости. Проявляя корысть, он при этом часто не впадает ни в один из упомянутых пороков и, конечно, не во все вместе, однако он впадает в известного рода порочность (ибо ведь мы его хулим), а именно в несправедливость; итак, есть особого рода несправедливость, часть всей несправедливости, и есть понятие несправедливого, составляющее часть всего понятия несправедливого, определенного законом. Сверх того, если кто-либо ради выгоды занимается прелюбодеянием и получает за это плату, а другой, напротив, приносит денежные жертвы своей страсти, то последнего, как кажется, следует скорее назвать невоздержным, чем корыстолюбивым, первого же – несправедливым, а не невоздержным; и это, очевидно, вследствие его стремления к наживе.

Далее, все другие несправедливые поступки можно всегда подвести под какой-либо вид порочности: например, прелюбодеяние под невоздержность, если кто-либо оставил своего ближнего в битве, то это можно подвести под трусость, побои – под гневливость, а любостяжание ни под какой другой порок не подведешь, кроме несправедливости. Итак, ясно, что, кроме всей несправедливости, существует несправедливость как часть первой, имеющая то же название вследствие того, что оба определяются одним и тем же родовым понятием; смысл и значение обоих заключается в отношении к другим людям; разница лишь в том, что одна имеет дело с почестями, или деньгами, или безопасностью и тому подобными, заключенными в одну категорию явлениями, возникает из наслаждения выгодой, другая же охватывает все то, с чем имеет дело нравственный человек.

§ 5. Итак, ясно, что существует несколько родов справедливости и что, помимо всей справедливости, существует еще и другая; следует определить, какова она и какие ее качества. Мы уже различили несправедливость, состоящую в нарушении законов, от несправедливости, состоящей в неравном отношении, а также справедливое, в смысле законного, мы различили от справедливого, в смысле равного отношения. Итак, первый вид несправедливости состоит в нарушении закона. Если неравномерное и противозаконное не одно и то же, но отличаются друг от друга, как часть от целого (ибо все неравномерное противозаконно, но не все противозаконное неравномерно), то значит, и несправедливое, и вообще несправедливость не одно и то же, а различаются друг от друга, как часть отличается от целого, ибо несправедливость в этом значении есть часть всей несправедливости, точно так же как и справедливость – часть всей справедливости. Мы должны говорить о специальной справедливости и о специальной несправедливости и точно так же о специально-справедливом и несправедливом. Мы оставим без внимания справедливость и несправедливость, имеющую связь со всей добродетелью и состоящую в проявлении всей добродетели или порочности по отношению к другим людям. Ясно также, как следует определить справедливое и несправедливое по отношению к ним [то есть всей добродетели и порочности]. Почти все действия, предписанные законом, осуществляются всецело добродетелью, ибо закон предписывает осуществлять в жизни всякую отдельную добродетель и запрещает всякое порочное действие; те законоположения, которые касаются воспитания человека для общественной жизни, имеют в виду создать всю добродетель. Вопрос же о том, принадлежит ли воспитание отдельного человека, которое делает его хорошим человеком вообще, а не гражданином, политике или другой какой науке, будет нами рассмотрен позднее; может быть, не одно и то же – быть хорошим человеком и хорошим гражданином.

Что касается специальной справедливости и соответствующего справедливого, то один вид ее проявляется в распределении почестей, или денег, или вообще всего того, что может быть разделено между людьми, участвующими в известном обществе (здесь-то и может быть равное или неравное наделение одного перед другим). Другой вид ее проявляется в уравнивании того, что составляет предмет обмена; этот последний вид подразделяется на две части: одни общественные сношения произвольны, другие непроизвольны; к произвольным относятся купля и продажа, заем, ручательство, вклад, наемная плата; они называются произвольными, ибо принцип подобного обмена произволен. Что касается непроизвольных, то они частью скрытые, например воровство, прелюбодеяние, приготовление яда, сводничество, переманивание прислуги, убийство, лжесвидетельство; частью насильственные, например искалечение, удержание в тюрьме, умерщвление, грабеж, увечье, брань и ругательства. 6. Итак, если несправедлив тот, кто нарушает равномерность, и если несправедливое заключается в неравномерности, то ясно, что должна быть и середина в неравномерности, а таково равномерное; в каждом действии, в котором может быть излишек или недостаток, может быть и равномерность; если несправедливым называется неравномерное, то справедливым – равномерное; это ясно всем и без дальнейших доказательств; а если равномерное – середина, то и справедливое – середина; равномерное же предполагает, по крайней мере, два предмета. Итак, необходимо, чтоб справедливое было серединой и равномерным (по отношению к известным предметам и лицам): поскольку оно середина, оно должно быть серединой чего-либо (а это есть избыток и недостаток); поскольку оно есть равномерное, оно равномерно относительно двух предметов, а поскольку оно справедливое, оно справедливо относительно известных лиц. Итак, справедливое предполагает по необходимости, по крайней мере, четыре условия: два лица, по отношению к которым оно справедливо, и два предмета, к которым оно относится. Точно так же и равенство будет одним и тем же как по отношению к предметам, так и по отношению к лицам, ибо как предметы относятся друг к другу, так же и лица: если они неравны, то они не могут иметь равного; отсюда-то и возникают тяжбы и споры, когда равные люди владеют неравным имуществом или неравным уделено равное.

Это явствует и из поговорки: «Делите по достоинству». Все люди согласны в том, что распределяющая справедливость должна руководствоваться достоинством, но мерило достоинства не все видят в одном и том же, а граждане демократии видят его в свободе, олигархии – в богатстве, а аристократии – в добродетели. Итак, понятие справедливого состоит в известного рода аналогии [пропорциональности], ибо пропорциональность свойственна не только абстрактным (????????? ???????) числам, но числам вообще. Пропорциональность состоит в равенстве чисел и нуждается, по крайней мере, в четырех членах. Очевидно, что «разделенная» пропорция состоит из четырех членов, но и «постепенная» точно так же, ибо последняя пользуется одним числом как двумя и вызывает его два раза, например, как а относится к Ь, так же и b относится к с. Итак, если считать b два раза положенным, то выходит, что пропорция состоит из четырех членов. Таким образом, и понятие справедливого предполагает, по крайней мере, четыре члена и отношение то же самое, ибо лица и предметы также разделены. Итак, как лицо а относится к лицу Ь, точно так же относится предмет с к предмету d, или, называя лица и предметы попеременно: а относится к с, как b относится к d, отсюда следует, что и целое относится к целому, как части [то есть A + C: B + D = A: B], а таким именно сочетанием и пользуется распределение, и если пропорция так составлена, то сочетание верно.

§ 7. Итак, разделяющая справедливость состоит в сочетании отношений а к с и b к d, и в то же время справедливое – середина того, что находится вне пропорции, ибо пропорциональность состоит в середине, а справедливое – в пропорциональности. Математики называют такую пропорцию геометрической, ибо именно в ней целое относится к целому, как один член относится к другому. Но это пропорция не постепенная, ибо отношение лица к предмету не состоит в одном и том же числе.

Итак, в этом значении справедливое – пропорция, а несправедливое – противоречащее пропорции. В таком случае один член пропорции становится слишком большим, а другой – слишком малым. Это явствует и из рассмотрения действий, так как поступающий несправедливо уделяет себе из подлежащего делению слишком большую часть, а терпящий несправедливость получает слишком малую часть. Что же касается зол, то отношение здесь обратное, ибо меньшее зло по отношению к большему злу почитается благом, и выбор меньшего зла предпочтительнее большего, а выбирается всегда благо, и чем оно больше, тем оно предпочтительнее. Итак, вот каков этот вид справедливого.

Остальной вид – уравнивающая справедливость – возникает в произвольных и непроизвольных обменах и отношениях. Этот вид справедливости различается по форме от предыдущего. Распределяющая справедливость, как сказано, касается благ, общих всем гражданам, и распределяет их пропорционально, и даже если бы распределялось общественное имущество, то при этом руководствовались бы отношением, в котором стоят взносы в общественную казну отдельных граждан. Несправедливость, противоположная этому виду справедливости, заключается в непропорциональности. Справедливость же в обменах также заключается в своего рода равенстве, но не по такой пропорции, а по арифметической, ибо здесь не имеют в виду разницы, лишил ли порядочный человек дурного чего бы то ни было, или дурной – порядочного, или же порядочный совершил прелюбодеяние, а не дурной человек; закон обращает внимание лишь на различие ущерба, а с лицами обходится как с равными во всем, за исключением различения того, кто совершил преступление, от того, кто страдает, и того, кто нанес ущерб, – от того, кто терпит ущерб. Итак, эту-то несправедливость, состоящую в неравенстве, судья старается приравнять, ибо в тех случаях, когда один испытывает побои, а другой наносит их, или когда один убивает, а другой убит, в этих случаях страдание и действие разделены на неравные части. Судья старается путем наказания восстановить равенство, отнимая выгоду у действующего лица. Слово выгода употребляется, вообще говоря, во всех подобных случаях, хотя бы оно и не было вполне соответствующим названием, как, например, говорится о выгоде про того, кто нанес побои, а о наказании – про того, кто испытал побои; когда определено страдание, испытанное кем-либо, то одно называется наказанием, другое – выгодой. Итак, середина между избытком и недостатком – равное; выгода же и ущерб суть избыток и недостаток, и притом в противоположном отношении: выгодой называется избыток блага и недостаток зла, ущербом – противоположное; середина же между ними есть равное, которое мы называем справедливым.

Следовательно, уравнивающая справедливость есть середина ущерба и выгоды; поэтому-то люди, когда спорят о чем-либо, прибегают к судье: идти в суд значит обратиться к справедливости, ибо судья желает быть как бы олицетворенной справедливостью; к тому же люди ищут беспристрастного судью, и кое-где судей называют «посредниками», чтоб этим обозначить, что люди, достигнув справедливого решения, станут держаться середины. Итак, справедливость должна быть известного рода серединой, если уже судья есть нечто подобное. Судья же уравнивает и отнимает как бы у линии, разделенной на неравные части, ту часть, которая превышает собою половину, чтобы присоединить ее к меньшей части. Если целое делится на две части, то говорится, что каждый получил свое, если каждый получил равную часть. Равное же состоит в середине между большим и меньшим по арифметической пропорции; поэтому-то справедливое называется ???????, ибо оно состоит из двух частей (????), и можно бы произносить ???????, а вместо ???????? (судья) – ????????. Если из двух равных величин у одной отнять нечто и прибавить это нечто к другой, то последняя двумя частями будет больше первой; если же отнять часть, не прибавляя ко второй, то она будет лишь одной частью больше первой. Та величина, к которой прибавлена часть, будет этой частью больше середины, а середина, в свою очередь, больше той величины, у которой отнята часть. Отсюда мы можем узнать, что мы должны взять у человека, имеющего слишком много, и какую часть должны прибавить тому, кто имеет слишком мало; ту часть, которая превышает середину, мы должны прибавить имеющему слишком мало, и избыток середины должны отнять у имеющего слишком много.

Предположим три равные по длине линии – ??’, ??’ и ??’.

Пусть от линии ??’ будет отнята часть ?? и присоединена к линии ??’ часть ?’?, так что вся линия ?’? длиннее линии ?? и ?’? на ?’? и длиннее линии ??’ на ?’?. Названия же эти, выгода и наказание, собственно, заимствованы из области произвольного обмена, ибо получить более, чем ранее имел, называется выгадать, а остаться при меньшем, чем первоначально было, называется потерпеть ущерб [быть наказанным], как это бывает при купле и продаже и других делах, дозволенных законом. В тех же случаях, когда никто не получит более и никто не получит менее, но всякий получит свое и получит по доброй воле, в этих случаях говорят, что никто не выгадал и не потерпел ущерба.

Итак, справедливость есть середина выгоды и ущерба, ограничивающая произвол; она стремится к тому, чтобы каждый как ранее, так и позднее имел равное [следуемое ему].

§ 8. Некоторым кажется, что воздаяние равным безусловно справедливо. Это, например, утверждали пифагорейцы; они так безотносительно определяли: справедливое состоит в воздаянии другому равным. Однако воздаяние равным нельзя подвести ни под понятие распределяющей справедливости, ни под понятие уравнивающей, хотя в этом смысле желают истолковать судебное решение Радаманта:

Если кто терпит равное тому,

что сделал, то справедливость соблюдена,