– За что же? – удивился мой товарищ. – Ведь вы прямо-таки воскресили мертвеца!
– То-то и оно. Я говорю то же самое. А он ко мне потом пристал: зачем гроб поломал? Зачем ногу попортил?
Вагоновожатый погладил усы и свесил голову на грудь с видом злейшего меланхолика.
– Теперь вот ходит ко мне. Триста рублей требует. Трамвайное общество отвертелось с помощью своих адвокатов… а у меня адвокатов-то нет. Что я теперь буду делать? Ходит и ходит этот колченогий. Каждый день ходит. Я, говорит, через тебя трудоспособность потерял.
– А вы бы ему указали на то, что если бы не вы – так бы его живого и закопали в могилушку.
– Да говорил я ему! Уперся, как бык: не твое дело, говорит. Может быть, я и без тебя бы, когда речи над гробом начали говорить – проснулся бы. И ноги, говорит, были бы целы. Я, говорит… А чтоб тебя на том свете так таскало! Слышите? Идет! Я уж по костылю слышу. Пронюхал, что я здесь! Опять будет тут нюнить, падаль этакая!
Действительно, со стороны входа до нас донесся отчетливый стук костыля о каменный пол.
Он приближался и приближался…
II
Покойник выглядел еще не старым мужчиной, с желтым лицом и брезгливо выдвинутой нижней губой. Под мышкой он держал костыль. Голос имел скрипучий, ворчливый.
– А! Вот оно что! Вы тут вина распиваете, шашлыками закусываете – лучше бы денежки мои отдали. А приятелей шашлыками пичкать можете тогда, когда свободные деньги будут.
– Эй, вы там – потише! – грубо крикнул я. – Чего вы пристаете к этому почтенному человеку? Что вам надо?
– А это вы видели? – указал он на ногу. – Тоже они мастера людей зря калечить.
– «Людей», – презрительно расхохотался вагоновожатый. – Тоже человек выискался! В гробу по улицам раскатывает.
– Все равно, брат! Давить никого не полагается.
– Если вы покойник, так нечего ко мне приставать, а если не покойник, то сами могли бы лошадьми править. Небось я звонки-то давал.
– Ну так что ж, что давал?
– А вы разлеглись и в ус не дуете. Трамвая нужно остерегаться.
Последнюю фразу вагоновожатый произнес крайне нравоучительно.
– Вы, братец мой, рассуждаете, как глупый человек: если бы я мог сам править катафалочными лошадьми, кто бы, какой бы дурак повез меня на кладбище.
– Ну а если вы покойник, то и нечего было просыпаться!
– Я не виноват, что у меня летаргический сон. А вы уж обрадовались, думаете – всякого летаргического можно трамваем давить?
– «Триста рублей», – пожал плечами вагоновожатый. – А то, что меня со службы выгнали и жалованье в штраф удержали – это кто мне заплатит?
– Виноват, – перебил мой товарищ, очень рассудительный человек. – Скажите, господин вагоновожатый, а если бы вы налетели на настоящего покойника, – вас бы тоже уволили?
– В том-то и дело, что тогда бы не уволили! Мало ли какой человек на погребальную процессию наехать может. А тут уволили за то, что живого человека изувечил. Все-таки – скандал, разговоры!
– В таком случае, милостивый государь, – серьезно сказал мой товарищ, обращаясь к покойнику, – вы сами виноваты во всем происшедшем. Вам не нужно было просыпаться. Вы сами понимаете – небольшая беда, если покойника немножко изувечат. А вы сделали очень некрасиво – к рельсам подъехали, крадучись, втихомолку, как покойник, а потом, когда вас, так сказать, вышибли из седла, вы подняли крик, подчеркнув этим, что пострадали как живой человек. Неудобно-с.
– Ну хорошо. Если даже так, – согласился покойник после долгого размышления. – А гроб-то он все-таки поломал? Гроб-то тоже денег стоил?
– Но ведь он вам сейчас не нужен?!
– Да ведь когда-нибудь понадобится?
– Тогда он вам его и купит.
Бывший покойник обернулся к вагоновожатому:
– Купишь?
– С удовольствием!
– Ну то-то. Ты хоть бы вином-то меня угостил. А то одни от тебя только неприятности,
– Сделайте одолжение!
Восхищенный красноречием моего товарища, покойник развеселился, и даже легкое подобие улыбки – как солнце сквозь облака – прорезало его лицо.
– За здоровье новорожденного! – провозгласил мой товарищ.
– Ногу он мне только попортил – вот жалко!
– Ничего! Одни появляются на свете божием без зубов и волос, другие без ноги – такова воля Зиждителя.
– Ура! – крикнул вагоновожатый:
Было весело.
Между моим товарищем и покойником наметился уже легкий абрис будущей дружбы.
Когда мы, расплатившись, неуверенно брели по узенькой улице, я сказал вагоновожатому на его обратном языке:
– Акчинйокоп иламолу! Ех-ех!
– Обисапс, – с чувством ответил вагоновожатый, пожимая мне руку…
Вот вам и жизнь!
Ей-богу, ни одного слова не прибавил, не убавил. Честное слово.