Лесные братья (Давыдовщина)

– Ребята надежные есть? Бомбы делать умеете? Жандармов много? Солдаты стоят? Управляющий кто?

Давыдов отвечал ему также коротко и четко:

– Ребята есть. Бомбы сделаем. Жандармов мало. Управляющий – собака.

– Ну, – проговорил Лбов через некоторое время, оканчивая разговор. – Ну, ближе к делу. Чего же ты хочешь?

– Оружия и денег для начала. Я хочу собрать там вторую боевую дружину.

– Нет, – ответил Лбов после долгого раздумья, – нет, не надо пока другой дружины. Ты лучше подбери небольшую отчаянную надежную кучку, чтобы в нее не пробрался ни] один провокатор, и с нею начинай дело. Так надежней будет. У меня вон народу много, уж, кажется, вот как смотрю за всеми, а все – таки знаю, что есть провокаторы, того и гляди, что провалишь с ними все дело. У тебя, я слышал, брат есть?

– Есть, старший. В тюрьме сидит.

– За что?..

– За пропаганду.

– Пропагандист, значит? Массы просвещает! Знаю, слышал я про него, – с едва уловимой насмешкой сказал Лбов. – Ну, что ж и то дело хорошее.

В это время к Лбову быстро подбежал кто – то и сказал несколько слов.

Лбов вскочил, схватил винтовку, набил полные карманы патронами и, захватив с собой человек десять, направился с ними в лесную чащу. На опушке он остановился и окликнул Давыдова. Когда тот подошел к нему, то Лбов молча снял карабинку с плеч одного из дружинников.

– Возьми, – сказал он, протягивая ее Алексею, – и пойдем с нами. Дай – ка мы посмотрим тебя в деле.

– Смотри, – ответил Давыдов и, заложив полную обойму в магазинную коробку, щелкнул затвором и перекинул карабинку через плечо.

Унтер – офицер Штейников раздумывает отправляться в арестантские роты

В Соликамской тюрьме за сравнительно короткий период Штейников успел трижды попасть в карцер, дважды быть высеченным и неоднократно быть битым по зубам.

Всему этому способствовало то, что Штейников обладал странным и неуживчивым характером. Нельзя сказать, чтобы он грубиянил администрации. Наоборот, он подчеркнуто четко, по-солдатски отвечал на каждый вопрос, а на поверке никто так громко, как он, не орал в ответ на приветствие:

– Здравия желаю, ваше благородие!

Но, несмотря на все это, а может быть, именно поэтому, начальство ему не доверяло и всегда ожидало от него какой-нибудь выходки.

Так, например, встретившись в коридоре с помощником начальника тюрьмы, он встал, вытянувшись во фрунт, и совершенно неожиданно спросил почтительно:

– Разрешите поинтересоваться, ваше высокородие, что у вас слышно, скоро ли революция будет?

А в другой раз в тюремной больнице, когда доктор приказал больному, едва стоящему на ногах арестанту, отправиться обратно и не велел тому больше показываться в больницу, то Штейников успокоительно гаркнул доктору:

– Будьте благонадежны, ваше благородие! Он не покажется. Куда ему показываться, когда он не сегодня – завтра с вашего разрешения подохнуть должен.

Растягиваясь же на скамейке для того, чтобы быть высеченным, он сказал в порыве откровенности присланному для наблюдения лекарю:

– Беда, как не люблю, когда меня секут, господин лекарь. Ей – богу, никакого удовольствия. Если бы вам, господин лекарь, с полсотни влепить, то вы, должно быть, и папу с мамой не узнали бы?

Характерно то, что вообще в промежутки между этими редкими репликами Штейников молчал или говорил крайне неохотно.

Здесь же, в тюрьме, он познакомился с Петром Неволиным и братом Алексея Давыдова – Иваном. Последнему он передал еще при поступлении в тюрьму брошенную неизвестно кем бумажку с камнем, в которой сообщали о том, что Алексей застрелил стражника и скрылся неизвестно куда.

Вскоре Штейников с партией арестантов должен был отправиться дальше в Сибирь.

«В Сибирь, так в Сибирь, хоть к самому дьяволу!» – решил Штейников и, вероятно, позвякивая кандалами, пошел бы он отмеривать версты, если бы одно обстоятельство не изменило бы вдруг его намерение.

Каким – то образом Иван Давыдов получил письмо от Алексея. Алексей писал, что скоро он думает возвратиться опять в Александровский завод, но уже с группой боевиков. А потому предлагал Ивану поразмыслить над планом побега, обещая прислать необходимую для подкупа сумму.

– Алеша действует, – решили они.

И в ту же ночь Штейников, размышляя над предложением Неволина, два часа пролежал с открытыми глазами молча, а потом заявил вдруг категорически, что он раздумал отправляться в арестантские роты; решил бежать и присоединиться к группе Алексея.

Петр и Иван начали внимательно нащупывать почву, кого бы это из администрации можно было подкупить? И после некоторых колебаний выбор их остановился на надзирателе Мальцеве.

Однако этот план бегства с подкупом был непригоден для Штейникова как чересчур затяжной, а потому он изобрел свой собственный план.

Нельзя сказать, чтобы план этот блистал особенной изобретательностью, ибо здесь не было ни подкупов, ни перепиленных решеток – ничего. План был прост и четок.

Когда партия отправляемых арестантов тронулась к пристани по Соликамским улицам, Штейников незаметно потуже подтянул ремешок на брюках, расстегнул ворот И, когда арестанты дошли до перекрестка, Штейников с силой толкнув стоявшего рядом конвойного, на глазах у всех прыгнул в сторону и пустился наутек.

Почти одновременно загрохотали вдогонку выстрелы из десяти или двенадцати винтовок. Но Штейников, не обращая внимания, ровным солдатским бегом на носках про должал нестись вперед. Он выбежал за город, преследуемый пятью конвойными. Конвойные остановились в ряд и спокойно с колена начали посылать ему вдогонку пулю за пулей.

Штейников зигзагами добежал до подножия холма. Теперь ему оставалось самое трудное – пробежать сажен двадцать в гору. Это было почти невозможно. Тогда он вы кинул такой номер: зашатался и упал, как будто подстреленный. И, когда конвойные разом бросились к нему, он вдруг прыгнул опять вперед.

Этим он выиграл, во – первых, то, что прошло по крайней мере полминуты, пока догонявшие его снова остановились в ряд и взяли винтовки на изготовку; во – вторых, то, что руки преследователей сразу же после бега дрожали и не смогли взять правильно арестанта на мушку. В следующую минуту он уже был за холмом. Подоспевшие туда конвойные увидали, что Штейников теперь далеко и, как закусивший удила иноходец, несется по холмистому лугу, то исчезая, то появляясь вновь.

Преследователи дали еще несколько выстрелов. Потом, путаясь ногами в ножнах шашек и задыхаясь от усталости, они побежали вслед за Штейниковым, поминутно оборачиваясь и ожидая, что вот – вот прискачет, вероятно, вызванный уже резерв конных стражников.

Но стражники прискакали слишком поздно, ибо Штейников, не получив ни одного золотника свинца, сделал крюк. Крепкой солдатской грудью он мощно разрезал волны седой Камы, вышел на песчаный берег и, пошатываясь, ушел в лес.

Жаркий август

В конце июля Давыдов, получив от Лбова деньги, оружие и четырех боевиков в подмогу, направился на север – в Александровский завод. Боевиками – лбовцами были Семев, Мальцев, Студент, Белявин. Кроме того, со дня на день Алексей ожидал брата Ивана и Петра Неволина, которым деньги на подкуп пересланы были еще на прошлой неделе через одного верного человека.

Прощаясь с Давыдовым, Лбов говорил ему напоследок:

– Не знаю, Алексей, придется увидеться или нет. Думаю, что еще придется. Помни мой совет: большой дружины не набирай. С большой дружиной пропадешь, а пуще всего берегись провокаторов. Помни, что если тебе туго придется, ударяйся в мою сторону… А может быть, в случае чего, ударюсь к тебе и я.

Он помолчал, пожал руку Алексею и добавил:

– Ребят я тебе даю надежных. Давай начинай, а там видно будет, что выйдет.

И, повернувшись, ушел. Сел на сваленное ветром дерево и, насупив черные косматые брови, долго думал о чем – то, опустив голову. Долго думал, ибо чувствовал, что не справиться ему с взятой на себя задачей. Пусть еще гремят выстрелы его дружинников, расстреливающих полицию, пусть еще дрожат жандармы на темных перекрестках опустевших улиц. Но все туже и туже стягивается вокруг него мертвое кольцо предательства и измены. И даже рабочие, уставшие от постоянных обысков и арестов, потерявшие веру в возможность нанести смертельный удар самодержавию, все холодней и холодней относятся к лбовцам, реже встречаются с ними, предпочитая на время глубоко замкнуться в самих себя.

Но крепок еще и могуч был дух гордого бунтовщика. Встал он, поглядел вокруг на буйно разросшийся зеленью лес, увидел, как бодро гогочут раскинувшиеся на полянке дружинники его неугомонной вольницы, услышал, как ревут гудками на Каме охраняемые перепуганным конвоем пароходы, и подумал гордо:

«Нет, еще поборемся, еще посмотрим. А если и я сорвусь, так за меня Давыдов кончит».