Моби Дик

Deep blue sea, baby, deep blue sea..
Deep blue sea, baby, deep blue sea…
Hit was Willy, who got drowned in the deep blue sea…[2 - В синем море, детка, в глубоком синем море… Там наш Вилли утонул – в глубоком синем море (англ.).]

– Джонсон поет, – тихо сказала Ирина. – Красиво поет Джонсон.

– Да, красиво, – согласился Кондратьев. – Но вы тоже красиво поете.

– Да? А где вы слыхали меня?

– Ну господи, да хотя бы месяц назад, когда ребята с комбината приходили в последний раз.

– И вы слушали?

– Я всегда слушаю, – уклончиво сказал Кондратьев. – Встану у себя в дверях и слушаю.

Она засмеялась:

– Если бы мы знали, мы обязательно…

– Что?

– Ничего.

Кондратьев насупился. Затем он встрепенулся и с изумлением осмотрелся. Да полно, он ли это? Стоит в коридоре, не зная, куда идти, не желая никуда идти, чегото ожившая, что-то предчувствуя, нему-то странно радуясь… Наваждение. Колдовство. Эта синеглазая тощая девчонка. Праправнучка. Если бы у него были дети, это могла бы быть его собственная праправнучка.

Мимо пробежали юноша и девушка, оглянулись на них, подмигнули и скрылись в открытых дверях. Из дверей сейчас же донесся взрыв многоголосого хохота. Ирина словно очнулась.

– Пойдемте, – сказала она.

Кондратьев не спросил куда. Он просто пошел. И они пришли на «ловерс дайм». И сели в кресла под пахучей смолистой сосной. И над ними замигала слабая газосветная лампа.

– Сергей Иванович, – сказала Ирина, – давайте помечтаем.

– В мои-то годы… – печально отозвался Кондратьев.

– Ага, в ваши. Очень интересно, о чем в ваши годы мечтают?

Положительно, никогда за свою жизнь Кондратьев не вел таких разговоров. Он удивился. Он до того удивился, что серьеззно ответил:

– Я мечтаю добыть Моби Дика. Белого кашалота.

– Разве бывают белые кашалоты?

– Бывают. Должны быть. Я добуду белого кашалота и… это…

– Что?

– И все. Тогда моя мечта исполнится.

Ирина подумала. Затем сказала решительно:

– Нет. Это не мечта.

– Почему не мечта? Мечта.

– Не мечта.

– Ну, мне-то лучше знать…

– Нет. Это… Цель работы, что ли… Не знаю. Вот если бы белых кашалотов не существовало, тогда это была бы мечта.

– Но они существуют.

– В том-то и дело.

Она смотрела на лампу, и глаза ее вспыхивали и гасли.

– А раньше… Сто лет назад какая была у вас мечта? Большая мечта, понимаете?

Он стал добросовестно вспоминать.

– Было всякое. Но теперь это неважно. Мечтал… Мы все мечтали достигнуть звезд…

– Теперь это уже сделано.

– Да. Мечтали, чтобы всем на земле было хорошо.

– Это невозможно…

– Нет, это тоже сделано. Так, как мы тогда мечтали. Чтобы все на Планете не заботились о еде и о крыше и не боялись, что у них отнимут…

– Но ведь это так мало!..

– Но это было страшно трудно, Ирина. Вы тут и представить себе не можете, как это много – хлеб и безопасность…

Да, да, я знаю. Но теперь это история. Мы помним об этом, но ведь все это уже сделано, правда?

– Правда.

– Вот я и спрашиваю: какая теперь у вас большая мечта?

Кондратьев стал думать и вдруг с изумлением и ужасом обнаружил, что у него нет большой мечты. Тогда, в начале XXI века он знал: он был коммунистом и, как миллиарды других коммунистов, мечтал об освобождении человечества от забот о куске хлеба, о предоставлении всем людям возможности творческой работы. Но это было тогда, сто лет назад. Он так и остался с теми идеалами, а сейчас, когда все это уже сделано, о чем он может еще мечтать?

Сто лет назад… Тогда он был каплей в могучем потоке, зародившемся некогда в тесноте эмигрантских квартир и в застуженных залах экспроприированных дворцов, и поток этот увлекал человечество в неизведанное, ослепительно сияющее будущее. А сейчас это будущее наступило, могучий поток разлился в океан, и волны океана, залив всю планету, катились к отдаленным звездам. Сейчас больше нет некоммунистов. Все десять миллиардов – коммунисты. «Милые мои десять миллиардов… Но у них уже другие цели. Прежняя цель коммуниста – изобилие и душевная и физическая красота – перестала быть целью. Теперь это реальность. Трамплин для нового, гигантского броска вперед. Куда? И где мое место среди десяти миллиардов?»

Он думал долго, вздыхал и поглядывал на Ирину. Ирина молча смотрела на него странными глазами, такими странными и чудными, что Сергей Иванович совсем потерял нить разговора.

– Что же это, Ирина, – произнес он наконец. – Что же, мне теперь и мечтать не о чем?