Град обреченный

Он еще не понимал, что происходит. Впрочем, Андрей и сам еще не вполне понимал, что происходит, и лихорадочно раздумывал, как действовать дальше.

– А знаешь, что в этой папке? – сказал Изя. – Я раскопал старую мэрию, это километрах в пятнадцати отсюда. Копался там весь день, солнце погасло, темнотища, как у негра в заднице, никакого освещения там, сам понимаешь, уже лет двадцать нету… Плутал я там, плутал, еле выбрался на Главную – кругом развалины, дикие голоса какие-то орут…

– Так, – сказал Андрей. – Ты что, не знаешь, что в старых развалинах рыться запрещено?

Азартное выражение исчезло из глаз Изи. Он внимательно посмотрел на Андрея. Кажется, он начал понимать.

– Ты что, – продолжал Андрей, – инфекцию в Город затащить хочешь?

– Что-то мне твой тон не нравится, – сказал Изя, криво улыбаясь. – Как-то ты не так со мной разговариваешь.

– А ты мне весь не нравишься! – сказал Андрей. – Ты зачем мне голову забивал, будто Красное Здание – это миф? Ты же знал, что это не миф. Ты же мне врал. Зачем?

– Это что – допрос? – спросил Изя.

– А ты как думаешь? – сказал Андрей.

– Я думаю, что ты себе голову сильно зашиб. Я думаю, тебе надо умыться холодненькой водичкой и вообще прийти в себя.

– Дай сюда папку, – сказал Андрей.

– А пошел ты на хер! – сказал Изя, вставая. Он сильно побледнел.

Андрей тоже встал.

– Поедешь со мной, – сказал он.

– И не подумаю, – сказал Изя отрывисто. – Предъяви ордер на арест.

Тогда Андрей, леденея от ненависти, не спуская с Изи глаз, медленно расстегнул кобуру и вытащил пистолет.

– Идите вперед, – приказал он.

– Идиот… – пробормотал Изя. – Совершенно свихнулся…

– Молчать! – гаркнул Андрей. – Вперед!

Он ткнул Изю стволом в бок, и Изя послушно заковылял через улицу. Видимо, у него были стерты ноги, он сильно хромал.

– От стыда же подохнешь, – сказал он через плечо. – Проспишься – от стыда сгоришь…

– Не разговаривать!

Они подошли к мотоциклу, полицейский ловко откинул полог в коляске, и Андрей показал туда стволом пистолета.

– Садитесь.

Изя молча и очень неуклюже уселся. Полицейский быстро вскочил в седло, Андрей сел позади него, сунув пистолет в кобуру. Двигатель взревел, застрелял, мотоцикл развернулся и, подскакивая на выбоинах, помчался обратно к прокуратуре, распугивая психов, утомленно и бессмысленно бродивших по сырой от выпавшей росы улице.

Андрей старался не смотреть на Изю, скорчившегося в коляске. Первый запал прошел, и он испытывал теперь что-то вроде неловкости – как-то все произошло слишком уж быстро, слишком торопливо, впопыхах, как в том анекдоте про медведя, который катал зайца в люльке без дна. Ладно, разберемся…

В предбаннике прокуратуры Андрей, не глядя на Изю, приказал полицейскому зарегистрировать задержанного и доставить его наверх к дежурному, а сам, шагая через три ступеньки, поднялся к себе в кабинет.

Было около четырех часов – самое горячее время. В коридорах стояли у стен или сидели на длинных, отполированных задами скамьях подследственные и свидетели, вид у всех был одинаково безнадежный и сонный, все почти судорожно зевали и таращились осоловело. Дежурные время от времени вопили от своих столиков на весь дом: «Не разговаривать! Не переговариваться!» Из-за обитых дерматином дверей следственных камер доносился стук пишущих машинок, бубнящие голоса, слезливые вопли. Было душно, нечисто, сумрачно. Андрея замутило – захотелось вдруг заскочить в буфет и выпить чего-нибудь бодрящего: чашку крепкого кофе или хотя бы просто рюмку водки. И тут он увидел Вана.

Ван сидел на корточках, прислонившись к стене спиной, в позе бесконечно терпеливого ожидания. На нем была своеобычная ватная стеганка, голова втянута в плечи, так что ворот стеганки оттопыривал уши, круглое безволосое лицо спокойно. Он дремал.

– Ты что тут делаешь? – спросил Андрей удивленно.

Ван открыл глаза, легко поднялся и сказал, улыбнувшись:

– Арестован. Жду вызова.

– Как арестован? За что?

– Саботаж, – сказал Ван тихонько.

Здоровенный детина в испачканном плаще, дремавший рядом, тоже открыл глаза, вернее – один глаз, потому что другой заплыл у него фиолетовым фингалом.

– Какой саботаж?! – поразился Андрей.

– Уклонение от права на труд…

– Статья сто двенадцать, параграф шесть, – деловито пояснил детина с фингалом. – Шесть месяцев болотной терапии – и все дела.

– Помолчите, – сказал ему Андрей.

Детина посветил на него своим фингалом, ухмыльнулся (Андрей тотчас вспомнил и ясно ощутил собственную гулю на лбу) и прохрипел миролюбиво:

– Можно и помолчать. Почему не помолчать, когда все ясно без слов?

– Не разговаривать! – грозно заорал издали дежурный. – Кто там к стене прислоняется? А ну отслонись!

– Подожди, – сказал Андрей Вану. – Тебя куда вызвали? Сюда? – Он указал на дверь двадцать второй камеры, пытаясь припомнить, чей это кабинет.

– Точно, – прохрипел детина с готовностью. – В двадцать вторую нас. Полтора часа уже стенку подпираем.

– Подожди, – снова сказал Андрей Вану и толкнул дверь.

За столом восседал Генрих Румер, младший следователь и личный телохранитель Фридриха Гейгера, бывший боксер среднего веса и мюнхенский букмекер. Андрей спросил: «Можно к тебе?», но Румер не отозвался. Он был очень занят. Он что-то рисовал на большом листе ватмана, склоняя то к одному плечу, то к другому свою звероподобную физиономию с расплющенным носом, он пыхтел и даже постанывал от напряжения. Андрей прикрыл за собою дверь и подошел к столу вплотную. Румер перерисовывал порнографическую открытку. Ватман и открытка были расчерчены на клеточки. Работа была в самом начале, на ватман пока наносились лишь общие контуры. Труд предстоял титанический.

– Чем это ты занимаешься на службе, скотина? – укоризненно спросил Андрей.

Румер заметно вздрогнул и поднял глаза.

– А, это ты… – проговорил он с видимым облегчением. – Чего тебе?

– Это ты так работаешь? – горестно сказал Андрей. – Тебя там люди ждут, а ты…